Рэй Брэдбери - Голливудские триллеры. Детективная трилогия
— Тогда вам лучше идти.
— Пять минут… — сказала Констанция, скрытая под маской своего генетического двойника. — Слушаю вас.
— Недавно я был у…
— Калифии… — В голосе священника послышалось плохо скрываемое раздражение. — Царица! Отправляет ко мне людей, которым сама помочь не может. При этом у нее своя вера, а у меня — своя…
— Констанция опять пропала, святой отец.
— Опять?
— Так сказала Царица… гм… Калифия.
Я достал Книгу мертвых и дал отцу Раттигану полистать.
— Где вы ее взяли?
— У Констанции. Она сказала, что ей кто-то ее прислал. То ли чтобы напугать, то ли чтобы убить, то ли бог весть для чего еще. Во всяком случае, только она знает, насколько это реальная угроза.
— Думаете, она может прятаться просто всем назло? — Он на некоторое время задумался. — Не знаю, что и сказать… У меня лично двоякое ощущение. Ведь когда-то нашлись люди, которые сожгли Савонаролу, а теперь находятся те, которые ему поклоняются… Наверное, один из самых странных парадоксов — это когда грешник и святой — одно и то же лицо.
— Между ними много общего, святой отец, — позволил себе вставить реплику я. — Многие грешники становятся потом святыми, не так ли?
— Вам что-нибудь известно о Флоренции времен 1492 года, когда Савонарола заставил Боттичелли сжечь свои картины?
— Нынешний век интересует меня больше, сэр… э-э-э… святой отец. Савонарола жил раньше, а Констанция — сейчас.
— О да… Если бы Савонарола был с ней знаком, он бы убил себя сам. Нет, так невозможно. Я должен подумать. С самого восхода ничего не ел. У меня тут есть хлеб и вино. Давайте перекусим, пока я не свалился в голодный обморок.
Добрый батюшка достал из чулана буханку хлеба и кувшин с вином, и мы сели за стол. Он преломил хлеб, а потом налил вина: себе — немного, а мне — побольше, против чего я нисколько не возражал.
— Вы — баптист? — спросил я.
— Как вы догадались?
— Можно я об этом умолчу?
Я осушил свой стакан.
— Так вы поможете мне с Констанцией, святой отец?
— Нет… О господи! Ну, ладно.
Он снова наполнил мой стакан.
— Прошлой ночью… Ну да, прошлой… Я засиделся в исповедальне. У меня было такое чувство… что кто-то должен прийти. И вот, примерно в полночь, в исповедальню зашла женщина. Довольно долго она просто сидела и молчала, и, в конце концов, мне пришлось воззвать к ней, как Иисус к Лазарю. И вот тогда она разрыдалась. И стала говорить, говорить, говорить… Вывалила мне все свои грехи за год, потом за десять лет, за тридцать… Рассказывала все подряд — и не могла остановиться. Ночь за ночью — чем дальше, тем отвратительнее… Потом вдруг замолчала, и только я хотел ей дать наставление читать «Аве, Мария», как она… сбежала. Я скорее зашел в кабинку исповедальни, но там остался только запах ее духов. Господи, боже мой…
— Это были духи вашей сестры?
— Вы имеете в виду Констанцию? — Отец Раттиган откинулся на спинку стула. — Чтоб они в аду сгорели, эти ее духи…
Надо же, прошлой ночью. Всего несколько часов назад. Если бы мы с Крамли вчера все-таки поехали…
— Наверное, вам лучше идти, святой отец, — сказал я.
— Кардинал подождет.
— Ну, хорошо, — сказал я. — Если она придет еще раз, вы можете позвонить мне?
— Нет, — ответил священник. — В исповедальне — как в адвокатской конторе, все сведения о клиентах хранятся в тайне. Вы расстроены?
— Да, — сказал я, не заметив, что при этом нервно кручу на пальце обручальное кольцо.
Разумеется, это не ускользнуло от бдительного ока отца Раттигана.
— А ваша жена обо всем этом знает?
— В общих чертах.
— Какие у вас, однако… высокие отношения.
— Моя жена мне доверяет.
— Жены это умеют, благослови их Господь. И что, моя сестра, по-вашему, достойна того, чтобы ее спасать?
— А вы думаете — недостойна?
— Для меня все ее достоинство умерло, когда она сказала, что искусственное дыхание изо рта в рот — это одна из поз Камасутры…
— Ох, Констанция! Но все-таки, святой отец, если она объявится, пожалуйста, наберите мой номер и просто повесьте трубку. Это будет для меня знак, что она у вас.
— Вам не откажешь в упорстве и изобретательности. Ладно, диктуйте телефон. Вы, конечно, не баптист, но уж точно честный христианин.
На всякий случай я оставил ему не только свой номер, но и Крамли.
— Просто позвоните — и все, святой отец.
Священник просмотрел номера.
— Мы все живем на склоне холма, — сказал он, — но кому-то из нас чудом удается пустить там корни… Лучше не ждите этого звонка. И не рассчитывайте на него. Оставлю еще ваш номер своей ассистентке, Бетти Келли, о’кей? Почему вы все это делаете?
— Она же катится в пропасть.
— Смотрите, как бы она и вас за собой не утащила. Нехорошо, конечно, так говорить… Но как-то в детстве она пошла кататься на роликах и выехала на проезжую часть. Просто ради смеха. — Его глаза влажно блеснули. — Почему я вам все это рассказываю?
— Лицо у меня такое.
— Что?
— Лицо. Сам я, сколько ни смотрю в зеркало, этого не замечаю — ну, выражение же постоянно меняется. А на самом деле, если приглядеться, то я — помесь младенца Иисуса и Чингисхана. Все мои друзья от этого в шоке.
Этот ответ немного приободрил священника.
— Синдром саванта[389]… — сказал он.
— Вроде того. В школе я одним только своим видом вызывал у сверстников острое желание набить мне морду. Так что вы говорили?
— Я — говорил?! Ну, допустим, говорил. Если та женщина, что приходила ночью, действительно Констанция, хотя голос был вроде не ее, то она, кроме всего прочего, пыталась дать мне… гм… распоряжения. Да, представьте себе, распоряжения — священнику. Поставила мне срок: двадцать четыре часа. За это время я, видите ли, должен отпустить ей все ее грехи, все двадцать тысяч — оптом. А она вернется и проверит. Как будто мы на рынке… Я говорю ей: прежде ты должна простить их себе сама, а потом уже просить о прощении других. Господь любит тебя. А она сказала: «Да нет, как-то не очень он меня любит», — и ушла.
— Как вы думаете, она вернется?
— С двумя голубками на плечах, как у папы римского. Или с громом и молнией.
Отец Раттиган проводил меня к выходу.
— А этот ее вид, прости господи… Ни дать ни взять — сирена, заманивающая в пучину несчастных моряков. Вы тоже — один из них?
— Нет, святой отец. Я — несчастный, который пишет о жизни на Марсе.
— Надеюсь, у них там жизнь получше, чем у нас… Вспомнил! Вот что она еще сказала… Что будет теперь посещать другую церковь. И больше не станет докучать мне своими признаниями.
— Какую церковь, святой отец?
— Китайскую. Имени Граумана[390].
— У них большая паства… Вы были там?
— Смотрел «Царя царей»[391]. Честно говоря, площадка перед входом понравилась мне гораздо больше, чем сам фильм… У вас такой вид, как будто вы хотите немедленно сорваться и убежать.
— В новую церковь, святой отец. Китайскую. Имени Граумана.
— Не ходите по следам на зыбучем песке. Многие грешники в нем канули. Какой фильм там сейчас крутят?
— Кажется, «Джек и бобовый стебель» с Эбботтом и Костелло[392].
— Плакать хочется, — вздохнул святой отец.
— Мне тоже, — сказал я, направляясь к выходу.
— Помните о зыбучем песке! — крикнул отец Раттиган, когда я уже выходил из дверей.
Глава 16
Мы взяли курс на противоположный конец города, и всю дорогу я чувствовал себя воздушным шариком, в который вместо гелия вдохнули Большие надежды[393]. Крамли приходилось периодически хлопать меня по плечу, чтоб я ненароком не улетел. Но должны же мы были попасть в эту чертову «другую церковь».
— Тоже мне церковь, — проворчал Крамли. — С каких это пор киносеансы стали заменять Отца, Сына и Святого Духа, вместе взятых?
— Со времен «Кинг-Конга». Если мне не изменяет память, тысяча девятьсот тридцать второй год. Фэй Рэй[394] тогда поцеловала меня в щечку…
— Да что вы говорите! Долбать-колотить! — сказал Крамли и включил радио.
«… ближе к вечеру, — донеслось из динамика, — Маунт-Лоу…»
— Ты слышал? — У меня внутри все похолодело.
Голос продолжал: «Смерть… полиция… Кларенс Раттиган… жертва… — Опять часть слов съели помехи. — Нелепый случай… был раздавлен насмерть старыми газетами… вспоминаются братья из Бронкса, на которых обрушились штабеля старых газет, которые они сами же и собирали. Газеты-убийцы…»
— Выключи.
Крамли выключил.
— Бедная заблудшая душа… — сказал я.
— Так уж и заблудшая?
— Станет заблудшей, ведь проводить-то некому. И никто ее не проводит…
