Кононов Варвар - Ахманов Михаил Сергеевич
С обеих сторон лесок, прямо – шоссе, за ним – стена в два человеческих роста, в стене – железные ворота, тоже изрядной высоты. Над стеной торчат верхушки сосен, а больше ничего не разглядишь, ни дома, ни других построек; должно быть, они в глубине, за деревьями. Стена мощная, но старая; кирпич кое-где выкрошился, забраться нет проблем, однако по гребню натянуты провода, да так, что через них не перелезешь и между ними не просочишься. Кабель вроде бы тонкий, вряд ли под высоким напряжением – значит, сигнализация, решил Ким. В таких делах он плохо разбирался, будучи гуманитарием; помнились ему лишь фильмы, в которых голливудские коммандос хитро закорачивают провода и проникают через изгородь, как тени. Или прыгают с парашютом, спускаются на дельтаплане, роют подкоп под стеной… Но эти способы тут явно не годились.
«Проблемы?» – спросил Трикси.
– Проблемы, – вздохнул Ким. – По-тихому не влезть, без шума Дашутку не выкрасть. Зазвенит, качки сбегутся, будет драка и стрельба… А я ведь кувалду с дисками оставил у Икрамыча! Вернуться, что ли, к нему? Или в «Киммерию», где бульдозер обещали? Бульдозер, он посолидней кувалды… Ты как считаешь?
«Примитивная техника, – ответил пришелец. – Я мог бы вызвать микротранспундер, но ты в нем не поместишься. Видишь ли, мой аппарат не предназначен для размещения материальных объектов. Это, собственно, оболочка, заполненная коллоидом, несущим ментальный отпечаток моей личности».
– А если я сверху сяду? На крышку?
«Не усидишь. Размер микротранспундера – в две твои ладони».
Ким снова вздохнул. На дороге появился фургончик, подъехал к воротам, погудел; железные створки чуть-чуть раздвинулись, вышел охранник, заглянул в кабину, помахал рукой. Створки раздвинулись шире, фургончик юркнул в щель; в открытом сзади кузове подпрыгивали ящики и коробки. «С продуктами», – подумал Ким, разглядев пестрые упаковки и горлышки бутылок.
Он чувствовал, как нарастает раздражение, но в этот раз не Конан был его источником. Конан, боец умелый, опытный, наоборот, советовал не торопиться, а все в деталях рассмотреть: где дом, и где охрана, и сколько стражей у ворот, и при каком оружии. А рассмотрев, прикинуть, кого и где мочить… Территория большая – вдруг выскочит из-под куста ублюдок с автоматом? Всадит пулю, да еще в башку…
– Слушай, Трикси, – сказал Ким, – а что случится при ранении в голову? Ну, если мне череп разнесут? Ты меня реанимируешь?
«При летальном повреждении мозга я ничего не сумею сделать. Мы оба погибнем, Ким, ты и я. – Сделав паузу, Трикси печально добавил: – Я уже дважды был на грани смерти… Помнишь того сантехника-прыгуна? Он ударился плечом, бедром и ребрами, треснула затылочная кость, но мозговая травма, к счастью, оказалась незначительной. Я успел… А мог и не успеть!»
– Это первый случай. А второй?
«Второй – когда в тебя стреляли. Хорошо, что не в голову».
– Спасибо, что предупредил, – буркнул Ким. – Давай-ка, приятель, залезем на крышу. Отсюда ни черта не видно, даже дом не разглядеть…
По лестнице без перил он поднялся на второй этаж, отыскал чердачный люк, подтянулся, проник в пыльное пространство под ржавой железной кровлей, вылез на крышу через слуховое оконце и залег за трубой. Мешали деревья, но кое-что он все же рассмотрел: строение левей ворот – видимо, караульную; вольер, в котором дремали четыре овчарки; подъездную дорогу, тянувшуюся к дому от ворот, и сам дом – основательный особняк в два этажа, на высоком гранитном фундаменте, с каменной широкой лестницей, что вела на крыльцо, к распахнутым настежь дверям. Дом, собственно, мог считаться трехэтажным – под изогнутой крышей была еще мансарда, выходившая на балкон с резными перилами и шезлонгами. Особняк располагался в глубине участка, метрах в семидесяти от стены, и был окружен серебристыми елями, кустами жасмина и цветущих роз. Справа поблескивала жидким серебром поверхность бассейна.
Пересчитав охранников, болтавшихся у караульной (их было трое), Ким сказал:
– Есть план. Я подхожу, стучусь, качки открывают, и ты пересаживаешь им матрицу Льва Толстого. Которую сформируешь по моим воспоминаниям о читанных в школьные годы романах.
«Почему Льва Толстого?» – спросил Трикси.
– Потому что у него философия была подходящая: непротивление злу насилием. Стражи в отпаде, а я спокойно двигаюсь к дому и…
«На философию полагаться не стоит, – прервал его Трикси. – Судя по информации в твоей памяти, Толстой был офицером и дворянином, потомком древнего воинственного рода. Не советую использовать его инклин».
– Это была шутка, – признался Кононов. – Зачем нам троица Львов Толстых? Для нынешнего литературного процесса это жуткий шок! Хватит с нас одной Толстой Татьяны.
«Ну, тогда придумай что-нибудь еще», – сказал пришелец и погрузился в собственные мысли.
Тем временем на балкон вышел невысокий человек, постоял рядом с шезлонгом, уселся, вытянул ноги, развернул газету. Сердце Кима дрогнуло и сжалось; каким-то шестым, десятым или двадцатым чувством он внезапно понял, что видит самого хозяина. За дальностью расстояния он не мог разглядеть ни черт его, ни одежды, лишь силуэт, что рисовался на застекленном фронтоне; казалось, перед ним возникла тень или плоская кукла-марионетка, которую дергает за ниточки незримый вожатый, заставляя шевелить руками и дергать головой. Минут пятнадцать кукла листала газету, потом движения ее замедлились, руки застыли, голова повернулась; теперь Чернов глядел на руины типографии, словно предчувствуя, что в них скрывается его заклятый враг.
Глаза Кима сузились, лицо окаменело.
«Где он прячет Дашу? – мелькнула мысль. – Что сделал с ней? Что собирается сделать? О чем он думает, глядя на лес и небо с повисшим над соснами солнечным диском? О непокорной жене? О мести ее возлюбленному?»
Реальность дрогнула, размылись контуры стены, исчез, будто растаяв, особняк с фигурой на балконе и тут же появился снова – уже не дом, а замок, цитадель из серого гранита с высокими башнями-пилонами, что подпирали небеса – холодные, низкие, угрюмые. Взвыл ветер, швырнул ледяную крупу меж зубцов парапета, скользнул в раскрытое окно и закружил по темному мрачному залу… Затанцевал вокруг человека-тени в черной длинной мантии…
Гор-Небсехт, стигийский колдун и владыка Кро Ганбора, готовился к битве.
Битва была неизбежной. После бунта Эйрима, после побоища, устроенного в его усадьбе киммерийцем и серокожим, после гибели Торкола и Фингаста сражение сделалось неотвратимой реальностью. Гор-Небсехт уже знал, что мечи и топоры ваниров не смогут его защитить, что он должен полагаться лишь на собственное колдовское искусство, на мощь своих заклятий и смертоносных чар. Но предстоящая схватка его не страшила, так как имелось много способов разделаться с киммерийцем: скажем, превратить дикаря в обезьяну, от коей этот варвар ушел не столь уж далеко. А серокожего – в медведя!
Маг высокомерно усмехнулся, по привычке меряя неспешными шагами пространство между алтарем и распахнутыми настежь окнами. Сейчас он был спокоен и собран; он не думал о походе на юг и о зеленоглазой женщине с далекого острова – он готовился отстаивать свою жизнь и свою власть. Ноздри его крупного носа раздувались, темные глаза под кустистыми бровями грозно поблескивали, пальцы непроизвольно шевелились, то ли стискивая чье-то горло, то ли чертя в воздухе колдовские знаки.
«Не надо ни медведей, ни обезьян, ни прочей живности, – думал Гор-Небсехт. – Гораздо лучше обратить обоих пришельцев в камень… Да, в холодный камень, черный и гладкий! Изваяние киммерийца он поставит рядом с алтарем, чтобы любоваться статуей всякий раз, когда будет в этом чертоге… А серокожего, быть может, и оживит… потом, спустя несколько дней после схватки… Из него получится хороший слуга и страж; не стоит пренебрегать бойцом, который может справиться с десятками опытных воинов. Но сперва серокожему нужно обучиться покорности и побыть здесь, в обширном и сумрачном зале, около статуи киммерийца».
