Клод Жост - Иллюзии успеха
Уступая любопытству, да в общем и не имея ничего лучшего на примете, он поставил машину справа от дороги и с трубкой в зубах направился к ресторанчику, где подавали только напитки и легкую закуску.
«Ледник» был забавен смешением стилей. Ресторанная часть, находившаяся в глубине, казалась вполне современной. Зато все, что было перед ней, дышало какой-то милой старомодностью.
Днем здесь, должно быть, коротали время пенсионеры и бездельники. Наверное, забегали между двумя покупками клиенты ближайшего магазина…
В глубине слева, как раз в самом начале «ресторана», сидел за столиком Ламблен со своими ассистентами и главным оператором. Режиссер заметил Тьебо. Комиссар раскланялся и занял столик неподалеку.
Здесь тоже было пустынно, и ресторанчик выглядел печальным. Подошел официант — любезный и ничуть не удивленный пустотой, к которой, вероятно, привык.
Смешивать комиссару не хотелось. Он заказал порцию виски и, вытащив кисет, принялся набивать трубку. Почувствовав, что за ним наблюдают, обернулся и встретился глазами с Ламбленом.
Повинуясь импульсу, Тьебо жестом пригласил режиссера за свой столик. Тот, вроде бы, поколебался, но, обменявшись несколькими словами со своей компанией, подошел.
— Что вы пьете? — поинтересовался комиссар.
— Нагружаюсь виски, — ответил Ламблен, усаживаясь напротив.
— Тогда — два, — попросил Тьебо официанта.
Ламблен подождал, пока их обслужили и, когда официант удалился, воскликнул:
— Нет, ну, как можно жить в такой дыре? Вы видели этот город? Кладбище, да и только! Хотя, положим, и кладбища я видел в Провансе получше!
У него слишком блестели глаза, и взгляд был какой-то напряженный. Похоже, начал «нагружаться» довольно давно…
— Бывают дни, когда я спрашиваю себя, как можно жить в Париже…
Ламблен осклабился.
— Бросьте, комиссар! Есть признаки, которые не обманывают, вернее, которые разоблачают. Знаете, каковы излюбленные блюда местной кухни? Сливы в арманьяке и говядина в жире!
— Вам они не по вкусу?
— Да при чем тут вкус? Вы только вслушайтесь: сливы в арманьяке! Говядина в жире! Что сливы, что мясо, — они же спят, они дрыхнут в спирте или в сале! И здесь все так. Очень просто — они все дрыхнут в ватном коконе, в пуховой перине! Люди живут внутри перины! — Он обвел рукой так называемый «зал», по-прежнему пустой. — Ну, поглядите на это! Разве не диво? Все, все дрыхнут, это я вам говорю! — Режиссер вобрал в себя одним глотком полстакана виски и заговорил громче: — Эта обывательская старая Франция! Надо быть мазохистом, чтобы решиться заглянуть ей прямо в глаза! Какое там «решиться» — заставить себя!
— А, может, это приятнее — жить под защитой кокона, чем между высоковольтными проводами, когда ты можешь в любой момент обратиться в пепел на месте или… — Тьебо поймал взгляд Ламблена, прежде чем закончить, — или, скажем, однажды вечером в Нейи отдать концы в собственной машине…
Ламблен раскатисто захохотал.
— Ура, начинается! То-то я подумал: давненько ничего не слыхать про Красавчика Шарля! Положительно, я скоро поверю, будто вы им и впрямь одержимы. — Покачав головой, он вдруг переменил тон. — Бросить работу, разогнать друзей и знакомых, допиться до чертиков, представить себя красавцем, когда ты урод, и умницей, когда болван, поставить для себя свое собственное кинишко… С вами такого не бывало?
— Бывало несколько раз. Когда одно дело уже заканчивалось, а другое еще не начиналось.
— И никогда во время работы?
Тьебо наблюдал за режиссером, полузакрыв глаза и попыхивая трубкой.
— Криминология — неотвязная страсть, которая оставляет очень мало времени. Вам ли этого не понять? Задумать фильм, приготовить себя к нему, прокрутить его мысленно до начала съемок, прожить все роли, испытать радости, горести, желания каждого из персонажей… Это ведь многие дни и ночи, это граничит с наваждением, так?
— Да… — Ламблен рассматривал его, как диковинку, удивленный, что такой профан в его деле способен так понимать его.
— По сути наши занятия похожи, Ламблен. Я ведь тоже пытаюсь создать замысел, тоже прокручиваю свой фильм. И играю в нем все роли, анализирую радости, горести и желания главных действующих лиц. Единственная разница: тут и речи нет о вымысле, а пружины и неожиданные повороты сюжета открываются мне постепенно, день за днем, порой — час за часом. Я снимаю фильм, старина, но еще не знаю, чем кончится история. Это… это вроде прыжка с одной трапеции на другую, когда нет ни этой другой трапеции, ни сетки внизу!
Ассистенты режиссера подошли к их столику.
— Как быть с машиной?
— Возьмите, я хочу немного прогуляться. Пойду пешком.
— И вряд ли завернете куда-нибудь по дороге! Спокойной ночи.
Ламблен посмотрел им вслед.
— Хорошие парни и работают хорошо…
Затем он снова вернулся к своей навязчивой идее.
— Слыхали? Поняли, что они сказали мне? Уж конечно, здесь-то нечего опасаться встречи с гостеприимными телками! Можете им поверить, они знают… В Ажене сколько хочешь мяса в сале и ни одной шлюхи, чтоб стояла под фонарем и желала тебе доброй ночи! Дикая нехватка цивилизации! — Режиссер пожал плечами. — Заметьте, если поискать хорошенько, наверняка найдется какой-нибудь притаившийся в переулочке бар, куда местные обыватели тайком забегают развеяться. Запретный плод.
— И самый сладкий. Привкус греха усиливает наслаждение.
— А вы выигрываете при более близком знакомстве! Честное слово. Я даже начинаю забывать, что вы — флик, прибывший сюда рыться в нашем грязном белье. Гарсон!
Подошел официант.
— Повторите-ка нам, да по двойной!
Он покачался на стуле, останавливаясь на полпути на несколько мгновений, словно стараясь обрести в этой точке равновесие, подождал, пока подали виски, и продолжил:
— Не волнуйтесь, комиссар, я никогда не напиваюсь. В том смысле, какой этому слову придает большинство смертных. Алкоголь возбуждает меня, прозорливость растет, и, когда чувствую, что достиг апогея, я останавливаюсь. — Он хихикнул. — И все-таки я пьян! Опьянен словами, образами. Они переполняют меня. Те, что потом окажутся на экране, те, что при монтаже попадут в корзину, и еще другие, те, что так и будут плясать в моей башке, потому что я не сумею или не решусь высказать их! — Взяв стакан, он поднял его перед собой. — Я пью за… — Ламблен опять хихикнул и наклонился к комиссару. — Послушайте, а в самом деле — за что могут пить вместе полицейский комиссар и подозреваемый?
— За кошку с мышкой.
— Вы видели фильм Лелюша! Что ж, сценарий там был крепкий и постановка добротная.
— Нет, я его не видел. Но почему вы считаете себя подозреваемым?
Ламблен отхлебнул виски и причмокнул.
— Боже, храни Шотландию и шотландцев! Что вы сказали? Ах, да… Сейчас. Я считаю себя подозреваемым на том же основании, на каком подозреваются все, кто был тогда на этой злосчастной вечеринке у Шальвана. Ответ полный? Вы довольны?
— Не совсем.
Ламблен смотрел на комиссара, не скрывая иронии.
— А вы привереда! И все-таки даже вы себе не представляете, что я сейчас скажу. На самом деле это не я, это — Мишель!
— Почему Мишель?
Взгляд Ламблена на мгновение вспыхнул.
— Да так… Случайно вырвалось… С таким же успехом я мог назвать Элен, Шальвана или Бреннера…
— Но вы-то назвали именно Мишель!
— Ну, так я исправляюсь и говорю… говорю… Мистер или мадам Икс! Вас устраивает?
— Пока устраивает.
В зал вошла кучка клиентов. Должно быть, закончился сеанс в кинотеатре.
Комиссар больше нисколько не сожалел о том, что остановился у «Ледника». Ламблен тоже очень выигрывал от более близкого знакомства.
— Вам случалось когда-нибудь писать сценарии?
— Есть такая слабость.
Ухватив двумя руками стакан, Ламблен вглядывался в Тьебо, заинтригованный его вопросом.
— Если бы вам понадобилось использовать в качестве сюжета для фильма смерть Красавчика Шарля, какие мотивы вы нашли бы для преступника?
Ламблен усмехнулся.
— Отвращение!
— А еще?
— Я бы назвал это убийство «Убийством Последней Капли» — знаете, когда чаша полна до краев…
— Преступник у вас — мужчина или женщина?
— Ну, это совершенно все равно.
— В вашей истории Красавчик Шарль гибнет из-за того, что хватил через край, так?
— Точно так!
Режиссер сделал несколько глотков, потом глубоко вздохнул.
— Знать, где этот «край», — большое искусство, господин комиссар!
— Мне говорили, что Мишель Ванье и Шарль Вале были близки одно время. Так это или не так?
Ламблен кивнул.
— Мишель Ванье — это модель, изделие и выставочный экспонат Вале. Позволю себе сказать, что он открыл ее в Лас-Вегасе, в ревю…
Тьебо почувствовал, как его кольнуло где-то в области солнечного сплетения. Лас-Вегас… Дженни Сен-Клер… Макс Дойл, организатор представлений, которому Шарль Вале, кажется, ни в чем не мог отказать… Круг замкнулся!
