Хождение по трупам - Оранская Анна

Я в какой-то черной яме лежала, без мыслей и снов, с пустой головой — наверное, после того, что случилось со мной и Рэем, уже ничто не могло меня потрясти так сильно, и не осталось, наверное, сил, чтобы переживать потрясения. В комнате темно было, и телевизор то кричал, то говорил разными голосами, то пел — как массовик-затейник из санатория для пенсионеров, считающий себя великим актером — и зажигалка чиркала, и хлопнула один раз открываемая банка пива. А потом люди пришли, и зажегся свет, вырывая меня из темноты, в которой было так бестревожно.

— Ты че, и сам не жрал и ей не дал? — удивился Ленчик. — Во пацаны, берите пример — остался с бабой голой, даже не трахнул ее ни разу. А вы, волки, тут е…лись целыми днями, и в клубе еще постарались. Красавец Василек. Живая она у тебя?

Я зажмурила глаза, поняв, что сейчас перевернут — и не открывала их, слыша удовлетворенное чмоканье Ленчика.

— Красавец! Ладно, развяжи ее, пусть передохнет. А я пойду — у меня от этой музыки башка пополам. Если что, стучи мне в стенку — или пацанам, они пока спать не будут, завелись там, баб напробовались. Пусть гульнут слегонца, а, Василек? Мы такое дело сварили, что слегонца можно. А в понедельник вечером валим отсюда — ты как?

И Василек бубнил что-то в ответ, польщенный Ленчиковыми похвалами, и тот ушел, и потом эти трое приперлись, и я с надеждой подумала, что, может, не по мою душу, и точно. Пошумели, не слишком трезвыми голосами повествуя наперебой о том, кого сегодня и как имели и что завтра надо будет выбраться опять, и подначивали Василька насчет того, что он тут творил со мной, и уперлись наконец, когда он им сказал, что спать ложится, устал за день — с шутками, но уперлись.

— Жрать хочешь?

Есть мне не хотелось, но пить очень. И я открыла глаза, и, избавленная одним движением ножа и руки от пут, поднесла ко рту банку с пивом, делая большой глоток. Говоря себе, что сегодня не вышло — но завтра мне предоставится другой шанс, потому что завтра они уедут снова. И поела с аппетитом противной холодной пиццы, и пивом ее запила, и выкурила две сигареты подряд, и, когда легла после душа, услышала тот риторический вопрос, которого ждала сразу после отъезда всей команды.

— Ну че, давай?

И я улыбнулась, потому что, во-первых, он мне был нужен, а во-вторых, все равно мог получить свое, я бы не стала с ним драться. И он встал поспешно из-за стола, быстро стаскивая мешковатый джемпер с эмблемой “Лос-Анджелес Лейкерс” и решительно снимая с себя джинсы, и я смотрела на него — думая, где же пистолет, и есть ли вообще у него оружие, кроме ножичка в кармане? И есть ли оно у остальных, или они воспользовались им и выкинули, боясь, что может-таки нагрянуть полиция, или на дороге могут остановить, или еще что-нибудь неприятное приключится? И когда он взял в руки черную маленькую сумочку, ту самую которая лежала поверх пакета с едой, переданного ему Ленчиком, и начал озираться, явно думая, куда ее положить, — тогда я поняла, что именно в ней ствол, что Ленчик ему оставил оружие на всякий случай, а он забыл отдать и вот и размышляет, куда его убрать.

И еще я сказала себе, что хотел он меня все то время, пока Ленчик отсутствовал — потому что через мгновение после того, как он сунул сумочку в шкаф, уже лежал на мне, нависая надо мной и краснея и дергаясь и кончая уже через пять минут, если не раньше. Я не отпускала его, и старалась как могла, терлась всем телом, ласкала губами и пальцами, пытаясь поднять мокрое, маленькое и вялое, добившись еще раз успеха — и думая только о том, как добраться до шкафа и успеть выхватить ствол из сумочки прежде, чем он успеет мне помешать, как сделать это так, чтобы в момент перехода оружия в мои руки между им и мной было минимум два метра, то есть чтобы он продолжал лежать и мне не пришлось бы его убивать.

Мне не жалко его было — но я отдавала себе отчет в том, что выстрел призовет остальных раньше чем я успею одеться и отпереть дверь и убежать. И вспомнила еще про окно, но они ни разу не отдергивали штору, опасаясь, может, что кто-нибудь каким-то чудом увидит меня с улицы, связанную и с синяком, и потому я даже не знала, что там, за эти окном. Кусты, парк или голое поле, в котором меня нагонят в пять секунд, или просто наклеенные на стекло фотообои. И открывается ли оно вообще, это хреново окно?

Он обмяк наконец — не только то карликовое, что у него пряталось между ног, но он весь. И я еще лежала какое-то время, целуя его в грудь, и гладя, и постанывая неискренне, и потому не слишком часто и не слишком громко. А он лежал на спине, закрыв глаза, и я опустилась рядом, стараясь его не касаться. Он дышал так ровно, что я решила, что он заснул. Но подождала еще и наконец встала тихо.

— Куда?!

Я только шаг сделала, и вопрос словно насквозь меня прострелил, неожиданный и громкий.

— В душ.

И оглянулась, увидев, что он приподнялся на локтях.

— Я быстро, — произнесла тихо и успокаивающе, нервно немного улыбнувшись. — Хочешь выключу свет?

— Сигареты дай!

Я подошла к столу, понимая, что про шкаф пока надо забыть, я только открыть его успею, не больше — и вернулась к нему с пачкой, зажигалкой и пепельницей, отметив, что ручка лежит на прежнем месте. А время у меня еще есть, вся ночь, и он все равно уснет, должен уснуть.

За стенкой стукнуло что-то, несильно.

— Гуляют пацаны! — произнес Василек то ли с осуждением, то ли с уважением, я не успела понять, потому что через секунду стукнуло сильнее, и звук странный, словно кто-то крикнул, и он вскочил, оттолкнув меня, рванув одним движением сумочку из шкафа. Кинулся к двери, тормознул вдруг, рванул обратно, а так как расстояния крошечные, комната-то всего ничего, а значит, от постели до шкафа три шага, и оттуда до двери еще три, — метания здоровенного кабана на таком пятачке смотрелись комично. Но мне было не до смеха — я стояла спиной к столу, куда он меня толкнул, смотрела, как он одевается судорожно, уже не обращая на меня внимания, потом бежит к противоположной стене, бухая в нее кулаком, прислушиваясь и снова кидаясь к двери.

— Тихо сиди! Я мигом — пацаны там драку видать устроили, нажрались. Так что тихо — я к старшому и обратно. Сечешь?

Через секунду его не было уже, и ключ повернулся в замке, и я даже растерялась, впервые за четыре дня оставшись одна. Тупо оделась, подошла к окну будто некуда было торопиться, аккуратно отодвинула штору, увидев сначала асфальтовую площадку под окном, на которой стояли машины в ряд, и ни одного человека, а за площадкой деревья, и больше не увидела ничего из света в темноту.

Какое-то время я металась так же хаотично, как и Василек перед этим — кидалась к столу, хватая ручку и сжимая ее в руке, потом к тому углу, где валялись мои вещи, потом обратно к окну. Не думаю, что это было долго — но тогда казалось что час прошел, пока стукались в моей голове мысли: “Одеться? Не успею! А если успею и этот вернется? А если окно не открою? А если попробовать? А если попробую и тут этот?”

Гадать всегда сложно и утомительно — и не только потому, что человек предполагает, а Бог располагает. Потому, скорее, что решение в таких вот ситуациях, где счет идет на мгновения, нельзя принимать размышляя: мысли мешают и отвлекают и сбивают с толку. Это ведь, в принципе, чисто самурайский постулат, буддистский точнее. И в соответствии с ним, не думая, я выстрелила в Виктора и потом во второго, точно так же когда-то всадила нож в Павла — так что не могу объяснить, почему вдруг задергалась там? Может, потому что была настроена совсем на другое, на попытку убийства — и не могла отрешиться от нее, кажется намереваясь дождаться Василька? А может, потому что мне тогда и в голову не приходило, что через минуту я буду бежать голая через кусты, зажав под мышкой одежду и сапоги и сжимая в ладони дешевую шариковую ручку?

— Куда?!

— Я же сказала — в Беверли-Хиллз.

Я мягко ответила, потому что он и так не хотел меня сажать, этот черный. Уставился на меня подозрительно и чуть испуганно, когда я вышла из-за будки, убедившись что это такси. И спросил с издевкой, есть ли у меня деньги, и попросил показать, и недовольно качнул головой, когда я продемонстрировала ему кредитку.