Дмитрий Вересов - Сердце Льва
— Ом мани падме хум! Ом мани падме хум! — При этом он успевал одергивать возбуждающуюся партнершу и, чтобы та окончательно не потеряла контроль, несильно, но властно ударял ее ребром ладони по ягодице. — Ха! Ха! Ха!
Никакой сексуальности, никаких эмоций! Только Атман-Брахман, Великая Непроявленность и Напол-ненность Пустоты. Ибо сказано в «Сутре Великого будды Вайрочаны»: «В этом теле кроется чудесная способность всепроникновения, таинственные возможности, которые нужно выявить. Желая обрести сидхи в этом рождении, непрестанно занимайся единением с Пустотой».
Наконец тантра-сеанс слияния с Вечным закончился.
— Ом адвайтайа намах!
Низко кланяясь, Хорст и Лера попрощались с учителем, забрались в кабину вертолета, и Фердинанд фон Платтен на бреющем помчал их в родные пенаты. А когда благополучно приземлились и прошли в апартаменты, Лера исступленно, словно в их первую ночь, накинулась на Хорста и уж показала ему и ястребиную связку, и лебединую, и петушиную, и змеиную заодно с тигриной. Да еще собачью позицию. Неспокойно было в спальне, суетно — нервно подрагивал портрет учителя на прикррватной тумбочке, водяной матрац штормило, яшмовая статуэтка будды Вайрочаны упала на мозаичный пол и разбилась вдребезги. И так — каждый четверг, занятия тантрой почему-то действовали на Воронцову крайне однообразно.
А со двора через зашторенные окна слышался звук моторов, крики команд, топот тяжелых военных башмаков. Это возвращался с активной медитации Ганс со своими головорезами. Чтобы не расслабляться и не терять формы, они поклонялись богине Кали.
Братья (1979)
Андрон пропал.
Чуть свет, наспех сжевав на кухне бутерброд с очередным дефицитом и наспех же чмокнув сонную жену, он удирал на всех парах, возвращался же поздно, когда Костины уже отходили ко сну, усталый, но вполне довольный жизнью и собой. Как же, как же, успешно сдана семестровая контрольная, спихнут тяжеленный коллоквиум, досрочно скинут зачет по физкультуре. Но самое трудное еще впереди, завтра с утреца снова в пахоту, а эти преподы к концу семестра совсем оборзели — лабораторные, семинары, отработки. Никакой личной жизни! Анжелка, ко всему безразличная, сонно щурила глазки, Катерина Васильевна сочувственно кивала головой, а хороший человек Иван Ильич похлопывал зятя по плечу и покровительственно вещал:
— Да бросай ты, Андрюха, всю эту мандулу к такой-то матери, от верхнего образования геморрой один да дырки в карманах. Как дурь-то из башки повыкинешь, я тебя к верному делу пристрою.
Андрон улыбался, пожимал плечами — вроде, мол, ни да, ни нет, поживем-увидим…
Утром же опять исчезал ни свет ни заря, и возвращался с последним поездом метро, а пару раз и вовсе не возвращался, телефонинно извещал, что вынужден был заехать в детский садик, да там и остаться — ухаживать за старушкой-мамой, которая совсем слегла, стакана воды подать некому…
Излишне говорить, что к старинному дому на Фонтанке он и за версту не приближался, а в институте его, наверное, и как звать забыли. Потому что и утра, и дни, и вечера, и, по возможности, ночи, проводил он со своей принцессой Грезой — рыжей ведьмочкой Леной Тихомировой. Которая, при всем своем ведьмачестве, так и не заметила подмены. Или запорошил зеленые глаза гусарский шик, с которым он ввалился в ее квартиру тогда, в первый вечер? С охапкой роз, с коллекционным шампанским «Новый Свет», прямо в дверях лихо опустившись на одно колено — поза, подсмотренная накануне у Тима.
— Сударыня, молю о прощении! Был неправ, готов искупить!.
А у самого поджилки трясутся — признает, не признает. От первых ее слов сердце в пятки ушло.
— Да что с тобой, Метельский? Прямо как подменили.
Но от вторых воспарило к небесам.
— Ладно, давай сюда веник и марш руки мыть. Считай себя прощенным, будем пиццу жрать…
И только Тихон, вещий кот, шипел со своего кресла и никак не шел на колени…
Варвара же Ардальоновна исправно несла трудовую вахту на детсадовской кухне, вечерами же раскладывала пасьянсы, беседовала с единорогом, и никто во всем свете был ей на хрен не нужен.
Тим, скрежеща зубами, безуспешно пытался засесть, наконец, за теоретическую главу диплома, но в голову настойчиво лезли мысли, далекие от науки. По первому же зову местного руководства он бросался вкручивать лампочки, прочищать засорившиеся унитазы, до седьмого пота истово колошматил грушу на чердаке. Все гнал из себя горькие воспоминания — о той, которую любил и которую, поддавшись минутной обиде, так глупо отдал другому. И то, что этот другой — лучший друг, более того, астральный близнец, второе «я», — абсолютно не грело душу…
Андрон явился только тридцать первого — легкий, свежий, пахнущий морозом.
— С наступающим, брат! — Он брякнул на стол перед съежившимся Тимом что-то продолговатое, чуть изогнутое, обернутое в прочный коленкор и перевязанное поперек. — Гони руль!
— С какой это стати? — неприязненно осведомился Тим.
— Прошу — значит, надо!
Андрон не замечал дурного настроения друга. Или не хотел замечать. Тим порылся в карманах, бросил на стол стертый металлический рублик. Андрон развязал бечевку, бережно развернул коленкор.
— Гляди, красотуля какая! Кубанская шашка-волчок! Никогда не тупится, скобу железную напрочь перерубает. Говорят, их ковали из мечей крестоносцев, а в Гражданскую беляки за одну такую двух боевых коней давали!
Интерес историка возобладал над хандрой. Тим осторожно взял шашку — рукоять легла в руку, будто специально для этой руки выточенная. Махнул раз, другой. Потускневшая вековая сталь запела — гулко, молодо.
— Правильная!.. А на лезвии должно быть клеймо — фигурка волка… Да, точно, смотри!
— Ага! Только, по-моему, это не волк. Точь-в-точь та псина, что на флюгере у нас приделана. Собака Баскервилей!
— Точнее, собака Брюса… Интересно, как она оказалась на-кубанской шашке? Ладно, попробую выяснить у специалистов…
Тим со вздохом выпустил чудо-шашку из рук, положил на расстеленную ткань.
— Забирай!
Андрон не шелохнулся. Только прищурился хитро.
— Ты не понял, Тим. Она теперь твоя.
— То есть как это — моя? Да ты с ума сошел!
Это ж такая редкость, музейная, цены безумной?.. Нет, я не могу принять…
— Студент, завязывай, а? Поезд ушел, ты уже принял.
— Как принял?
— Элементарно. Купленные вещи возврату и обмену не подлежат. — Андрон подбросил монетку и ловко поймал в оттопыренный карман. — А я так и так твой должник по жизни…
Он не стал объяснять, что шашку эту уступил ему Сява Лебедев по льготной, дружеской цене — триста рублей. Содержимое последнего из трех конвертов, под шумок умыкнутых с подарочного стала в «Застолье», в первый день свадебного разгуляева. Остальные два Андрон лихо прокутил с Тихомировой.
Тим безмолвствовал, опустив глаза в пол. Помолчал и Андрон.
— Ну ладно, еще раз с наступающим! Пойду с мамашей почеломкаюсь и — ауф видерзейн…
— Ага… Лену целуй… за двоих. Андрон вздохнул.
— Это уж в будущем году. Раньше не получится. Тестюшку любимого один большой банан на дачу пригласил Новый год встречать, со всем семейством. Фейерверки, банька, охота. До Рождества квасить будут… Ну, я, конечно, смотаюсь пораньше, потому как сессия… — Он хохотнул, рукой обозначив в воздухе округлую женскую грудь. — Но денька три пожировать придется, ничего не попишешь…
— Сочувствую.
— Ладно, хорош стебаться… Сам-то где справлять думаешь?
— А вот здесь и думаю. Тихо, по-семейному, с Вар-варойАрдальоновной, сАрнульфом. Чайку попьем, телевизор посмотрим, может, в дурачка перекинемся.
— Слушай, — в глазах Андрона сверкнула сумасшедшинка, — есть гениальная идея… Рокировочка.
— То есть?
— Ну! Если я за тебя канаю с легкостью, то уж ты-то за меня — тем более, как-никак с образованием, артист к тому же… Короче, не съездил бы ты с моими драгоценными на барскую дачку вместо меня? А что — салют посмотрел бы, разносолов покушал от пуза, в баньке с начальниками попарился. Мой Ильич, он молоток, классный мужик. Да и Анжелка, в общем, баба нормальная, хоть и дура… А я бы — сам знаешь куда…
Тим поднял голову.
— Извини, брат. Не по мозгам мне сейчас такая задача. Ты ж не хочешь, чтобы меня разоблачили как самозванца.
— Твоя правда… Ну, пора, труба зовет! — У порога он вдруг повернулся и совсем другим тоном добавил: — Я раньше думал, что таких, как она, в природе не существует. Только в мечтах…
Он ушел. А Тим, ничтоже сумняшеся, выкрал с пустой вахты ключ от кабинета заведующей и, нахально водрузив ноги на стол Александры Фран-цевны, принялся названивать Лене Тихомировой.
— Привет, любовь моя, с наступающим! Какие нпаны на вечерок?
