Буби Сурандер - Время действовать
Он вдруг указал на меня ножом для бумаг.
— У нас в «Утренней газете» двести пятьдесят сотрудников и тридцать фотографов. Уже цифры говорят о том, что более высокие требования в смысле дисциплины надо предъявлять фотографам. Кроме того, — разрезальный нож выписывал в воздухе вензеля, — задания выполняют сотрудники. Фотографы с ними сотрудничают.
Он крутанул башкой, чтобы фиксировать меня уголком другого глаза.
— Ты журналист? — спросил я, прежде чем он успел продолжить выступление.
— Разумеется. — Он был явно оскорблен.
— Почему ты не спросишь сначала, что произошло?
Разрезальный ножик замер.
— Я знаю, что произошло.
— У тебя есть версия сотрудника Свенссона о том, что произошло. Ничего другого у тебя быть не может.
Он положил нож и откинулся на спинку стула. Я решил, что он готов выслушать мою версию.
— Это было дутое задание, — сказал я. — Ты обедал с членами правления, и тебя обманул какой-то директор по рекламе. Ты передал в редакцию исходные данные, которые ни на чем не основывались, а у Бронко Билла не оказалось ни характера, ни ума, чтобы все это похерить.
И тут на меня навалилась усталость. Вспомнил, как Юлле улыбнулся и кивнул: Бронко Биллу не место в этой профессии.
Шеф воспользовался паузой:
— А «Экспрессен»[28]это напечатала.
Ясное дело. «Экспрессен» тоже присутствовала на том же обеде членов правления. Для «Экспрессен» Бронко Билл — это обычный уровень.
— Я хочу поговорить о другом, — сказал я. — Умер один из журналистов «Утренней газеты». Возможно, его убили. Разве «Утренней газете» не следовало бы постараться, чтобы эта история была расследована до конца? Не следует ли «Утренней газете» выделить трех толковых репортеров, чтобы размотать весь этот сюжет?
Он сидел, удобно устроившись на стуле, и смотрел на меня сверху вниз. Бледный, а ведь летнее солнце сияло вовсю. Ротик у него был слабохарактерный, губки дрожали, но он улыбался.
— У тебя нет ни того образования, ни того опыта, которые необходимы, чтобы работать в области журналистики, — сказал он. — Это заметно. Смерть Юлле — это прискорбно. Но выяснять, как он умер, — не наша задача. У нас есть полицейский корпус, который этим занимается, есть прокуратура, которая следит за этим расследованием, и есть судебные инстанции, которые решат юридические вопросы о чьей-то вине — если таковые встанут.
— Черт, — сказал я, — если б только я мог об этом кое-что рассказать...
— Но ты не можешь. И, пожалуй, так оно и лучше.
По его мнению, это было здорово сказано. Он выпрямился на стуле и снова занялся ножиком для разрезания бумаг.
— Наша первостепенная задача — информировать об этих процессах. И лишь если что-то явно идет не так, проявляется наша вторая задача, а именно — находить недостатки.
— А кто решает, что явно?
— То есть?
— Ну, кто определяет, что то или се явно идет не так?
Он посмотрел в окно, всем своим видом показывая, что ему это чертовски надоело. Потом заговорил:
— Ты работаешь здесь почти пять месяцев. Тебе следовало бы заметить, что у нас тут организация, которая занимается такими вопросами в строго консеквентном порядке.
— Консеквентном? — переспросил я.
Шеф кивнул.
— Это что, прилагательное?
Он снова кивнул. Строго консеквентный. Надо будет заглянуть в словарь.
— Жил да был министр юстиции, — сказал я, — который вроде бы все свободное время употреблял на то, чтобы спать с блядями. Об этом тайная полиция составила секретный доклад. Премьер-министр засунул этот доклад в свой секретный ящик. Но какому-то репортеру из большой утренней газеты, что печатала в основном новости, кто-то шепнул о докладе. И большая газета сделала из этого большую сенсацию.
Шеф глядел в окошко. Теперь ему действительно было скучно, он слушал только из вежливости.
— Но секретный доклад лежал в секретном ящике, — сказал я. — И большая газета, следовательно, не могла доказать, что эта сенсация соответствует правде. Что же сделал главный редактор? Может, созвал пятерых своих лучших репортеров и сказал: «Я хочу, чтобы этот доклад был у меня на столе, и немедленно!»?
Он слушал вежливо и не прерывал меня. Никогда не следует скрывать своего хорошего воспитания.
— Нет, — продолжал я. — Главный редактор вместо этого попросил извинения у оскорбленного министра юстиции. Хотя все было правдой, хотя доказательства существовали, хотя для того, чтобы установить эту правду, требовалась разве что капелька решимости.
Он все еще не отвечал.
— Предположим, есть доказательства, что Юлле убили.
Я сделал паузу, думая о дешевом триумфе министра юстиции и о финале сенсации. Тот, кто шепнул насчет доклада, был вынужден начать новую жизнь. Репортеру испортили карьеру. Но главный редактор, который покаялся, нажил миллионы на своей журналистике. Он только за гараж в своем Нью-Йорке платит больше, чем его репортер за квартиру.
— Предположим, «Утренняя газета» может раздобыть доказательства.
Я чувствовал, что все это уже звучит назойливо. Шеф поднялся, оттягивая пальцами подтяжки.
— Тогда ими займется полиция. И еще одно: нет никаких параллелей между смертью Юлле и памятной запиской о каком-то там министре юстиции.
Я все еще не сдавался
— Предположим, что тот, у кого есть эти доказательства, хочет остаться неизвестным. Предположим, они могут достаться одной только «Утренней газете».
Шеф медленно направился к двери, чтобы открыть ее.
— Беда этой газеты в том, что ты туго соображаешь, — хмыкнул я.
Он с невозмутимой улыбкой взялся за ручку двери. По-видимому, привык к такому упреку.
— С этим уж ничего не поделаешь, — сказал я.
Он нажал на ручку. И сказал:
— Не рассчитывай, что сможешь продолжать свою временную работу.
Вот зачем он меня вызывал. Это было все, чего он хотел.
Дать мне пинка под зад.
Я поднялся и пошел к двери, которую он все еще держал. И только на пороге недоуменно спросил:
— А в чем дело? Что-нибудь не так с моими фото?
Позднее лето, суббота шведского журналиста. Что это такое, знаем лишь мы, временно исполняющие. Мы это познавали, пока пожизненно нанятые вкушали сваренных со специями раков, посиживая под цветными фонариками в саду.
Демонстрация на Сергельс торь[29]против того или иного диктатора. В Королевском парке — школа народного танца. Чуть потертый рок-идол на Грёна Люнд.[30]А то и какое-нибудь мероприятие с размахом вроде парада автомобилей-ветеранов «За Швецию» на Йердет[31]или выставки печек-гриль на древесном угле — в защиту мира — на Лонгхольмен.[32]
Мотаешься с задания на задание в репортажном автомобиле и спустя несколько суббот и воскресений начинаешь задумываться — а не прав ли был старик Спиро Агню,[33]когда сказал: достаточно одного такого уик-энда, чтобы знать, какие будут все остальные!
Стоишь на площадке Сергельс торь, самом насыщенном фотокамерами месте в мире, и удивляешься: почему оно должно считаться центром Швеции? Так и хочется, чтобы Мария-органистка[34]наконец собралась с силами и попробовала задушить шнуром своего микрофона какого-нибудь ненавистника аятоллы, или чтобы Буссе Ларссон[35]наконец довыступался на сцене Королевского парка до того, чтобы у него лопнули штаны на заднице, или чтобы автомобили-ветераны наконец все сшиблись на Йердет.
Вот это было бы нечто! Момент истины в самый разгар шведского выходного дня.
Раскрутив в голове все это до конца, обреченно и устало улыбаешься, потому что понимаешь, что как раз такие снимки произвели бы сенсацию — в рабочую субботу шведского журналиста.
Так что меняй пленку и старайся дальше. Швеции положено быть скучной летом в субботу, а «Утренней газете» положено добросовестно освещать эту скучищу.
Янне уехал со всеми пленками для первого выпуска, а я уселся поудобнее в яме для прессы перед эстрадой «Зеленки», где выступал очередной рок-идол. Тут по крайней мере нет дождя.
Идет уже двенадцатый час. Я в цейтноте. Стою у одной из проявочных ванн в темной комнате, пытаясь высветить лицо рок-идола. И не могу вспомнить, было оно у него или нет.
Зазвонил телефон. Гюн сняла трубку, там, за дверью, и сразу же пулей прошмыгнула через световой шлюз, взяла трубку здесь и сказала:
— Это тебя.
Я проорал «Иду-у!», чтобы было слышно в трубке, а сам еще покачивал копию рок-идола. Потом опустил ее в закрепитель, сполоснул руки, подошел к телефону и проворчал брюзгливое «алло».
Это был тот самый, молодой, ясный и решительный голос.
— Ты опоздал, — были ее первые слова.
Энергичная, как всегда.
