Екатерина Лесина - Кольцо златовласой ведьмы
Арриго поступил иначе. Он заказал шкатулку из прочного дерева, привезенного, по заверениям хитрого еврея, из самой Палестины. И, спрятав перстень, отнес шкатулку в храм, где освятил и ее, и кольцо, прося Бога о защите. Шкатулку же проклятую Арриго запер и спрятал.
Вновь сменил он город, на новом месте надеясь обрести, наконец, заслуженный покой.
Со свадьбой он медлил, но все же, убедив себя, что он разгадал тайну ведьмы, обезопасив будущую свою супругу, решился-таки. Арриго остановил свой выбор на девушке из небогатой и не особо родовитой семьи. Девушка была мила и казалась весьма разумной.
Арриго показал ей шкатулку, строго-настрого запретив прикасаться к ней. И девушка поклялась, что в жизни не нарушит запрет.
Она прожила три месяца…
Ее обнаружили в церкви, и вновь – на ладони ее виднелось круглое пятно, обрамленное виноградными плетями. Не то ожог, не то метка.
Арриго, лишь взглянув на нее, бросился к дому. Шкатулка обнаружилась в покоях супруги. И была открыта. Какое наваждение заставило благочестивую женщину переступить через его запрет и собственную клятву? Он не знал.
И не желал знать.
Он вернулся в Палермо, в старый дом, имея единственное намерение – вести жизнь тихую, уединенную, в молитвах и размышлениях. И дом встретил хозяина привычной пустотой и прохладой. Арриго нанял мастеров и слуг, чтобы придать особняку прежний вид, однако отказался перестраивать что-либо. В городе успели забыть уже и о чуде, сотворенном святой Розалией, и о проклятом доме, и о самом Арриго. Прежние друзья, если и слышали о его возвращении, не спешили засвидетельствовать ему свое почтение, да и сам Арриго не стремился вновь выйти в свет.
Нельзя сказать, чтобы он вовсе не думал о будущем, но странная вялость и безразличие охватили его душу, не позволяя решиться на что-либо. Пока однажды, прогуливаясь за городом, Арриго не увидел девушку, которая поразила его заледеневшее сердце.
Он вдруг вспомнил себя, прежнего, и ту сладость, которую дарила ему любовь. Он захотел вернуться, тем паче, что прекрасная незнакомка все же была из простого народа и никак не могла стать его женой. А про остальных женщин ведьма ничего не говорила…
Впрочем, когда незнакомка убежала – Арриго сам не понял, почему позволил ей упорхнуть, – он не испытал разочарования, скорее, лишь желание увидеть ее вновь.
Разве это много?
Но как бы отыскал он ее в огромном городе? И что изменила бы эта встреча?
Нет, иначе следовало поступить. И Арриго решился. Он пришел к дому ведьмы, желая лишь откровенного разговора, готовый исполнить любое ее условие, лишь бы освободила она его от проклятия.
Она желает для внучки иной судьбы?
Арриго даст ей денег. Купит для нее дом. Обеспечит девушке такое приданое, что она без труда отыщет себе жениха… и станет ее покровителем. Но – не мужем.
– И представь, каково же было мое удивление, когда встретила меня ты, – так он завершил рассказ. – Ты украла мое сердце. Ты его не вернешь, да и я не прошу возврата. Но…
…жениться на Туфании он действительно не может.
Светка умерла.
Эта мысль никак не укладывалась в Серегиной голове. Ни вдоль, ни поперек, вообще – никак.
Светка умерла!
Она ведь молодая… ну да, старше Сереги на два года, но этого же все равно мало! Живут люди до семидесяти, до восьмидесяти, а некоторые и сотню разменивают. А Светка – вот…
Она лежала на ковре, свернувшись калачиком, как в детстве, когда хотела спрятаться ото всех. Еще тогда, в старой двухкомнатной квартире, перегородки которой были слишком тонкими, чтобы защитить их от голоса отца. Он всегда разговаривал громко, не обращая внимания на то, что кто-то спит.
Кто спит, тот спит.
Детям после девяти вечера положено находиться в кровати. А кровать – одна на двоих. И Светка занимает большую ее часть из-за этой своей глупой привычки. Но Серега не злится, он еще не научился злиться, сползает ниже, щекочет узкую Светкину стопу и говорит:
– Спорим, я засну раньше!
Светка в темноте шмыгает носом. На Сереге пижама, на ней – длинная ночная рубашка, в которой Светка похожа на привидение. К утру рубашка задирается, сбивается и связывает Светку коконом хлопковой ткани.
– Он уйдет, – шепчет она и находит в темноте Серегину руку. – Бросит маму.
И что? Чего тут плакать? Радоваться надо.
Тогда получится по-честному. Одна комната – Сереге и Светке, другая – маме, которая почти все время проводит в кухне, потому что отцу нельзя мешать во время работы. Играть им разрешат… друзей приводить. Никто не станет никого будить по ночам, выговаривая, что рубашка недостаточно хорошо выглажена. Или что суп холодный.
И мама наверняка разрешит им не спать хотя бы до десяти…
…и ходить на каток с пацанами.
…не надо будет обливаться по утрам холодной водой, и Светкина вечная простуда отступит.
– Ты не понимаешь, – Светка поворачивается и обнимает Серегу крепко, так, что еще немного – и он задохнется. – Он уйдет и… и нас заберет!
Зачем? Отцу они всегда мешали. Шумели. Или вот под ногами крутились. Разбрасывали вещи. Капризничали и… и вообще, были не такими, какими должны быть хорошие дети.
– Он назло маме заберет нас.
– Мы сбежим, – Серега не согласен жить только с отцом. И побег представляется ему единственно возможным вариантом.
– Поймает. И посадит маму в тюрьму. – Серега не позволит, он… он что-нибудь придумает! – Ты еще маленький. Глупый. Спи.
И Светка накрывает Серегу одеялом. Он же не может спать, все думает, как это изменить… и, не в силах что-то придумать, засыпает.
А вот теперь Светка мертва. Это было настолько несправедливо, что Серега растерялся. Почему-то ему показалось совершенно неправильным, что Светка лежит на полу. И он перенес ее на кровать и снова сдавил ее запястье, пытаясь нащупать пульс. Вдруг он ошибся? Вдруг она просто сознание потеряла?
Надежду убили врачи.
– Ну… сердце, может. Или тромб оторвался. Случается, – меланхолично заметил старший бригады.
И полицейские, убедившись, что на Светкином теле – думать о ней, как о неживой, было сложно – отсутствуют раны колотые, резаные или иные следы насилия, предпочли согласиться с врачами.
Бывает.
Не со Светкой!
Она каждые полгода в клинику отправлялась, обследовалась от макушки до пяток в тщетных поисках той страшной болячки, которая мешает ей быть счастливой.
И тут вдруг – сердце остановилось.
Серега помог санитарам вынести носилки и в машину напросился, точнее, заплатил, чтобы поехать с ними в морг. Неправильно это – Светку одну оставлять. Да и мало ли…
На полдороге зазвонил телефон.
– Тебе следовало сообщить в первую очередь мне, – папаша не счел нужным поздороваться. – Я бы все уладил.
– Что уладил бы?
– Все.
– Свету оживил бы?
Сказал – и нажал на отбой. Уладил… вечно он все «улаживал». Приходил в школу, разговаривал с завучем так, что та бледнела и краснела. С классной руководительницей, которая, как Серега теперь понимал, была очень молодой и робкой, не смеющей возражать столь солидному человеку… с директором… с учителями математики, русского языка, биологии, географии…
Он приходил не потому, что Серега плохо учился – нормально он учился. А потому, что считал необходимым довести до всеобщего сведения эту свою заботу о сыне. Сереге становилось стыдно. На него смотрели, как… фигово смотрели, что учителя, что одноклассники.
Родители запрещали своим детям дружить с Серегой.
Нет, он не хулиган. И даже милый, воспитанный мальчик, но его отец…
…К пятому классу у Светки не осталось ни одной подруги. Впрочем, как и у Сереги – друга. На переменах они держались вместе, просто чтобы не чувствовать этого своего одиночества.
А сейчас… Серега убрал простыню с ее лица.
Какая она спокойная. Счастливая даже.
Улыбается.
У нее была красивая улыбка, да и сама она…
– Я разберусь, – Серега взял сестру за руку. – Светик-семицветик, я обязательно во всем разберусь. Я не позволю ему замять и это дело!
Серега не сомневался, что отец будет против. Зачем раздувать неприятную историю? И так пойдут сплетни, которые отразятся на репутации отца… а Светку все равно не оживить.
Ладонь сестры почему-то была шершавой.
В центре ее виднелось круглое красное пятно, словно ожог. А это еще откуда? Серега присмотрелся. По краю пятна на коже отпечатался узор… петли и листья.
Виноград?!
Маменька рыдала на Викином плече. Рыдала громко, с присвистом, забыв о том, что женщина должна и плакать изящно, как и все вообще делать. И эта ее внезапная истерика испугала Вику.
– Мам, ну успокойся, – в десятый раз повторила она, не зная, что еще сказать.
