Инна Булгакова - Сердце статуи
Семен шел рядом молча и, кажется, дрожал от возбуждения… или от страха. Вот странный тип. Искоса время от времени ювелир окидывал меня тем же острым взглядом — мою фигуру, так сказать. Едва до плеча мне, но костяк мощный и мускулы; и если я нагнулся, например, мог с размаху кувалдой так долбануть, что мокрое место от меня чуть не осталось.
— Сема, как мы с тобой познакомились?
— Вы с Нелей познакомились на вернисаже, — отозвался он глухо. — Она очень любила живопись, скульптуру, относилась к тебе восторженно. Так и подружились.
— А я как к ней относился?
— Я думал: хорошо. То есть нормально.
— Теперь передумал?
— Да нет.
— Нет, договаривай! в чем моя ненормальность вдруг появилась? Что ты молчишь? Я и с ней успел…
— Нет, потом, — заявил он замогильно-зловеще. — После смерти.
Господи, помилуй! У меня волосы на голове зашевелились, словно сквознячок из преисподней в ушах просвистел.
— Ты на что ж намекаешь-то, а? Я… некрофил?
— Некрофил.
Невозможно выразить в словах, что я пережил в считанные секунды в благословенной березовой роще! Главное — в сумятице событий в больной голове — я на миг поверил, что это правда.
— Ну, Макс, я пошутил, — вдруг сказал садист Сема.
— Пошутил? — взревел я рыдающе, словно раненый кабан. — За такие шутки я тебя сейчас убью, Сема! Готовься!
— Ювелир с диким проворством — маленький кабанчик — ринулся в кусты, в чащу. Я застыл, как изваяние, ноги в землю вросли. А шутник-дегенерат тем же бешеным аллюром вернулся на полянку и понесся по проселку в Темь.
Тут и я обрел наконец энергию, шутника догнал и рванул за шиворот шикарного пиджака.
— За что ты меня ненавидишь, гаденыш?
— Там кто-то есть, — прошептал Сема.
— Где?
— В кустах.
— Кабан?
— Какой кабан?.. Нет, человек. Я видел ноги в кроссовках.
— Да мало ли кто тут шляется в воскресенье!
— Да, правда, — Сема было сник, но тут же встряхнулся и хихикнул. — Извини, конечно, но я тебе отплатил шуткой.
— За что?
— За твою шуточку.
— Мою…
— За неуважение к памяти усопшей.
— Да что я сделал, ты скажешь в конце-то концов!
— Посмеялся над атрибутами погребения.
— Над чем? Над гробом?
Тут Сема как будто опомнился и сказал, всерьез (хотя сумасшедшинка сквозила в белесых с красными веками глазках):
— Ты сказал, что гроб на бочку похож.
— На бочку?.. Не заговаривайся!
— Словом, посмеялся.
— На похоронах?
— Да нет…
— И за это ты обзываешь меня…
— Я извинился, — перебил Сема сухо; он держался все отчужденнее и задумчивее. В моем сознании выделились слова — погребение, некрофил, могила — с каким-то болезненным оттенком. И с «шуточкой» он выкрутился неловко — «гроб на бочку похож» — на ходу придумал. Ладно, разберемся.
— Вон за деревьями платформа, видишь? — заговорил я. — На той стороне за путями поселок Темь, где, кстати, следователь наш обитает.
— Странный тип, — ввернул Сема. — Горит на службе, замечал? Будто своего личного убийцу ищет.
— Что ж, мне повезло. Так вот, если пройти вдоль полотна…
— Совсем близко, — перебил он, — километра два до Змеевки.
— Но от моего дома до нашей станции путь вдвое короче. Притом здесь не все электрички останавливаются.
— Не все?.. — Семен вбежал по ступенькам на платформу, узкую, всю в пышной трепещущей зелени — романтическое место для встречи с женщиной… или с убийцей.
Мы изучали расписание. Была, была такая одинокая заветная электричка — в 10.55. До нее и после перерывы почти по часу.
— Итак, Сема ты думаешь: преступник пошел из моего дома в Темь, чтоб его не увидели и не запомнили в Змеевке дачники.
— Разве не логично?
— И по дороге в лесу спрятал труп?
— Временно, понимаешь?
— А потом приехал на «Жигулях», да?
— Я к тебе всегда ездил на машине, Макс. Всегда. А в тот вечер Котов не засек ни одного автомобиля на Солдатской.
— Ну, машину можно было оставить за околицей или в лесу. И потом. Если ты приезжал ко мне вечером 10 июня… — я выдержал паузу; ювелир смотрел на меня, как кролик на удава. — Если приезжал, то на электричке.
— Я не… — он не договорил, побледнел, проступили веснушки.
— Потому что, Сема, как я понял, ты нетрезвый за руль не садишься.
— Ну и что?
— А то, что после установки надгробья со статуэткой ты угощал рабочих и сторожа. И сам угостился. И из сторожки позвонил мне, а?
— Нет, Ивану!
— И кто ж из вас выиграл?
— О чем ты?
— В покер. — на равных. Он сильный игрок.
— Ты, я вижу, тоже не промах.
19
Эта словесная игра-поединок возбуждала во мне азарт и боль — опасное сочетание чувств, будто я преследую близкого мне человека. Неужели этот недомерок был мне так дорог? Или его жена?.. В этом что-то есть, надо навестить его могилу. Я нес гроб — его красавец-братец пылится в моем сарае — таким вот образом скорбящий муж и мог отомстить мне за таинственную шуточку.
Между тем мы пришли на сельское кладбище. Пустынно, служба давным-давно кончилась. Начинался закат, в котором так дивно пылали медные луковки и красные кирпичи стен, устоявшие в войне миров.
Я сел на край новенькой белокаменной паперти. Семен стоял и озирался.
— Ты мне никогда не говорил, что ходишь сюда.
— Наверное, мне здесь было хорошо.
— А сейчас?
— Сейчас везде плохо.
— И я не люблю кладбищ, Макс.
— Боишься?
— Боюсь. И даже не знаю, чего больше: небытия или воскресения. С одной стороны — надежда. С другой — представить, как разверзнутся эти могилы и косточки запляшут…
— Все время об этом думаю, Сема.
— Э, тебе за страдание все спишется. Все на убийцу перейдет… не на тебя.
— Меня как кто гонит и гонит: извлечь его и истребить.
Он отшатнулся?
— Извлечь? Как ты страшно говоришь, Макс!
— Страшно? Вы все не хотите помочь… Ладно, пойдем. Покажешь место в кустах, где стоял человек в кроссовках.
— Дачник, конечно.
— Но за мной кто-то следит!
— Ты что?
— И ты ведь тоже ловишь кого-то, а, Сема? Преступника или свидетеля?
— Я в ваши игры не играю, — отрезал Семен. Он вдруг затвердел.
— Играешь. Ведь ты хотел проверить, куда 10 июня доктор из моего дома ушел? В Тьму.
— На любом суде я дам показания, что мы играли в покер.
— На любом? И когда могилы разверзнутся? — я отчего-то расхохотался как безумец. Ай да ювелир, ай да ловкач — ведь как тонко и проникновенно он меня на след третьего друга навел. Даже некоего господина в кроссовках выдумал.
Пошарили мы в тех трепещущих кустах: ни пресловутого окурка, ни пуговицы, ни свежесломанных веток — ничего не нашли. Зато обнаружили Ванюшу — у меня на веранде в шезлонге. В таком же адидасовском костюме, что на мне, и в кроссовках, между прочим.
— Машина все еще в ремонте, Иван Петрович?
— Резину надо менять.
Неужто и он маршрут в темь кромешную проверять бегал? Злой задор разбирал меня: надо было этих друзей раскрутить, то есть друг на друга натравить.
Мы прошли в дом (Вагнер уже умолк), расселись в креслах вокруг светильника, закурил, угостились коньячком (мы с доктором; ювелир, по обыкновению, воздержался).
— Только что, Иван Петрович, Сема провел эксперимент, в результате которого мы убедились, вполне вероятно, преступник убрался от меня в Москву через Темь. Вот почему в Змеевке и на нашей станции его никто не видел.
— Сема экспериментами занимается? — доктор усмехнулся. — Надо же.
— Я не занимаюсь, — возразил Сема сдержанно. — Это заслуга Макса.
— Ну, как же, Сема! Ты даже кабана в лесу обнаружил. Кабанчика в кроссовках.
Иван Петрович засмеялся.
— Это ты иронизируешь по поводу Цирцеи, обращающей мужчин в свиней? Насчет Теми — любопытное предложение, — он помолчал, потом выговорил с усилием: — Но куда преступник дел мертвую?
— В лесу по дороге припрятал, например.
— Нет, неубедительно — слишком опасно идти по освещенной улице с таким грузом.
Опасно, согласился я про себя, тем более что тут рядышком следователь со своей невестой любезничали. Странно, однако, что Котов тот роковой стук в дверь не слыхал.
— Твой участок тогда же ночью обыскали, — продолжал Иван Петрович. — А соседний?
— Нет. С какой стати?
Доктор словно угадывал и высказывал мои сегодняшние предположения. Семен в разговоре не участвовал — словесно, красные в розовой подсветке глазки поблескивали.
Иван Петрович продолжал допрос:
— Тут ведь девушка живет, которая милицию вызвала?
— Да с братом.
— Если б мы были уверены, что Вера убита…
— Убита, — перебил я. — Есть доказательство.
В оцепеневшей паузе я подошел к книжным полкам, выдвинул Достоевского… зловещий узелок шлепнулся на лакированную столешницу.
