Леонид Словин - Время дождей
— Будьте добры… Кольцо отобрали немцы?
— Обстояло иначе. Когда лагерь решили эвакуировать, сюда согнали чуть ли не целую армию. На каждом шагу — солдаты, жандармы. Всюду повозки, сторожевые собаки. Всех, кто мог передвигаться, гнали к железной дороге. Стариков, больных везли на фурманках. — Рассказ был прерывист, и Ненюков, и Молнар, так и не произнесший ни одного слова, понимали: каждый пропуск — дань памяти погибшим по дороге в Освенцим. — На товарной станции ждали вагоны. Ночь и следующий день мы провели в теплушках. Жара, нечем дышать. Из вагона не выпускали. Крик, слезы…
С минуту Русин молча курил.
— Человек, которому я отдал кольцо, стоял у дверей. Он говорил с солдатом, о чем, я не слышал. Только вокруг зашептали: «Соберите денег для шваба! У кого что есть! Нам позволят бежать!» Кроме кольца, у меня ничего не было. Другие тоже отдали последнее: деньги, медальоны. Появилась надежда. — Русин выбил свою маленькую трубку. — Когда стемнело, немец приоткрыл дверь… — Он помолчал. — Бежал один человек.
— Тот, что договаривался с часовым?
— На наши деньги он купил свободу. Часть ценностей отдал солдату, золото оставил себе. О нас он не сказал ни слова. Старик из Брегова стоял рядом и все слышал…
«Ничего невозможно скрыть, — думал Ненюков. — Удивительный закон сохранения информации. В теплушке, набитой смертниками, должен обязательно найтись человек, который передаст дальше: «Каинова печать на предателе!…»
— Нас интересует этот… бежавший! — сказал он.
Русин задумался:
— Собственно, я не видел его. В лагере он не был, хотя и появлялся за проволокой. В теплушку его сунули прямо на станции.
— Будьте добры, подробнее. Что значит — «появлялся за проволокой»?
— Организовывал побеги состоятельным людям. Я уже говорил. Режим на первых порах не отличался упорядоченностью, а этот человек имел связь с охранниками…
Вначале и потом, после организации лагеря, никто не знал толком, что и как будет. Говорили об отправке в Германию — угон гражданского населения вообще не прекращался, но в те последние месяцы принял особый размах — с облавами, с засадами на дорогах, со специально натасканными на людей собаками.
— …Заключенные называли его Теодором, Федором. Коррупция среди охраны была чудовищной, голова арестованного оценивалась в несколько сотен пенге. Охранники пропускали Теодора под проволокой, между конным двором и садовыми домиками. — Русин подбирал слова и события, чтобы не коснуться живой боли. — Откуда он, никто толком не знал. Я слышал, что из Текехазы. Говорил по-украински, по-немецки, отлично владел венгерским. Ему помогали два немецких солдата.
Обычно Теодор появлялся ночью. Приходил к женщинам, мужья или братья которых на воле ему заплатили, инструктировал, как вести себя. Утром появлялись его друзья-солдаты: «Мария Габовда, или Челеняк, или Клайн — в немецкую казарму мыть полы! Пусть идут с детьми!» Пропусков не писали. Солдаты гнали их на другой конец города, Теодор уже ждал…
Ненюков не сомневался: речь шла о Спруте. Видимо, эти операции и имел в виду напарник Сенникова, когда на допросе сказал: «С ним и немцы не могли ничего сделать. Он делал бизнес у них на глазах…»
— После войны не приходилось слышать о нем?
— Нет. Положение его, как бы это выразиться, было щекотливым. С одной стороны, как будто помогал жертвам, спасал. С другой — наживался на чужом горе. — Русин снова закурил. — Рисковал? Но ведь из-за денег. И в Освенцим чуть не попал — видимо, что-то не поделили. Но выкрутился. За чей счет, правда…
— Во время взрыва он находился в замке?
— Не помню.
— Вроде контрабандиста, — сказал Молнар. Это были его первые слова. — Думаете, ему удалось спастись?
— Я никого не встречал из тех, кто был со мною в теплушке. Если жив, бояться ему, в сущности, здесь некого.
Оставался невыясненным, по крайней мере, один важный вопрос.
— Кто мог бы опознать его? — спросил Ненюков.
Русин не спешил с ответом.
Наконец он кивнул.
— Бржзовска. Он взялся спасти ее сына, но по дороге мальчика будто бы опознали. Тогда Теодор бросил его, если не хуже…
— Бржзовска? — переспросил Молнар.
— Мария.
— Что вы знаете о ней?
— Несколько лет назад она жила в Минске.
— А ее сын? Он жив?
Русин вздохнул:
— С детьми не церемонились.
Молнар снял телефонную трубку, набрал номер.
— Сервус! Минск… Да, срочно. — На междугородной его сразу узнали.
— После войны кто-то сказал мне, — Русин помолчал, его веснушчатое лицо было спокойно, — что об аресте Теодора в сорок четвертом году сообщала «Неделя» или «Русское слово».
2
Обитатели гостиницы и персонал наблюдали за приготовлениями к съемке с верхнего этажа. Отсюда был виден весь парк — съемочная группа, окруженная серовато-зеленым кольцом форменных шинелей, и полевые кухни жандармов, и сторожевые собаки, и те, кому предстояло сыграть узников.
Работники выставки говорили обо всем, хотя по-прежнему четко прослеживались две темы — уголовного розыска и кинематографа.
Маленький старичок администратор снова повторил суть своей теории, по которой мелкие и неудачливые мошенники, из «интеллектуалов», якобы всегда следуют по пятам более крупных и хищных, чтобы урвать кусок с их стола.
Слушали его невнимательно.
— Милиции обнаружить их трудно — вот главное! Совсем не обращают внимание на себя.
— Главный рвет и мечет! — Мацура был в курсе студийных новостей. — Съемочный план горит!
— Подкачала погода…
Кремер незаметно спустился вниз. В руке его был портфель — он шел за иконой.
— О билетах можно не беспокоиться? — Мацура обращался к Поздновой.
— Мы уезжаем завтра, — отношения их понемногу налаживались. — Рейс и места я скажу позже.
— А как вы? — спросил Мацура у Кремера.
— С вами.
— Чудесно.
Несколько белых ракет прорезало небо, в парке раздались звуки марша. На лестнице Кремер слышал голос Мацуры:
— Съемка откладывается. Вообще-то с самого начала надежды были на завтрашний день.
За конторкой администратора сидел Буторин, его ноги торчали из-под конторки.
— Как вам на новом месте? — поинтересовался Кремер.
Кроме них, никого в вестибюле не было.
— В жизни не встречал хозяйства запущеннее! — Буторин поднял полузакрытые глаза. — Удивляться не приходится — все администраторы временные.
— Теперь вы здесь?
— С выставки ушел по собственному желанию. Говорят, легко отделался. Виновен по всем пунктам: ротозейство, халатность. Еще что-то. Следы будто бы уничтожил — после кражи не отменил натирку полов… — У Буторина было выражение лица растерянно-глуповатое. — Даже следователь не поставил мне это в упрек.
— Бывает.
Поговорить им не удалось.
— А ты говорил, что тебя режут без ножа! — По лестнице спускались Мацура и старичок администратор, Мацура еще издали приветствовал Буторина. — До чего ты на месте! Чудесно смотришься!
Буторин улыбнулся.
— По выставке скучать не будете? — Старичок повернул маленькую головку подростка.
— Нет, честно говоря. — Бывший смотритель-кассир разразился неожиданной исповедью: — Икон я не знал и, признаться, не любил. — Он убрал ноги из-под конторки, обвил руками колени. — Сколько бы Ассоль ни объясняла природу шедевров, все равно не понять, почему непропорциональных размеров существо с недоразвитой головой и тяжелыми ушами — то ли осел, то ли кузнечик — вершина мастерства.
— Это же прекрасная икона! — Мацура узнал по описанию похищенный шедевр.
Буторин смутился, Кремер пошел к дверям.
3
Разговор с генералом был самый короткий, может, последний перед операцией, которая с этой минуты практически началась.
Спрут и его сообщник были здесь, в Клайчеве, Ненюков мог их задержать, если б существовала уверенность в том, что тайник будет найден.
— Какая требуется помощь? — спросил Холодилин.
Разговор с Русиным перевел дело в новое русло. Следовало отыскать последние унгвартские номера «Недели» и «Русского слова», сообщавшие о Теодоре, привлечь к расследованию Марию Бржзовску, знавшую Спрута по Клайчевскому лагерю.
— Может ли управление обеспечить своевременное прибытие Бржзовски в Клайчево, товарищ генерал?
— Когда же вы ее ждете?
— Завтра к тринадцати.
— К отъезду работников выставки?
— Произойдет реконструкция обстановки: идет съемка фильма… Кроме того, в этот день уедут все!
Холодилин понял.
— Спрут готовится к тому же часу, — сказал он. — Не забудьте. Он сделает все, чтобы на это время разбросать вас по всему Закарпатью. Подальше от тайника.
— Кажется, так.
— Бржзовску мы берем на себя.
