Леонид Словин - Время дождей
— Граждане пассажиры! — Тут она ненадолго умолкла. Ненюков догадался, что дикторша по ошибке начала не тот текст. — Граждане, — она поправилась, — встречающие пассажиров! На пятый путь прибывает экспресс… Либе геноссен!
Сенников оглянулся в сторону Ненюкова — он кого-то искал. Инспектор по особо важным делам продолжал безразлично смотреть в пространство: за его спиной был эскалатор. Третий человек должен был, видимо, появиться оттуда.
«Главное, не встретиться глазами», — подумал Ненюков.
Группа прибывших с экспрессом пассажиров вошла в зал.
— «Ледиз энд джентлмен…» — снова заговорило радио.
То, что произошло через секунду, было невозможно предвидеть.
Пассажир, сидевший рядом с Сенниковым, провел рукой по карманам, внимательно посмотрел на соседа.
Сенников отодвинулся. Одной рукой пассажир еще лазил по карманам пальто, второй схватил Сенникова:
— Отдай бумажник.
Оба вскочили. Ничего еще не понимая, Ненюков подался вперед.
— Со мной не пройдет, карманник!
— Ты что? — Сенников отбил руку.
Все смотрели на них.
Ненюков увидел круглые остановившиеся зрачки майора Несветаева. Сам Ненюков в эту минуту машинально искал в кармане вторую перчатку.
— Бумажник отдай!
Блестяще задуманная операция рушилась на глазах.
— Помогите, граждане! — крикнул пассажир. — Кража!
— Что там происходит? — услышал Ненюков по рации. — Что там происходит, черт побери?
— Милиция!…
Сенников отпихнул пассажира, схватил сумку, бросился к «Военной книге». Он надеялся проскочить к комнатам отдыха — там был второй выход, однако кто-то из сидевших подставил ногу — Сенников отлетел в сторону, но удержался. Сумка упала. Схватка продолжалась несколько секунд. Увалень с рыжими усиками неожиданно перехватил Сенникова, дернул за кисть, одновременно заваливая на бок. Задержание было проведено мастерски. Никто вокруг ничего не понял.
Напарник Сенникова еще раньше отбросил сумку, рванулся в другую сторону — его схватили, но операцию по поимке перекупщика икон ничто уже не могло спасти.
Когда началась драка, Кремер сидел в зале. Он еще колебался, а ноги уже выбросили его мускулистое тело из круга наблюдавших в самую гущу дерущихся, руки сами нашли отброшенную сумку с иконами, рванули молнию, выхватили кусок легкого, как пробка, старого дерева.
Зажав икону под курткой, Кремер бегом бросился к лестнице. За ним погнались.
«Выскочить на площадь, — подумал на бегу Кремер, — сделать петлю: к метро, и сразу повернуть назад…»
Он был уже в дверях и наверняка успел бы смешаться с толпой на площади, но младший инспектор уголовного розыска опередил его — выскочил наперерез. Он знал вокзал лучше Кремера.
— Стой!
Бежать было некуда. Кремер замедлил шаг, бросил на ходу:
— Если вы задержите меня хоть на секунду, вы сорвете операцию. Так надо…
На младшего инспектора жалко было смотреть: крупные капли пота выступили у него на лбу…
Через минуту с иконой под курткой Кремер уже петлял, удаляясь в сторону Каланчевки.
Глава пятая
«…ANNO 1944»
1
«Два момента, — подумал Ненюков, — определяют оперативную обстановку после кражи в Клайчевском замке: стремление преступника заполучить подлинного «Апостола Петра» и невозможность в условиях нашего заслона на перевалах вывезти похищенные иконы из города».
К этому следовало добавить принимавший все большие масштабы и потому суливший успех поиск бывших владельцев колец «Мария anno 1898», «Анна anno 1908» и «Олена anno 1944», оставленных Спрутом в Москве и изъятых управлением.
«Все обручальные, все подарены мужчинам, все из Закарпатья…» — обратил внимание Ненюкова генерал.
Установление лиц, видевших или знавших о существовании бреши в потолке выставочного зала, также сужало круг подозреваемых.
Действия Ненюкова и его коллег диктовали контригру Спрута, о которой Ненюков теперь думал все чаще.
«Что он предпримет? Как попытается обойти заслон, когда придется транспортировать похищенное?»
Гостиница спала, но за окном раздавалось негромкое пение, там собирались отдыхающие окрестных санаториев. Собирались затемно, весело перекликались. Позднее появлялся руководитель, тоже из отдыхающих, с отменно прямой спиной, в перешитой папахе. Пели о незаметно отлетевших годах, любви, разлуке.
В конце парка полным ходом шли последние приготовления к съемке.
«Спрут попытается направить милицию по ложному следу. За кем? Что за история с лотерейным билетом Вероники? Кто повесил объявление: «Человека, потерявшего лотерейный билет, просят по средам и пятницам быть у бювета…» Вопросов было множество.
Звонок начальника уголовного розыска застал врасплох.
— Владимир Афанасьевич! Кольцо «Олена anno 1944»… — Молнар заметно нервничал. — Слышите? Владелец нашелся!
— Он с вами? — крикнул в трубку Ненюков.
— В соседней комнате. Сама Олена погибла, ее муж был в клайчевском лагере, потом в Освенциме…
— Вы можете прийти с ним ко мне?
— Сейчас?
— Так будет лучше. Кто он?
— Учитель истории из Ясини… Мы выходим.
Бывший узник Клайчевского замка, а потом лагеря смерти в Освенциме оказался нестарым еще человеком, рыжеватым, с лицом, густо усыпанным мелкими коричневыми веснушками, в шляпе, похожей на тирольскую. В облике его не было ничего трагического.
— Юрий Русин.
— Ненюков.
— …У перший день стояли на морози, в снегу, раздягнени и боси, цилий день, — Русин начал почему-то с Освенцима, — ввечери загнали до горячой лазни и знову вигнали голими на подвиря, до ранку, з двух тисячи в чоловик зашилилось килька десяткив… — Он умолк и лишь потом вернулся в Закарпатье.
Ко времени, когда Русин оказался в Клайчеве, сюда уже было согнано несколько тысяч людей. Число их быстро росло, задержанных свозили из отдаленных городков и сел. Режим в замке, отличавшийся вначале неупорядоченностью, провинциальной, что ли, бестолковостью, с каждым днем становился строже, бесчеловечнее. Замок представлял зрелище запустения и разгрома — стекол в окнах не было, деревянные постройки уничтожены. Все, что хоть сколько-нибудь поддавалось огню, было сожжено.
Теперь Ненюков понял, что с самого начала, в Москве и здесь, им не хватало человека, знавшего Клайчево военных лет.
— Что вас интересует в первую очередь? — Русин перешел с одного языка на другой, не заметив этого.
— Замок.
Запущенный и загаженный, даже в таком виде, замок оставался пятном в глазу Шенборнов, вызывая бешеную ревность строгим рисунком башен, удивительными пропорциями — всем своим благородным обликом архитектуры Возрождения. Поэтому никто не удивился, когда в середине весны сорок четвертого в замке неожиданно раздался взрыв.
Взорвавшаяся на чердаке бомба полностью снесла часть потолочного перекрытия в углу центрального зала. Заряд был огромен. Другое сооружение, несомненно, рухнуло бы, похоронив все под своими развалинами. Взрыв произошел ночью. В зале находились женщины с детьми, никто не понял, в чем дело. Крики раненых, стоны были слышны далеко за пределами Холма.
Русин говорил не спеша, в здешней спокойной манере. За точно отмеренными паузами угадывалась напряженная работа памяти. Иногда он умолкал, молча покуривал короткую трубку.
— Как долго, по-вашему, существовало отверстие в потолке? — спросил Ненюков.
— Недолго. Ждали какую-то комиссию, несколько арестованных спешно залатали отверстие, закрасили. В виде исключения им дали десять пенге каждому.
— Вы кого-нибудь знали из мастеров?
— Я был избит, лежал… — Веснушчатое лицо Русина не выдало боли, он сильнее прикусил трубку. — Нас арестовали за связь с партизанами. Меня и нескольких молодых парней. Сначала задержали в здании унгвартской гимназии — тюрьмы были переполнены. Потом раскидали в разные стороны — кого в тюрьму, кого в Чинадеевский замок, кого — в Клайчево. Командира нашего увезли в Мараморош-Сигетскую тюрьму…
Ненюков поднялся, чтобы заварить кофе.
— Кого только не было в Клайчеве, — оборвал себя Русин, он не хотел свидетельствовать об одном трагическом и лишь по необходимости рассказал о себе, — даже какие-то уж вовсе одиозные фигуры времен австро-венгерской монархии — в гамашах, с тросточками…
— Простите: коснусь вас лично… — Ненюков подвинул Русину чашку с кофе, его руки с высунувшимися на треть крахмальными манжетами умело хозяйничали за столом. — Ваше обручальное кольцо… Где вы расстались с ним? Помните?
— В вагоне, когда везли в Освенцим, — Русин незаметно, одним пальцем, отвел с ресницы слезу. — Кольцо Олены… На свадьбу я подарил ей такое же, только на нем было выгравировано: «Юра», «Юра anno 1944».
