Екатерина Лесина - Проклятая картина Крамского
– Я не убивал его! – Илья понял, что вот сейчас как раз до убийства дозрел. Танькина шея гляделась белой и на редкость притягательной. Сдавить бы ее… – Ты не могла меня… погоди…
Если она и вправду видела?
Не Илью, нет, но кого-то, кто вышел из кабинета истории? И этот кто-то нес лом. И лом выбросил… и, конечно, протер его… про отпечатки пальцев все знают. Тогда получается, что она знает, кто убийца. Только не говорит из каких-то своих соображений.
– Кто это был?
Танька кривовато усмехнулась.
– Поможешь картину найти, скажу.
– Ты… ты понимаешь, что это не игрушки? Речь идет об убийстве… Генка был скотиной, туда ему и дорога, но если тот, кто раскроил череп, узнает, что ты видела… Ты будешь следующей, Танечка.
– А вот угрожать мне не надо. – Танька повернулась к окошку. – Ты лучше о себе подумай, Ильюшечка… и хорошенько подумай. Мне и вправду нужна эта картина.
– Зачем?
– Как зачем? Это же миллионы… продать и… Больше не думать о деньгах. До конца жизни не думать.
Она произнесла это так, что Илья явственно осознал: не отступится. Вцепится в него, в кого угодно, когтями, зубами, но лишь бы не упустить призрачный шанс на эту треклятую картину.
На мечту свою.
И вздохнув, сказал:
– Рассказывай. Если хочешь, чтобы я помог, я должен знать все… Про тебя, про Генку… Все, понимаешь?
Танька кивнула.
И заговорила, ровно и спокойно, гладко, будто бы заранее предвидела и согласие Ильи, и вопрос, который он задаст.
Глава 5
Все началось с мамы.
Мама была красавицей. Так говорили все. Мамой восхищались воспитательницы в Танечкином детском саду, и соседки, и даже тетя Клава, работавшая продавщицей, приговаривала, как Танечке повезло с мамой. Такая она красивая.
Только Танечкина бабка не разделяла всеобщего восторга.
– Стерва, – говорила она, когда мама уходила, а уходила та частенько, и вовсе дома бывала редко, предпочитая сваливать все заботы на Танечкиного отца, бабушку и саму Танечку.
Мама была… волшебницей.
Нет, Танечка знала, что мама не волшебница на самом-то деле, а актриса.
И на спектакль ходила однажды, правда, ничего не поняла, потому как маленькая, а до классики надо дорасти. Но… дело не в профессии, дело в том, что любое мамино появление меняло скучный Танечкин мир.
Маму окружали тонкие ароматы духов.
И сама она, всегда нарядная, яркая, воздушная, очаровывала.
– Будь послушной девочкой, – говорила мама и целовала Танечку в щеку, оставляя на щеке отпечаток губной помады. – Слушайся бабушку, вырастешь умной, как папа.
Папа, и в обычной жизни бывший существом тихим, невзрачным, рядом с мамой становился как-то особенно некрасив. И Танечка, несмотря на юные годы, это хорошо понимала.
Ей становилось горько.
Не за папу, нет, но за маму. Почему она не выбрала кого-нибудь другого? И однажды Танечка даже спросила, у бабушки, которую полагала умной, потому что та – целый кандидат наук. А бабушка лишь вздохнула горько-горько и посмотрела на Танечку таким взглядом, от которого стало неудобно.
– Вот значит как, деточка… что ж… Если ты доросла до таких вопросов, будь добра выслушать неприятный ответ. Дело в том, что твой отец, пусть он и не отличается красотой, получает неплохую зарплату, которая и позволяет твоей мамаше ни о чем не думать…
– Она думает. – За маму стало обидно.
– О чем же? – Бабушка сняла очки, и лицо ее сделалось скучным.
– О… о платьях…
У мамы было много журналов. Их привозили из-за границы… и еще ленты, ткани и всякие мелочи, вроде духов и шпилек.
– Именно, о платьях. Деточка, как ты думаешь, сколько стоят мамины платья?
– Не знаю.
– Я знаю. Дорого. Нужно заплатить за ее журналы. За ткань. За отделку. Дать портнихе, а ныне портнихи вовсе потеряли стыд… Кроме платьев, есть еще туфли, сумочки, перчатки… косметика всяческая… духи и прочее… Все это твоя мамаша покупает на деньги твоего отца.
Танечка задумалась.
Она думала долго, как ей показалось, целую вечность, пока бабушка не добавила:
– Без этих денег, поверь, она не была бы такой уж красавицей…
Эта мысль засела в Танечкиной голове. Нет, она не мешала, просто существовала, и все, до тех пор, пока Танечка не подросла настолько, чтобы осознать: она-то далеко не красавица.
Пожалуй, первой на это обратила внимание именно мама.
– Девочка растет и меняется, – сказала она как-то, после очередного спектакля, на котором Танечке было дозволено присутствовать. – К сожалению, не в лучшую сторону. В ней слишком много от тебя.
– Не говори глупостей, – возразил отец, пожалуй, слишком резко.
В последнее время он сделался задумчив и раздражителен, причем раздражался на маму, чего прежде никогда себе не позволял.
Он стал звонить ей на работу. А еще однажды, когда мама вернулась с репетиции поздно, выговаривал ее…
– Ну почему глупости? – Мама отмахнулась от возражений, как делала всегда. – Это как раз и важно… Согласись, Танечке не быть красавицей.
– И что?
– Боже мой, Гарик, ну как ты не желаешь понять, женщина должна быть красивой!
– Кому должна?
Танечке показалось, что папин голос прозвучал как-то не так.
– Себе должна… Ай, опять ты со своими шуточками… Подумай сам, девочке уже двенадцать. Там и тринадцать… и шестнадцать будет… замуж надо выходить.
Сама мама вышла замуж в семнадцать, а Танечку родила в восемнадцать, чем и гордилась, повторяя, что после рождения ребенка не бросила карьеру…
– Успеется ей замуж.
– Не согласна. С хорошеньким личиком у нее было бы больше шансов… А она… обыкновенна.
Это прозвучало почти как приговор.
– Хотя, конечно, если поработать немного… Приодеть, причесать… волосы цветом оттенить…
– Нет, – жестко обрезал отец.
– Гарик!
– Послушай. – Теперь его голос звучал тихо, но почему-то страшно. Танечка даже отступила от розетки, через которую было так удобно подслушивать. Правда, тут же сообразила, что отец ее все равно не видит, а разговор уж больно интересный, и вновь к розетке прилипла. – Я терпел твои выходки, твои загулы, твои постоянные измены… Не делай невинные глаза, я обо всем знаю… или о многом… Мама была права, когда говорила, что нельзя с тобой связываться.
– Она просто меня невзлюбила.
– Было за что. Ты абсолютно безголовое, безответственное существо, напрочь лишенное морали…
– А у тебя ее избыток, – засмеялась мама. – Или, думаешь, я не знаю о твоей аспиранточке? Нашел серую мышку… Как раз то, что тебе надо.
– Алиса умна и интеллигентна…
– Алиса… даже не отрицаешь.
– И не собираюсь. Я подаю на развод.
– Что?! – Мама явно не ожидала подобного. – Что ты собираешься…
– Подаю на развод. Завтра. Давно следовало бы, но я все тянул, ради дочери… Она тебя боготворит, и мне не хотелось разрушать ее идеал.
– Что же изменилось? – Теперь мама шипела.
– Все изменилось. Алиса ждет ребенка. И я наконец хочу нормальную семью… что до Танечки…
– Я не отдам тебе свое дитя!
– Хорошо, – согласился отец. – Я буду платить алименты. Пока ей не исполнится восемнадцать. Но только алименты. Или же я могу выплатить тебе пять тысяч сразу, если ты не станешь претендовать на девочку…
– Еще чего, ты не разлучишь меня с дочерью!
– Прекрати. Здесь не сцена, и пафос лишний… Ты о дочери вспоминаешь хорошо, если раз в неделю… Бери деньги и уходи.
Наверное, он и вправду думал, что мама уйдет.
Она и ушла.
Громко, со скандалом, в курсе которого оказались все соседи. А бабушка слегла с гипертоническим кризом, у нее возраст и здоровье слабое. И бабушку было жаль, но себя еще жальче.
– Дорогая, я за тобой вернусь, – пообещала мама, поцеловав Танечку в щеку. – Только обустроюсь немного…
Обустраивалась она целый год.
За этот год многое в Танечкиной жизни переменилось. Был суд и мамины слезы. Были какие-то постановления, беседы со скучными людьми… и решение, что жить Танечка будет с мамой, только та не спешила Танечку забирать к себе.
Зато из дома исчезли все мамины фотографии, но появилась Алиса, тихая и скучная. Она ходила на цыпочках, разговаривала шепотом, вязала на спицах или читала.
И повторяла, что Танечке надо взяться за ум.
Такая девочка, а учится на тройки.
Как будто бы ей было дело, как Танечка учится!
На самом деле она вдруг поняла, что никому-то не нужна. Мама исчезла, папа был занят Алисой, а потом и ребенком ее, визгливым и надоедливым, с которым Танечке вменялось сидеть, как будто у нее других занятий нет. А Танечка сбегала из дома, а когда возвращалась, то вынуждена была выслушивать длиннющие нотации, что от папы, что от Алисы.
– Да я этого урода ненавижу! – воскликнула она однажды, когда вовсе стало невмоготу. – Из-за него ты маму бросил!
Дверью хлопнула.
Отец, который обычно был тих и Танечке не перечил, в любом ином случае оставил бы ее наедине с мыслями – сплошь недобрыми – сейчас вошел в Танечкину комнату.
