Хождение по трупам - Оранская Анна

Я лежала, вспоминая вчера еще услышанную реплику длиннорожего, бравшего меня сзади:

— А ты че, Василь? Присоединяйся, братан, телка ничего! А то все сачкуешь и сачкуешь — может, черных больше любишь?

А тот промямлил что-то в ответ, и кто-то еще, жирный по-моему, пошутил, как всегда, тяжеловесно, что кореш их потому меня не хочет, что все его функции охранника только к сексу и сводятся, что, как только мы с ним остаемся наедине, он имеет меня как хочет, и потому на групповуху сил у него не остается уже.

Я запомнила — и сейчас сопоставила и тот разговор, и то, как он брал меня ночью, когда все ушли спать давно, и то, как он смотрел на меня напряженно сегодня утром, явно стесняясь своего членика, явно выдохнув с облегчением, когда я не только все сделала по его просьбе, но и сама попросила еще. И сказала себе, что из-за этого стеснения — видно, посмеялся над ним кто-то когда-то зло и жестоко — он даже при своих корешах обнажаться не хочет, хотя им-то его размеры до лампочки. А значит, в их отсутствие я могу сделать так, чтобы он меня захотел — и пусть делает что хочется, и пусть забудет о том, что меня надо охранять, а я придумаю, как сделать так, чтобы уйти.

— Э, миллионщица, хавать хочешь?

Есть хотелось жутко и давно, но я лишь качнула головой, не поднимаясь, как бы успокаиваясь после приключившейся со мной истерики.

— Давай-давай, ты нам здоровая нужна, — настаивал Ленчик, и я приподнялась и взяла из его рук гамбургер и банку пива.

— Мы ее кормим целыми днями — она только у меня цистерну спермы высосала, — сострил толстомордый, и все дружно захохотали, а я делала вид, что не слышу. И откусывала маленькие кусочки, подавляя желание сожрать все сразу, и уже после первого глотка пива показалось, что голова закружилась, и когда доела, легла обратно, уже не слушая их, думая, как себя вести сегодня с Васильком — чего он может хотеть, о чем мечтает в своих поллюционных снах, к каким женщинам привык. Быть самой собой с ним я не могла — он бы не понял, как не понимали и все остальные. Они меня брали так, как пили бы редчайшее и жутко дорогое вино, не осознавая тонкости, не чувствуя специфического вкуса, не испытывая ничего особенного. И сказали бы допив — пойло и пойло, водка лучше. И точно так же они мной уже пресытились, устраивая групповухи просто от безделья и потому еще, что думали, что унижают и ломают меня этим — и страстно желали сегодня вечером поглазеть на стриптизерш в клубе и переспать с кем-нибудь из них.

А я все думала, как реализовать тот первый и последний, возможно, шанс, который выпадает мне сегодня и которым я обязана воспользоваться. И не слышала их уже, не слышала, как они ушли и включился телевизор, и не осознала, что заснула, продолжая размышлять во сне, и дернулась, когда меня ткнули.

— Оглохла, что ли? Кончай спать — заправься вон!

И увидела Василька, показывающего мне на опустевший стол — и на несколько гамбургеров или чизбургеров на нем, все еще в пенопластовой упаковке, и банку пива.

— Давай, ты нам здоровая нужна! — повторил слова Ленчика, но так, словно это его собственные. И сел на кровать и включил телевизор, не обращая, кажется, на меня никакого внимания, просто удерживая в поле зрения, в периферии, пару раз всего обернувшись за то время, что я ела. И сигаретой угостил потом без слов, протянул пачку, показывая, чтобы я подошла и взяла, и когда я полулегла, полусела рядом на широкой кровати, шлепнул меня по попке, заглянув в глаза и ища в них то, что хотел найти. И я прикурила и улыбнулась ему двусмысленно и медленно облизала губы — прием из моего детства, но как раз для него — и спросила:

— Может?..

И он усмехнулся победно — так, видимо, должен усмехаться Дон Жуан, которому предлагает себя очередная неприступная якобы красавица.

— Перебьешься!

И тут же посмотрел на часы, и я поняла, что он ждет отъезда Ленчика со товарищи, и как бы невзначай еще раз обернулась на стол, проверяя там ли то, что я заметила, когда ела, то что может спасти меня сегодня. Обычная длинная и тонкая шариковая ручка за пару центов. Нет, писать записки на волю и выбрасывать их в окно в надежде, что кто-то их найдет и куда-нибудь передаст, я не собиралась — я не хотела никому ничего передавать. Но собиралась, помня московский инструктаж об использовании в случае необходимости любых подручных предметов, воткнуть ее Васильку в глаз. В один из тех глаз, в которые посмотрела, быстро отворачиваясь от стола. В левый или в правый — какая разница?

Интересно, как он на это среагирует?

Он полулежал на кровати, смотря телевизор, ни хрена, по-моему, не понимая, и я лежала рядом, а потом стала чуть отползать назад, по паре сантиметров в минуту. Мы все равно одни сидели, и никто к нам не заходил, спали ли они после еды, или просто устали от моего общества, или говорили о чем-то, чего мне слышать не следовало, не знаю.

Я пыталась с ним говорить — я на самом деле немного опьянела от пива и сказала ему об этом, глупо хихикнув. И курила и спрашивала его всякую ерунду вроде, давно ли он в Штатах — мне разговорить его надо было, потому что я совсем не была уверена, что мне удастся воткнуть в него ручку, и точно в глаз притом, и надо было поискать параллельный вариант, может, что-то узнать и как-то это использовать — я не считала себя никогда гениальным манипулятором людьми, но вдруг? Но он не отвечал и, когда я повторила вопрос, поинтересовался, не заклеить ли мне рот, и я решила, что он новенький здесь, и боится показаться неисполнительным, и потому и еду мне дал только после того, как все ушли, и потому утром не сказал Ленчику, что я ему делала минет.

И я все отползала и отползала и наконец оказалась позади него — ничего не делала, прислонилась спиной к стене и сидела, глядя в телевизор и ожидая, обернется он или нет, беспокоит его, что я у него за спиной или нет. И он обернулся и тут же отвернулся обратно, может, так нравился ему фильм, который он смотрел не с начала, а может, решил, что я не представляю для него никакой угрозы. И это мне понравилось, очень понравилось.

Не знаю, сколько было времени, когда кто-то стукнул в дверь — еще светло было, кажется, и он вскочил будто иголку воткнули в зад, и тихо пошел к двери, и отпер не сразу, и у меня екнуло внутри, потому что ключ был у него и, значит, не снаружи нас запрет Ленчик, уезжая, а этот сам, изнутри.

— Ну че, Василек, мы двинем влегкую. Поедем похаваем где-нибудь, а потом к Сереге в блядский дом, к двенадцати вернемся, — раздался голос Ленчика. — Тебе пожрать купить? Сейчас сгоняем — минут через двадцать жди.

Минут через двадцать Ленчик зашел, на сей раз пройдя в комнату и изучающе посмотрев на меня. Потом они вышли оба, притворив дверь за собой, стояли у порога, о чем-то говоря: я не слышала — тихо говорили. И когда вернувшийся Василек вдруг сделал то, чего не делал раньше — взял скотч и замотал им мои кисти, — я даже не поверила своим глазам.

— Зачем, я же не убегу никуда? — спросила возмущенно, забыв о том, как разговаривала с ним до этого.

— Старшой сказал! — отрезал этот урод. — Скажи спасибо, что рот не заклеил — он и это сказал сделать. Чтобы ты мне не пыталась бабки предлагать и вообще…

Честный такой попался — и хорошо, что сказал, потому что мелькала у меня в голове мысль сообщить ему, что Ленчик просит с меня не десять миллионов, а пятьдесят, и нагреет их всех и что я сама могу ему дать десять, если он меня отпустит.

— Ну заклей, если надо. — Я так огорченно это сказала, что он покосился на меня подозрительно. — Я-то думала что мы… Мне так понравилось то, что было утром…

И обмякла, когда широкая полоса скотча закрыла мне рот — и повернулась к нему спиной, ни о чем не думая больше, не ругая этого идиота за чрезмерную исполнительность и трусливость, не кляня судьбу. Лежала вмятая в постель обрушившейся на меня неудачей. Обрушившейся, как и накануне, именно в тот момент, когда мне казалось что до удачи полшага…