Владимир Соловьев - Матрешка
Мадемуазель Юго деликатно оставила меня одного перед деревянным крестом. Нашел ее стоящей у памятника своему соплеменнику со странной надписью; «Last French Commander and Defender ofArcadia. Honour to unsuccesful Valour. He died and was buried among enemies».
— Памятник врагу, — сказала мадемуазель Юго.
— Враг, друг — поди разберись. Вот мы с вами враги, а вроде бы уже сдружились.
Она как-то странно, искоса на меня глянула, но ничего не сказала. А я и вправду немного привязался к этой французской милашке. Вот ведь — даже снилась.
— Вы мне недавно снились, — сказал я.
— Вы мне тоже.
— И пытался вас убить?
Так был поражен совпадению, что сморозил глупость.
— Нет, зачем же! — рассмеялась она и сняла очки, мгновенно превратившись из дотошного следователя в наивную девчушку, а в ее близорукости проглядывала трогательная незащищенность. И добавила:
— Совсем в иной ситуации.
Честно говоря, жаль было с ней расставаться. И еще жалко, что нас ничего с ней не связывает, кроме «плывунчика» и ее подозрений.
Узнал в эту встречу, что мою собеседницу зовут Жаклин. Жаклин Юго. Красиво.
Танюше, понятно, ни словом, вернувшись, не обмолвился о цели моей поездки в Нью-Брансуик.
Зато она мне выложила сразу.
Прошла, наверное, вечность, прежде чем ей ответил.
Не могу сказать, что Танюша пришла из балетной школы, высокопарно названной русскими иммигрантами «Академией искусств имени Михаила Барышникова», возбужденной более чем обычно. Если ее что и возбуждало, то скорее всего нетерпение поделиться со мной новостью. Может быть, следовало все-таки сообщить ей о похоронах?
— Ты ошиблась, — сказал я.
А что мне оставалось?
Будь я стилистом, прошелся бы по рукописи и повычерки— вал, где можно, эту фразу. Это личное мое клише, однако, — свидетельство моей беспомощности перед обстоятельствами. Бывший морской романтик, на суше я становлюсь фаталистом,
Таня воззрилась на меня своими невинно-голубыми, в мать, да так, что мне стало тошно. Но я выдержал ее взгляд, не сморгнув.
— Ты думаешь, я говорю неправду?
— Ты с ней разговаривала? — спросил я, противореча себе.
— Не успела. Когда она заметила, что я ее вижу, сразу отвернулась и скрылась за углом.
— Вот и выходит, что ты ошиблась. Разве она могла, увидев тебя, не заговорить с тобой?
— Она пряталась, — продолжала упрямиться Танюша.
— Почему ты решила, что она пряталась?
— У нее теперь другая прическа. Волосы черные и курчавые, как у негров. И огромные темные очки.
— Как же ты ее узнала? — попытался я подловить мою дочурку.
— Она грызла ногти.
— Господи, мало ли людей грызет ногти!
— Как я могла не узнать маму? — обиделась вдруг Танюша. — Ты бы меня разве не узнал, если бы я выкрасила волосы и по-другому постриглась?
Я бы и Лену узнал в любом камуфляже, как бы она ни вырядилась. На пляже я ее узнавал за полкилометра, наверное, хотя даже моя нынешняя дальнозоркость не могла на таком расстоянии схватить ее конкретные черты. Выходит — помимо них? Может, по запаху, как самцы некоторых тварей, не помню каких.
Даже если Танюша видела Лену, что невероятно, как встреча с потусторонним миром, мертвецам путь назад заказан, то все равно прямой отцовской обязанностью было убедить Танюшу в обратном.
— Когда я был в твоем возрасте, то всем рассказывал, как самолет пролетел рядом со мной, да так низко, что я мог коснуться его рукой, и все считали меня неисправимым лгунишкой, а я обижался, уверенный, что говорю правду.
— Но ты говорил неправду, — сказала Танюша. — А я говорю правду. Есть разница?
— Не принципиальная. Помнишь, я тебе рассказывал про Сократа?
— Это тот старый дурень, который по указу народа принял яд, хотя мог бежать?
— Ты несколько упрощаешь, но не будем отвлекаться. Так вот, у него был ученик Платон, благодаря которому мы, собственно, и знаем про Сократа. Платон ввел в философский обиход понятие «ложное воображение» — это когда не сам человек лжет, а ему, этому человеку, лжет его воображение. Так и говорят: воображение разгулялось. Человек живет одновременно в двух мирах: реальном и воображаемом. Воображаемый мир — это твои сны и фантазии, то есть сны наяву. Боги создали сны, чтобы слепцы могли увидеть свой путь, — это древнеегипетская поговорка, которую удалось расшифровать ученым. Не спорю, ты видела маму, но это было видение: ты так хотела ее увидеть, что твое желание в конце концов реализовалось. Согласись, ты хочешь ее увидеть?
— Хочу, — призналась моя бедная сиротка.
— Вот видишь, — обрадовался я, хотя впору было плакать. — И зачем было, скажи, маме от тебя прятаться? — И тут же понял, что сболтнул лишнее.
— Она пряталась не от меня. — А от кого?
— От тех, кто поджидал ее в машине.
Танюшины фантазии приобретали все более зловещие черты, а чем зловещее, тем реальнее. Надо бы расспросить ее, не напугав.
— Что еще за машина? Как давно ты ее заметила? И откуда ты знаешь, что они следили именно за мамой?
— Они уже несколько дней там караулят. Машины разные — сначала черный «мерседес», потом «олдсмобил» и «ниссан», а сегодня опять «мерседес»», но с другим номером.
— Ты запомнила какой-нибудь номер?
— Нет. Только первые буквы у «мерседеса» — те же, что у нас: VSV. Потому и запомнила. Это в первый раз. А сегодня буквы совсем другие: GPR.
— Номера нью-йоркские?
— Да, со статуей.
— Почему не рассказала раньше?
— Ты не спрашивал.
— Как я могу спрашивать то, о чем не знаю?
— А откуда мне знать, что тебе интересно, а что нет? Как всегда, она права, моя Танюша.
— А почему ты говоришь «они»? Сколько их?
— Двое.
— Какие из себя?
— Мужчины. Без бороды.
— Исчерпывающая характеристика!
— Плохо видно, а из машины они не выходят!
— А вдруг это кто из родителей ваших ребят?.
— Нет. Они так и уезжают, никого не. взяв.
— Откуда ты знаешь?
— Сара сказала. Она последняя уходит из школы, ее мама всегда запаздывает. Сара заметила, что они уезжают, как только я ухожу. И потом, у них лица похожие.
— Похожие? — переспросил я. — Они что, братья?
— Нет, не друг на друга, а на тех в Фанди, которых мы встретили, когда маму потеряли.
— Ты уверена?
— Да. Очень похожи.
— Вот почему ты решила, что они следят за мамой, а не за тобой?
— Нет. Сначала думала — за мной. Но сегодня, когда увидела маму, совсем о них забыла. А они перехватили мой взгляд, и когда мама убежала, они сорвались с места и помчались в ту сторону, куда я смотрела. Наверное, они и не видели маму, но когда заметили, куда я гляжу, бросились в погоню. Нечаянно я выдала маму, — прошептала Танюша и расплакалась.
Я прижал ее к себе.
— Теперь ты веришь, что это не ложное воображение? — сказала она сквозь слезы.
— Не знаю, — честно ответил я. — Но учти: если к тебе подвалит какой-нибудь дядя, что бы тебе ни предлагал, что бы ни говорил, держись подальше, ни на какие предложения не соглашайся. Особенно если дядя с русским акцентом. Опасаться нечего — я тебя встречаю и провожаю, а если не я — то Джессика (так зовут беби-ситтершу). Говорю так, на всякий случай.
— А что, если они ее поймали? — спросила Танюша, шмыгая носом.
— Не думаю, — сказал я решительно. А что мне оставалось? (Опять!)
Жать дальше на Танюшу не имело смысла — ни в смысле получения от нее добавочной информации, ни по линии предупреждений. Схватывала она с полуслова, а излишнее давление могло вызвать обратный эффект. Куда более сложным был вопрос, делиться ли мне полученными сведениями — и с кем? У меня были все основания не связываться с нью-йоркской полицией — скорее бы предпочел Бориса Павловича с его частным сыскным агентством на базе бывшей гэбухи. Но между ним и мной Нептун катил атлантические воды, и по сравнению с оным пространством Нью-Брансуик, из которого я только вернулся, был рукой подать. Уложив Танюшу и прикрыв из предосторожности дверь, набрал Жаклин, пусть и был риск — даже двойной: во-первых, могла не поверить, как я Танюше, а поверив — это во-вторых, — могла обернуть полученную информацию против меня. Так и не понял, какие выводы сделала моя собеседница на другом конце провода, но выспрашивала она меня более пытательно, чем я — Танюшу.
— Я не могу вам сказать больше, чем знаю сам! — не выдержал я, уже жалея, что позвонил.
Жаклин поразило то же, что меня, — обнаруженное Танюшей сходство между двумя русскими в Фанди и сидящими в машине филерами. И тут я вспомнил, что и на стоянке в Фанди, когда мы вернулись без Лены, стоял черный «мерс», который, как мне показалось тогда, я видел не впервые.
Сказал об этом Жаклин, пояснив, что «мерседес» — любимая иномарка новых русских.
Ее предложение приехать и лично допросить Танюшу было отвергнуто любящим отцом бесповоротно,
