Михаил Черненок - Ставка на проигрыш
— В зависимости от травмирующих психику обстоятельств. Стоит Деменскому узнать, что здоровье Холодовой улучшается, депрессия исчезнет.
— А если, допустим, Деменский опасается выздоровления Холодовой?
— Тогда он успокоится, как только узнает о ее смерти.
Позвонила Фрося. Судя по ее сбивчивому пересказу, она не осмелилась задать Овчинникову ни одного вопроса, а тот при встрече рассказал ей даже меньше, чем уже было известно Бирюкову. Анатолий Николаевич, как понял Антон, главным образом убеждал Фросю, что он ни в чем не виноват, и просил помочь ему «выкрутиться из дурацкой истории».
Положив телефонную трубку, Антон стал перечитывать производственную характеристику Овчинникова, отпечатанную пляшущими жирными буквами на старенькой машинке домоуправления. Текст ее пестрел фиолетовыми чернильными запятыми. Видимо, этот знак на машинке был поврежден и машинистка ставила запятые от руки. Что-то вдруг насторожило Бирюкова… На такой же старой машинке была отпечатана записка, которую неизвестный мужчина пытался через нянечку передать Холодовой. Бирюков быстро отыскал желтоватый листочек. Схожесть прописных литер не вызывала сомнения, но жирность печатной ленты была иной. Как будто, отшлепав записку, сменили ленту на машинке и после этого отпечатали овчинниковскую характеристику. Зато бумага внешне ничем не отличалась.
Передав характеристику и записку на экспертизу, Бирюков через полчаса был уже в конторе домоуправления. Первое, что ему бросилось в глаза, — это большой букет гладиолусов на подоконнике.
В пустующей приемной русоволосая пожилая женщина, сосредоточенно поджав губы, двумя пальцами стучала на старенькой портативной «Москве» банковское поручение. Равнодушно заглянув в служебное удостоверение Бирюкова, она объяснила, что работает бухгалтером, однако, поскольку в штате нет машинистки, приходится самой выполнять и эту работу.
— Характеристику на Овчинникова вы печатали? — спросил Антон.
— Я печатала, — спокойно ответила женщина.
— И ленту перед этим на машинке сменили?
— Да, сменила — старая совсем никудышной стала.
— Получив отпускные, Овчинников появлялся в домоуправлении?
Женщина задумалась:
— Отпускные Анатолий Николаевич получил двадцатого… Потом, кажется… Да, появлялся. Двадцать первого полдня здесь проторчал. Дождался свежую почту, получил письмо, и с той поры больше его не видела.
— Какое письмо? — нахмурился Бирюков.
— В обычном конверте. Прочитал, обрадовался, сунул в карман и распрощался.
Сделав вид, что заинтересовался букетом гладиолусов на подоконнике, Бирюков спросил:
— Цветы Анатолий Николаевич купил?
— Да, по случаю отпускных.
— Кто, кроме вас, пользуется машинкой?
— Все, кому не лень.
— И Овчинников?..
— Нет, Овчинникова за машинкой ни разу не видела. Что слесарю-то печатать?..
Бухгалтер отвечала монотонным голосом с таким равнодушием, что за время разговора на ее лице не мелькнуло ни малейшего эмоционального оттенка. «Робот, а не женщина», — подумал Антон и, посмотрев на стопку бумаги возле «Москвы», спросил:
— Можно, я кое-что отпечатаю?
— Печатайте.
Бирюков взял листок, перегнул его вдвое и, заложив в каретку, одним пальцем простучал сначала весь прописной, затем строчной алфавит и знаки препинания. Место запятой оказалось пустым.
Из домоуправления Антон ушел хмурым. К его приходу в уголовный розыск эксперты установили, что записка и характеристика Овчинникова отпечатаны на одинаковой бумаге и на одной и той же машинке. Исследование принесенного Антоном листка показало, что бумага, изъятая из домоуправления, по своему химическому составу схожа с бумагой, на которой отпечатана записка, а начертание прописных литер домоуправленческой машинки идентично шрифту записки. К сожалению, криминалисты не могли сказать самого главного: кто отпечатал записку?
Придя в свой кабинет, Бирюков в который уже раз принялся изучать печатную строчку: «Поправляйся и молчи. С приветом друзья». Сосредоточиться помешал телефонный звонок. Едва Антон назвал себя, в трубке тотчас послышался взволнованный голос хирурга Широкова:
— Товарищ Бирюков, мне срочно надо вас видеть.
— Что опять случилось, Алексей Алексеевич?
— Или шантаж, или провокация — не могу понять.
Антон машинально посмотрел на часы — рабочий день подходил к концу.
— Сейчас буду.
Когда Бирюков несколько минут спустя появился в клинике, Широков, засунув руки в карманы белоснежного халата, нервно расхаживал по приемному покою. Он молча провел Антона в ординаторскую, плотно закрыл за собою дверь, как будто опасался, чтобы их не подслушали, и сразу попросил:
— Разрешите посмотреть фотографию того парня с наивным взглядом, что прошлый раз при нянечке показывали.
Бирюков достал снимок Васи Сипенятина. Широков, словно не веря своим глазам, уставился на фото, и Антон заметил, как выпуклый рубец шрама на подбородке хирургу из розового стал бордовым. Неожиданная догадка пришла Антону в голову:
— Шрам от него?
— Нет, — быстро ответил Широков. — Шрам оставила война, а этот тип сегодня встретил меня возле дома и довольно прозрачно намекнул, чтобы я не лечил Холодову. Дескать, ей незачем жить…
— Он назвал ее фамилию?
— Да.
— Что вы ответили?
— Послал к черту! — Широков возвратил фотографию Антону и, сунув руки в карманы халата, заходил из угла в угол по ординаторской. — Парень начал мне угрожать: мол, если Холодова выживет, мы тебя прикончим. Тут я увидел сотрудника милиции и закричал: «Товарищ! Помогите задержать преступника!» Пока сотрудник подбежал, парень вильнул за угол дома и прямо-таки растворился.
— Как он теперь выглядит, этот парень? — спросил Бирюков.
— Как на фотокарточке, только волосы отросли. Пигментация необычайно светлая.
— Белые?..
— Необычайно, вроде как перекисью водорода обесцвечены. — Широков остановился. — На этом мои злоключения не кончились. Примерно через час позвонил неизвестный гражданин и сказал, что он встретится со мною завтра в кинотеатре «Аврора» на восьмичасовом сеансе. Билет для меня на этот сеанс, дескать, уже лежит в моем почтовом ящике. Говорил, похоже, из автомата на железнодорожном вокзале — отрывок объявления по радио был слышен: то ли прибывал, то ли отправлялся какой-то поезд, не разобрал.
— Что вы на это ответили?
— Ни слова. Мужчина быстро повесил трубку. Я тут же созвонился с женой, и она принесла вот… — Хирург достал из кармана билет в кинотеатр.
Бирюков задумался. Широков погладил шрам на подбородке:
— Что прикажете делать?
— Надо идти в «Аврору».
— Зачем? По-моему, самое простое — перекрыть все дороги из Новосибирска и задержать белоголового парня.
— Самое простое?.. Этого не стоит делать, Алексей Алексеевич. Во-первых, все дороги перекрыть очень нелегко. Во-вторых, парень может оказаться неосведомленным посредником, а нам нужен тот, кто идет на большой риск ради того, чтобы Холодова не дала показаний. Поправится ли она, Алексей Алексеевич? Сможет ли хоть что-то вспомнить?
— Приближается кризис. Рассчитывайте на худшее, — отрывисто сказал хирург. — Поэтому и опасаюсь попасть у кинотеатра в нелепую историю.
— Там будут сотрудники уголовного розыска. Мы постараемся взять события в свои руки.
— Но, объясните, что все это значит?
— К сожалению, мне пока известно не больше вашего, — откровенно признался Антон.
Из клиники Бирюков ушел с таким тяжелым чувством, как будто по его личному недосмотру скрылся особо опасный преступник, способный натворить в ближайшее время немало бед. Дело закручивалось в напряженную спираль. Если раньше отпечатки Сипенятина на двери квартиры Деменского можно было объяснить случайностью, то теперь Вася Сивый вроде как умышленно наводил на свой след. И в этом была загадка. Что заставило тертого рецидивиста лезть на рожон: выгодное посредничество или отчаянная тревога за собственную шкуру?..
Антон задумчиво шел по Красному проспекту. День кончался. Киоскеры бойко торговали вечерней газетой, на остановках люди втискивались в автобусы. Неподалеку от старинного, с башенками, здания ресторана «Орбита» над раскрытым этюдником сутулился пожилой художник в простеньком легком свитере.
«Надо поговорить с этим маэстро насчет иконной живописи. Может быть, он и Зарванцева знает», — подумал Антон, подходя к художнику поближе. Художник быстро набросал на этюде последние мазки, откинул назад волосатую голову и, словно обращаясь к Антону, буркнул:
— Ну как?..
— По-моему, здорово, — сказал Антон.
— А по-моему, цветная фотография вышла, — недовольно проворчал художник.
