Нил Олсон - Икона
Обзор книги Нил Олсон - Икона
Нил Олсон
«Икона»
— Икона повсюду сеет смерть, — прошептал отец Иоанн. — Мы уже не знаем, как обращаться с предметом такой ценности… Она подавляет нас, овладевает нами, сводит с ума страстным желанием обладать ею.
Он снова заговорил благоговейным тоном. Казалось, два человека сосуществовали в нем: мирянин и истово верующий, и эти две ипостаси менялись с пугающей быстротой. Мэтью вдруг показалось, что священник слегка не в себе.
— Я слышал голоса.
— Скажите мне, отец. Что говорили голоса?
— Что битва не закончена, что убийства не прекратятся, пока существует икона. Она была создана для другого времени и не подходит для нашего, сила ее слишком велика для нынешнего безбожного мира. Она должна быть возвращена тем, кто породил ее.
— Вы хотите сказать, что она должна быть уничтожена? — спросил Мэтью.
— Да.
Посвящается Каролине
БлагодарностиМой агент, Слоан Харрис, проявлял бесконечное терпение, читая ранние варианты данной работы, и явил собой воплощение упорства и добродушного юмора. Дэн Конэуэй, мой редактор, не оставил без внимания ни одну строчку, стремясь сделать роман таким, каким он стал, и обнаружив талант рассказчика, которому позавидовал бы любой писатель. Джил Шварцман, Кристин Вентри и Лиз Фаррелл — все эти люди сделали значительно больше, чем предусматривали их обязанности.
Среди тех, чьи советы оказались для меня бесценными, — Катарин Клувериус, Джесс Доррис, Джейк Морриссей, Мэри-Энн Нейплс, Марша Олсон, Роуз Олсон, Ольга Везерис. Я благодарен Камерону Олсону за предоставление информации по военной истории, Шону Хемингуэю — за рассказ о закулисной жизни музея «Метрополитен». На написание этого романа меня вдохновили прежде всего воспоминания Василия Андреополуса о днях немецкой оккупации его родной деревни в Козани. Поддержка всей моей семьи, включая Брада, Лауру и Большого Нейла, придавала мне веру в собственные силы.
Я нахожусь в долгу перед многочисленными авторами, включая Хелен С. Эванс, Дэна Хофштадтера, Джона Лоудена, Джона Джулиуса Норвича, Дэвида Талбота Райса, Стивена Ранчмэна, С.М. Вудхауза и особенно Марка Мазовера.
Любые ошибки или отступления от исторических фактов в целях придания повествованию драматического эффекта остаются на моей совести.
Величайшая признательность и огромная любовь Каролине Саттон, которая была моим первым читателем, редактором, придумывала имена и эпизоды, юмористические эффекты — и которая каждое утро поднимала меня в шесть часов.
* * *Лето, 1944 год.
Эпирос, Греция.
С вершины высокого холма Адельфос, поверх терзаемых ветром кедров, за которыми прятались пещеры, он видел выраставший серым облаком хребет Пиндос на востоке, коричневую гряду, тянувшуюся к Конице и албанской границе на севере, и представлял себе блики солнца, отраженного водами Ионического моря, на западе. Ниже круто уходили вниз зеленые лощины и разбросанные среди скал деревни, отмеченные высокими каменными башнями церквей. Сюда, на эту гору, капитан Элиас часто приходил ребенком. Он представлял себе жизнь, протекавшую за этими горными стенами: южнее, в Афинах, или за океаном, в Америке, куда уехал его дядя. В своем воображении он становился солдатом, доктором, странствующим музыкантом, шпионом — не важно кем, главное было то, что он уедет отсюда. И не было ни одной игры, в которой он возвращался бы назад, — человек, за которым охотились в его собственной стране.
Было уже за полночь, когда отец Микалис пришел в пещеру Константина. Несмотря на то, что в последнее время он появлялся у партизан нечасто, он знал, где их найти. Элиас, в эти дни почти не спавший, подозвал молодого священника к себе, в колокол света от зажженного фонаря. Несколько недель назад капитан предупредил отца Микалиса, что немцы следят за ним. Поэтому нынешний приход священника мог быть вызван только настоятельной необходимостью.
— Благослови нас, отец.
Грязные руки осторожно тянулись к скользящей мимо рясе, ловили ее, как будто люди пытались получить прощение за то, что уже сделали и что еще сделают — и с немцами, и со своими соотечественниками. «Как дети», — думал Элиас, наблюдая за ними. Жестокие, готовые к убийству, теперь, в присутствии строгого священника, они стали кроткими и послушными. Словно не молодой священнослужитель стоял перед ними, а сам Бог, — для некоторых из них это была первая встреча с Великим и Всемогущим за последние несколько месяцев. Мрак, царивший в пещере, усиливал божественность обстановки. Элиас не разобрал благословения, произнесенного шепотом, и это его вполне устраивало. Он единственный не был удивлен приходом священника.
— Добро пожаловать, отец, — произнес капитан, когда красивое удлиненное лицо Микалиса появилось из темноты. — Проповедь пришел прочитать или так, выпить?
— Не до шуток. У меня есть новости.
Элиас заметил, что тяжесть всего пережитого за последние три года оставила свой след на лице священника. В Микалисе всегда было что-то потустороннее, какая-то отстраненность от мирской суеты, дух древности, зажигавшийся иногда в его темных глазах. Элиас замечал это, еще когда они были детьми. И все-таки в них светилась пылкость, свойственная молодости, сознание важности собственной миссии. Микалису довелось не только стать свидетелем жестокостей и зверств, но и отпускать грехи, прощать эту самую жестокость и зверства. И он никогда не терял надежды. Капитан понимал, что это требовало определенной силы — силы, которой не было у него самого. Ни разу не прошел Микалис через это испытание — своими руками лишить жизни человеческое существо. Безусловно, в этом-то и была вся разница между ними. Каждый священник должен хотя бы один раз убить. А иначе что он сможет понять?
— Выкладывай свою новость, — наконец произнес Элиас.
— Завтра немцы сожгут деревню.
В темноте послышались проклятия Спиро, остальные молчали.
Капитан обдумывал ответ. Ему необходимо было показать, что он отнесся к сообщению со всей серьезностью, в то же время приходилось действовать осторожно — так, чтобы Микалис продолжал говорить. А кроме того, надо было просто задержать его здесь подольше.
— Кто тебе сказал?
— Какая разница кто? Важнее — что делать?
— Разница большая. Кому-то я бы поверил, кому-то — нет.
— Четыре грузовика с солдатами прибыли несколько часов назад. Вы наверняка их видели.
— Видели.
— Сорок — пятьдесят человек. У них какое-то задание.
— Может, нас ищут? — предположил кто-то.
— Нет, — ответил Элиас. — Их слишком мало для этого. Они теперь меньше чем с батальоном горы не прочесывают.
— Это с тех пор как мы взорвали топливный склад, — добавил Спиро.
— И вы гордитесь этой вылазкой? — спросил священник. — На следующий день после этого они расстреляли сорок три человека на площади Празинохорион.
— Я знаю, — ответил капитан.
— Сорок греков за одного убитого немца. По-вашему, это справедливая плата?
— Один немец и хранилище горючего. Нашей целью было топливо. Я бы не стал никого убивать, если бы можно было без этого обойтись. Но худшее еще впереди. На Пелопоннесе начались нападения на вооруженные конвои — прямо средь бела дня. Они убивают десятки немцев.
Элиас не мог скрыть зависти. Эх, ему бы столько же людей и оружия, сколько у партизан-коммунистов, — тогда не пришлось бы участвовать в грязных играх, затеянных его командирами.
— Уверен, что ваши английские друзья довольны этими вылазками, — язвительно заметил священник. — Но при этом гибнут ни в чем не повинные люди.
— Война, Микалис, — это война. Многие еще погибнут.
— Многие погибнут уже завтра, если вы не вмешаетесь. Старики будут защищать свои дома.
— Это было бы глупо, — резко ответил Элиас. — Слушай, ты не понимаешь. Они будут жечь деревни, они сожгут все — и не важно, будем мы сопротивляться или опустим руки. Это будет продолжаться, пока они не уйдут отсюда. А уйдут они не скоро.
— Это тебе англичане сказали?
— Это то, что есть на самом деле. Мы не проводили никаких операций вблизи деревни. У них нет никаких причин ее сжигать. Иначе они бы это уже сделали.
Они в упор смотрели друг на друга, эти юноши, не достигшие еще и двадцати пяти, но вынужденные исполнять роль, которая по силам только зрелым и опытным. Микалис вернулся из семинарии три года назад, за несколько дней до прихода немцев, чтобы помочь заболевшему отцу Пантелису. Через полгода, похоронив старого священника, он взял на себя его обязанности. Вызванная войной неразбериха не позволила епископу назначить нового священника, и выросший в деревне Катарини Микалис стал духовным пастырем всего в двадцать один год. Когда началась война, Элиас учился в военной академии. Он был рекогносцировщиком, когда греческая армия наголову разбила итальянцев, но вернулся в Афины после того, как немцы провели стремительную наступательную операцию «Марита», в результате которой греки были в считанные дни окружены и разбиты. И пока правительство спешно сворачивалось, чтобы укрыться на Крите, он устремился на север, чтобы здесь, в горах, организовать сопротивление. «Старики слабы, — сказала ему его бабка еще тогда, в Афинах. — Все лучшие люди уже в могиле».
