Наталья Троицкая - Сиверсия
– Сколько живем вместе, а ведь не знал, с кем живу! – подбоченясь, вскипел Тасманов-старший.
– А этот Хабаров хорош гусь, нечего сказать! – всплеснула руками мать. – Линке голову морочил. Нет, чтобы честно про болезнь признаться. Все тянул, гаденыш! Сиделку искал. Гони его в шею от себя! Гони, Линочка!
Отец обнял Алину, поцеловал в щеку.
– Не слушай мать. Я ей сейчас ликбез устрою. Буду про жизнь объяснять.
– Это тебе, старому, надо объяснять, что ни один мужик не стоит даже единственной слезиночки нашей дочери!
– Этот стоит, – очень тихо произнесла Алина.
– Что? – переспросила мать.
– Я ждала поддержки, мама. Мне так она была нужна! Я надеялась, что здесь, в этом доме… – Алина встала из-за стола. – Спасибо за обед. Мне пора!
Уже на пороге отец остановил ее.
– Ты говорила, у Александра есть дочь. Надо бы адрес поискать…
…Он обещал отвезти Мари Анже в аэропорт. Он едва не опоздал.
Когда Хабаров подъехал к гостинице, француженка стояла на тротуаре с кучей дорожных сумок и нервно поглядывала на часы.
– Саша! – радостно воскликнула она, сделав, как обычно, ударение на последнем слоге. – Я определенно полагала, что ты не приедешь. Мое настроение уже стало плохим.
– Я здесь!
– Саша, нам нужно ехать. Но прежде дай мне на память о себе что-нибудь. Мне это нужно. Мне важно…
Он поцеловал ее, долго, страстно.
– Нет! – высвободилась Мари. – Дай мне вещь, чтобы я держала ее в руках и помнила тебя.
– Нет у меня с собой ничего. Сейчас заедем в сувенирную лавку, купим тебе матрешку.
– Не хочу матрешку. Дай мне брелок от ключей, зажигалку, любую мелочь. Твою!
– Что за чушь?
– Обещай мне, что приедешь ко мне. Я устрою тебя в лучшем виде. Ты ни в чем не будешь знать отказа. Я найду тебе превосходную работу, дом. Обещай!
Хабаров отстранился.
– Мы уже говорили на эту тему. Твои московские каникулы закончились.
Она обняла, поцеловала в уголок губ, потом вдруг рванула пуговицу на его рубашке и, победно улыбаясь, зажала трофей в кулачок.
– Я пришью ее в спальне к ковру! Буду засыпать и вспоминать тебя!
– Ковер с лебедями?
Мари удивленно вскинула брови.
– Нет. Я привезла его из Конго.
– Тогда пришей.
– Почему ты про лебедей спросил?
– Так… Многие их уважают, а я не люблю. Верности не существует…
Хабаров грустно усмехнулся, припомнив этот внезапно всплывший в памяти, казалось, совсем забытый эпизод.
«Про верность сужу по себе… Всю жизнь осуждал своих женщин, считал себя жертвой, несправедливо обиженным. Козырял: я предательство не прощаю! Слабый никогда не прощает. Прав Митрич! Если я осуждаю и презираю, любовь умирает. Если любовь умирает, что остается? Нервы. Страдания. Пустота. Одиночество. Мне всегда было так одиноко… Душа болит. Душу-то не обманешь…»
Он вздохнул, прислушался. Метель завывала с прежней силой. Сколько она будет продолжаться, одному Богу известно. Погода вторила его настроению.
«Жаль, в душу нельзя запустить этот буран, чтобы вымел, вычистил всё до зеркального блеска…»
– …Футбол, значит, смотрим. Прелестно! – жена рванула шнур из розетки и вызывающе встала перед телевизором.
– Уйди, мешаешь мне! – пьяно растягивая слова, выговорил Хабаров.
– Мне надоели твои загулы! Я устала! Ты слышишь? Я не могу больше!
Она швырнула детские сапожки на стол перед ним, повалив почти полную бутылку вина. Бутылка покатилась по столу, оставляя за собой темно-вишневый след. Он попытался ухватить ее, но неуклюже зацепил рукавом стоявший на подлокотнике кресла бокал. Ловить и то и другое – как за двумя зайцами. Звон бьющегося стекла был омерзителен.
– Ё-мое! Ты чего творишь, Лиза?!
Он вспыхнул, как спичка, вскочил.
– А ты ударь меня! – жена с вызовом подставила лицо.
– Тебя куда понесло?! Эй! Девочка! – он щелкнул пальцами перед ее носом.
– Была девочка да быстро старухой стала! От жизни с тобой! Ты забыл, что у тебя есть дочь. Ты приходишь, она уже спит. Ты просыпаешься, она уже в садике. А в воскресенье папа снимает стресс!
Он безразлично махнул рукой, рухнул в кресло и уставился на жену.
– Тебе чего не хватает? Что ты орешь?! Я мало зарабатываю?!
– Мне денег твоих не надо!
– Ух ты! Ух ты! Как мне интересно! – он растерянно улыбнулся. – Сережки, что у тебя в ушах, стоят столько, сколько нормальный мужик получает за пятилетку. Перстенек, что на твоем пальчике, звезда с неба, сколько стоит? А столько стоит, дорогая, сколько наш подъезд за год не зарабатывает! А шмотки на тебе? А твои загранпоездки? А учеба твоих сестер? А подарки твоим родственникам? А машина твоя? Ты же на такси уже не хочешь! А няня с домработницей? Все это тебе не надо. А что надо?!
– Я морду твою, пьяную, больше видеть не хочу. Я жить хочу! Ты вспомни, Саша, когда в последний раз ты спал со мной? Вспомни, когда говорил мне, что любишь?
Он протестующе вскинул руку.
– Ой! Расплáчусь! Я пьяный, Лиза, а не тупой. Я же вижу, ты ищешь повод.
Из бара он достал еще бутылку вина, демонстративно откупорил ее и выпил почти половину прямо из горлышка.
– А ты повод не ищи, – рукавом он отер губы. – Просто подойди и скажи: «Ты мне надоел». А лучше ничего не говори. Просто подойди и посмотри мне в глаза. Я пойму.
Она всхлипнула.
Хмельной походкой, держа бутылку за горлышко в опущенной руке, он пошел к ней.
– Ты что?! – она испуганно отшатнулась.
– Ты думаешь, я не знаю, что было в Лионе? Ты ткала полотно любви…
– Следил?
Он усмехнулся.
– Нет, что ты…
Осторожно, пальцами, он вытер ей слезинки, коснулся своим лбом ее лба.
– Я всегда чувствовал тебя, Лиза. Тебя не было рядом, но я всегда знал, что с тобой. После твоего возвращения из Лиона я чувствовать тебя перестал. Тебя больше нет со мной. Это больно. Это так больно, что душа в клочья!
Он отвернулся, отхлебнул еще из бутылки, в кармане куртки нащупал ключи от машины, достал.
– Я только машину возьму. Больше мне ничего не надо.
Он пошел к двери.
– Саша! – выкрикнула она сквозь слезы.
Он обернулся.
– Видишь, как все просто. Даже неинтересно…
Их пытались помирить друзья. Виктор Чаев и Володя Орлов проявляли чудеса изобретательности.
– Лизонька, вы самые тяжелые времена пережили вместе. У вас столько общего. У вас ребенок! – говорил Виктор Чаев. – С Саней же невозможно работать стало. Он на людей кидается! Помиритесь. Прояви первой разумную инициативу.
– Я что угодно проявлю, Витенька. Он не простит мне. Единственное, что он не может простить, это предательство.
Два года спустя они встретились в аэропорту.
– Зачем ты приехал?
– Хочу удостовериться, что ты улетела.
– Тебя, Хабаров, время не меняет.
Он опустился на корточки перед дочкой.
– Анька, я люблю тебя, малыш.
Она обвила его шею ручонками.
– Аня, нам нужно идти, – пряча слезы, заторопила она. – Давай руку. Самолет без нас улетит.
– Погоди минуту! – он просительно посмотрел на бывшую жену. – Анютка, ты будешь жить с мамой в большом доме с красивым садом. У тебя будет много слуг и игрушек. У тебя будет замечательная школа, много друзей. Когда захочешь, будешь приезжать ко мне в гости, а я к тебе. Поняла? Так что все будет замечательно! Помни, малыш, если я буду нужен тебе, ты мне дай знать, и я прилечу. Как Карлсон. Ладно?
Дочка кивнула.
– Я всегда буду любить тебя, папочка!
– Аня, пойдем! – настойчиво потребовала Лиза.
– Ну, беги-беги… – он поцеловал ее в макушку.
Он неотрывно смотрел им вслед, стараясь впитать, запомнить навсегда каждый их шаг, каждый жест, каждую секунду. Он чувствовал, что с ними уходила лучшая частичка его самого.
«Мы имеем так много, а ценим всё это до обидного мало! В результате теряем всё. Самое печальное в том, что и не замечаем, что потеряли…» – возвращаясь в памяти к тем событиям, думал Хабаров.
Слезы помимо воли струились по его щекам. Тогда же он не плакал. Было что угодно: обида, злость, наглость, но не любовь, печаль и сожаление.
Эгоистичным волевым усилием он изменил жизнь своей дочери, позволил, чтобы его место, место отца, в ее жизни занял пусть и хороший, но абсолютно чужой ребенку человек. Он украл у дочери половину полагающейся ей любви.
Он не смог простить и понять Лизу. Он изменил ее жизнь, он заставил ее пролить много слез и принять тяжелое, ненавистное решение.
Он долго винил за это судьбу, жену, но не себя. Он долго чувствовал себя жертвой, мучился и обижался. Так было долго, очень долго, до тех пор, пока в его жизнь не вошла Алина.
«Алина…»
Нервная судорога пробежала по его лицу. Хабаров вскинул руку, пальцами сдавил веки, задержал дыхание.
Ветер заплутавшим волком скулил в печной трубе. Поскрипывала, вздрагивала под жесткими порывами ветра избушка. Билась о стены, бесилась пурга. В кромешной темноте ночи от этих звуков было жутковато. Даже сверчок, тянувший за печкой свою заунывную песнь, затаился и замер.
«Н-да-а… – Хабаров усилием подавил тяжелый вздох. – Опять жаль себя. Опять жаль ее. Опять обида. Опять злость. А любить… Любить не умею. Не умею! Господи, научи! Сбился я с пути-дороги. Бреду впотьмах. Мордой на все натыкаюсь. Где ж ты, моя путеводная звездочка? Господи, помоги прозреть…»
