Инна Булгакова - Сердце статуи
— Да с братом.
— Если б мы были уверены, что Вера убита…
— Убита, — перебил я. — Есть доказательство.
В оцепеневшей паузе я подошел к книжным полкам, выдвинул Достоевского… зловещий узелок шлепнулся на лакированную столешницу.
— Что это? — вскрикнул Семен.
— Опознай, Сема. Ее вещи? Ты же мне описывал, — я развязал узелок. — Вот серебристая блузка, брюки-юбка, сумочка…
Семен схватил босоножки.
— Ее! Тридцать четвертый размер. Маленькая ножка.
— Ах, ты и размер знаешь?
— В материальном мире я различаю малейшие нюансы. По своей профессии… — он вдруг осекся, побагровел, тихонько поставил босоножки на стол.
Я взглянул на доктора: глаза остекленевшие… внезапно ожили, словно электрический разряд пробежал, накаляя атмосферу ненависти — так мне, с Надиных слов, подумалось. Он спросил хрипло:
— Почему блузка разорвана?
— Это уже потом… птица. Это неважно.
— Где ты нашел вещички?
— Пока не могу сказать, Иван Петрович.
— Почему?
— Потому что один из вас и так знает.
Господи, я наблюдал как только мог, вглядываясь, вслушиваясь — ведь чую сговор, если не заговор! — ни один из них не дрогнул.
— У тебя есть основания обвинять кого-то из нас?
— Ребят, мы же трое поросят! — я захохотал… не я — мне было страшно, — а какой-то визгливый живчик во мне. — Мы ж повязаны одной веревочкой, она нас повязала!
— Прекратить истерику! — невропатолог ударил пальцами о столешницу, так что босоножки подпрыгнули, смех застрял у меня в горле.
Семен подал голос:
— Вместе с ее вещами ты обнаружил?.. — Голос сорвался перед последним словом.
— Трупа в том месте быть не может.
«В дупле и ветвях не может, а внизу? — добавил я про себя. — Под девой и юношей?..» Но я не мог наводить их на Надю, по душе не мог.
— Крови нет, — прошептал Семен. — На тебе, Макс, была, а на вещах…
— Значит, ее голую пристукнули.
— Но ты же был одет! Если вы занимались любовью…
— Откуда ты знаешь, что я был одет? Ты меня видел?
— Я… не знаю, я так понял. Следователь упомянул бы о столь важном факте.
— Стало быть, — проговорил доктор веско, — она была убита другим способом. Например, задушена.
— Но кровь ее группы! — вскрикнул Семен.
После гнетущей паузы я сказал:
— Каким бы способом ее ни убили — зачем снимать с мертвой одежду и прятать в место — поверьте на слово — крайне необычное?
— Чтоб нельзя было опознать! — выпалил Семен. — Ее так изуродовали, что опознать можно только по вещам.
— Но коль вещи чистые, то сначала одежду сняли, а потом до смерти изуродовали.
Я говорил с нарастающим гневом. Кто-то из них — а может, оба! — все знает, а я тут мечу бисер перед свиньями!
— Вещи не только чистые, — заметил Семен, — но и непорванные. Вот — одна дырочка на блузке…
— Это потом! Птица разодрала.
— Какая птица?
— Сорока-воровка.
— Макс! — воззвал доктор властно. — Ты заговариваешься. Если так будет продолжаться…
— То я вспомню. Я уже вспомнил стук.
У него аж лицо переменилось.
— Ты вспомнил! Впервые? Точно?
В конце дуэта Зигфрида и Брунгильды кто-то постучал во входную дверь. Я каждый день буду слушать «Гибель богов» в мастерской и вспоминать, вспоминать — по клочкам, по обрывкам… и увижу лицо. Да, лицо того, кому я открыл дверь.
— Может ей? — вставил Семен в сильном волнении.
— Сначала я впустил убийцу. Соседи почти одновременно видели, как к дому идет Вера, а за окнами дергаются два силуэта.
— А как она вошла? У нее был ключ?
— Откуда я знаю?
— Войти не проблема, — включился Иван Петрович. — Отмычкой любую дверь можно открыть.
— Она, Вань, уголовница, по-твоему?
— Я тоже не уголовник, а как-то дверь захлопнул — хорошо слесарь-сантехник у нас в доме мастер на все руки…
Я перебил нетерпеливо:
— Ну, предохранитель у меня часто не срабатывает, не в том суть. Вошла, неслышно поднялась под звуки Вагнера. Допустим, я лежу на полу, преступник добивает скульптуры. Вера бросается ко мне — и на нее обрушивается удар кувалды. Картина более-менее ясная, но… прежде он должен был ее раздеть. Или она сама разделась.
— Извращенцы! — процедил Семен. — На трупе…
— Но даже если и так — дальнейшее непонятно. Сцена любви и ревности, дикая ссора, убийство. И он с трупом попер на станцию Темь?
— Спрятал на соседнем участке. — Иван Петрович бил в одну цель.
— Зачем прятать один труп из двух? Зачем прятать одежду, уже пролив кровь, которую несомненно обнаружит экспертиза?
Голова кружилась, что-то в ней звенело, потрескивало, как будто разгадка билась и не могла пробиться сквозь пленку забвения.
— Макс! — воззвал Семен требовательно. — О чем задумался?
— О статуе в саду, которую видела Надя без четверти одиннадцать.
— О таком вздоре и говорить не стоит!
— Стоит! — заговорил Иван Петрович. — Ты полагаешь, Вера очнулась и ушла?
— Голая? — Семен рассмеялся иронически.
— Вот что видела Надя: невысокая фигура в белом в кустах, крылья над плечами, лицо как будто из гипса — на него падал свет из окон мастерской.
— Значит, твоей соседке надо показать фотографию Веры, — подсказал Иван Петрович. — Узнает ли она лицо.
— У меня, кажется, нет… завтра же попрошу у подружки. Но… вряд ли. Вон Семам говорит, она сильно загорелая, к тому же раздета…
С улицы раздался протяжный автомобильный гудок.
— Какого черта?.. — пробормотал Семен и поспешно вышел.
Доктор продолжал:
— Надя не подошла к ней?
— Да ведь кошмар, ведь статуя качнула головою.
— Ну, сцена из «Каменного гостя»!
— Надюша кинулась в дом. там лежал мой труп… и все разбито. Даже посмертные маски отца и матери уничтожены.
— Посмертные маски? — переспросил Иван Петрович задумчиво. — Может, у тебя еще какие были?
— Мой профессор говорил о двух, что висели в простенке между окнами на северной стороне. Впрочем, я уточню у него.
— Страшно снимать маски с мертвых родителей?
— Я не помню. Наверное, страшно.
Сема вернулся, доложил:
— Машину переставил. «Камаз» какой-то прет…
В наступившей паузе я поспешно выпил коньяку. И доктор. Сема глядел на нас тоскливо. У кого поднялась рука? У кого из них… вот великая загадка!
Ювелир спросил тихонько:
— Ты ездил в «Скорбный путь»?
— Что такое? — включился Иван Петрович.
— Похоронная фирма на Ильича, Макс же получил в подарок гроб.
— И ты мне ни слова…
— Забыл.
— Как прикажешь тебя лечить после этого?
— Никак. Я сам вспомню.
— Ну, что они сказали? — встрял Семен нетерпеливо.
— По фотографии… (нас там трое, — пояснил я доктору в скобках, — мы с вами в этих костюмах, помните?) Так вот, по фотографии они опознали меня.
Глазки Семена, как у кота в полутьме, блеснули красным.
— Конечно, тебя. Ты же заказывал гроб для Нели.
— Я?
— Мы с тобой ездили, Макс, — пояснил Иван Петрович. — Я в машине сидел, а ты сходил заказал.
— Неужели и для себя тоже? — я аж обмер. — Нет, нет, Надя же сказала: его там раньше не было. И пыли почти не было… Вот черт! А я им устроил праздник — думал, издеваются — гроб разбил.
Мы втроем захохотали на какой-то нервической ноте, доктор заявил снисходительно:
— Такие пассажи в твоем духе, Макс. Был ты и остался буйный… но справедливый.
20
Рыженькая Наташа (в той же маечке, полуголая) встретила меня почти задушевно. Но разноцветную фотографию со стенки ей жалко было отдавать.
— Да разве у тебя такой нету?
— Это моя и есть. Веркину милиция забрала, когда сумка нашлась, для розыска.
— И больше ни одной?..
— Была одна — ее лицо — но пропала.
— Как пропала?
— В столе лежала раньше. Я обещала Котову, но не нашла. Должно быть, Вера кому-то подарила.
— У меня дома нет — точно! Двадцать раз обыскано.
— Значит, не тебе.
— Тому, с кем «медовый месяц» проводить собралась?
— Может быть, — Наташа, как в прошлый раз, села на низенькую табуретку передо мной; мы закурили мои «мальборо».
— Зачем тебе фотокарточка?
— Одна девушка видела той ночью кого-то в моем саду, когда я уже трупом лежал.
— Кого видела?
— Как будто статую.
— Ты меня прошлый раз так этой статуей огрел, что я заснуть не могла.
— Деточка, ну что ж делать?
— А ничего, перебьюсь. Я, знаешь, из пуганых, но не из пугливых. Ну, статую?..
— В общем, лицо она вроде рассмотрела. Я хочу ей предъявить фото.
— Понятно. А чего та девушка в твоем саду делала?
— Ко мне шла на свидание.
— Ну, ты ходок! Правильно Веерка тебя бросила.
— Эх, если б она насовсем бросила и не появлялась в моем доме!
