Фридрих Незнанский - По агентурным данным
И Алекс понял, что все небылицы, которыми сыплет сегодня Макс, все то, что он пытается показать и рассказать Алисе, посвящено его умершей дочери, которую он никогда не видел, не растил и не смог подарить ей цвета и запахи мира. Он до сих пор тоскует по ним, по несостоявшейся своей семье. Его изумительный дед, волшебник, чародей, сказочник. И Алексу стало до слез жаль и Макса, и себя самого, хотя все в их жизни ладилось, и причин для слез не было никаких. Это все Макс с его умением разбередить душу.
— Эй, мы зачем пришли сюда? Пока вы витаете в облаках, я нашел куст винограда! Да какой большущий! — крикнул Алекс.
Алиса тут же кинулась к нему, упала на колени, погрузила руки в темно-зеленую массу и вытащила их оттуда алыми, обагренными виноградным соком.
— Вот это да! — выдохнула она, облизывая пальцы. Вокруг гудели пчелы.
Вечером они вчетвером сидели на террасе за ужином. Джоди меняла блюда, тарелки, приборы. Они пили домашнее виноградное вино, урожая позапрошлого года, — о чем важно объявил Макс, — и разговаривали.
— Как у вас здесь замечательно! — Марина подняла полные руки и погрузила их в свои густые волосы. — Словно на острове. Почти необитаемом.
— Так приезжайте почаще!
— Спасибо! И вы к нам! У Егорки отличная квартира почти в центре Москвы. Жена у него замечательная, увидите.
— А вы не с ними живете?
— Нет, упаси бог! Москва такая шумная, суетная. Нет, нет! Я от своего конзавода никуда!
— Все еще работаете, Марина?
— Да! От лошадей оторваться невозможно! И от них столько положительной энергии исходит. Они продляют мою молодость!
— Не знаю, они ли, но то, что продляют, это верно на все сто!
— И меня, представьте, до их пор ценят!
— Не сомневаюсь! Поклонников по-прежнему тьма?
— Есть немного. — рассмеялась Марина. — Стыдно признаваться в свои почти семьдесят.
— Гордиться надо! И что ваше неприступное сердце?
— Оно предпочитает свободу. Очень этим дорожу. Другого Хижняка на моем пути не встретилось. Что поделать! У меня замечательный сын, и вот это рыжее чудо. — она погладила Алису по рыжим кудрям. — Я здорова, никому не в тягость, чего еще желать? Ну, откровенность за откровенность. Что у вас на этом фронте? Вы ведь совсем мальчишка. Каких-то шестьдесят!
— Г-м-м. Хотя. Стариком себя не чувствую, это точно. Вообще, мне кажется, возраст не имеет к нам с вами никакого отношения.
— Не увиливайте от ответа, Максим! — смеялась Марина.
— Увиливать от ответов — это его любимое занятие! — вставил Алекс свои «двадцать копеек».
— Все, обложили, как волка! Ну, что вам сказать. Есть в нашем универе одна милая особа, которая приехала сюда из Питера. Очень хороший биолог.
— Понятно, — рассмеялась Марина. — Что ж, все замечательно! А что, Алиска, не прикупить ли нам здесь небольшую хижину, чтобы чаще встречаться?
— Точно, бабуля! — завизжала Алиса.
— И отдыхать летом рядом с этой чудесной башней! Правда, какой у вас замечательный дом!
— Да, мы сами любим свой дом, верно Алеша?
— Конечно! — кивнул тот. — Порой кажется, что это дом на краю земли. А сядешь в машину, — полчаса, и ты в Филадельфии. Сел в самолет и полетел…
— Куда? — ревниво спросила Алиса.
— Куда угодно! В любую точку земли. Ну. в Москву, например.
— Правда?! А когда ты приедешь?
— Не знаю, — под общий смех откликнулся Алекс. — Я ведь теперь работаю в одной очень большой газете. Куда отправят, туда и полечу.
— Да уж. Десять лет я бегал от газетчиков, всякого рода фотокорреспондентов, папарацци и вот — вырастил журналиста в собственном доме! — шутливо вздохнул Макс.
— Наверное, это зачем-нибудь нужно! Если звезды зажигаются.
— Смотрите-ка, Марина, он еще помнит Маяковского! Не так уж плохо я учу своих студентов!
— Да уж… Стоит вспомнить экзамены… «пары» выплывали из аудитории одна за другой, как стая черных лебедей!
— Кто-то должен задавать вопросы, на которые следует давать ответы! — заметила Марина.
— Что ж, теперь я устрою экзамен! Это будет интервью. Согласен?
— Интервью? Всякие глупые вопросики, типа, «каких женщин вы предпочитаете?», или «ваш любимый напиток?», «любите ли вы джаз?» и все такое? — поморщился Макс.
— Возможно, и такие. Нужно же мне тренироваться. На ком, как не на тебе? Ну, согласен?
— Что ж, попробуем. Учти, это первое в моей жизни осознанное интервью.
— Просим! — рассмеялась Марина.
Алиса тем временем слушала взрослых с самым серьезным видом.
— Тем интереснее! Итак, ваше имя?
— Макс Холинер. Он же Максим Орлов, он же Мартин Фегель.
— Стоп, стоп! Это не допрос! Держись свободнее, и больше юмора!
— Постараюсь, — пробурчал Макс.
— То есть вы триедины в одном лице?
— Ну, до святости мне очень далеко, если ты намекаешь на Святую Троицу. Пожалуй, я куст шиповника, состоящий из трех ветвей. Колючий, но прекрасный!
— Вот! Это уже лучше! — одобрил Алекс. — И какая из них главная?
— Трудно сказать. Каждой отданы годы жизни. А вот самая длинная, пожалуй, принадлежит Максу Холинеру. Но и ее можно разделить надвое.
— Что ж, тогда будем обращаться к вам, как к Максу Холинеру. Кто вы по национальности?
— О, с этим просто. Я немец. Хотя. Наверное, национальная принадлежность определяется культурой, с которой соотносит себя человек. Тогда. Разумеется, я немец, потому что люблю великих немецких композиторов и великих немецких философов. Но и русский.
— Потому что обожаете великую русскую литературу? — с улыбкой перебил Алекс.
— Да! И что тут такого? — сердито откликнулся Макс.
— И американец, не так ли? Потому что, хотите вы этого, или нет, но являетесь составляющей американской культуры. Во всяком случае, на современном ее этапе.
— Это вопрос?
— Комментарий. Интервьюер обязан польстить объекту интервью, чтобы расположить его к себе, понятно?
— Понятно. Считай, что с этой задачей ты не справился.
— Что ж, тогда продолжим, — не моргнул глазом Алекс. — Где ваша Родина, Макс?
— О, господи, ну и вопросы.
— Мы можем прекратить, — дал задний ход Алекс. Было видно, что Макс слишком серьезно отнесся к
этой неудачной, видимо, затее.
— Нет, раз уж согласился. Для меня это действительно трудный вопрос. Но раз ты задал его, значит, ответ важен и для тебя. Где моя Родина? В Германии, где я родился среди таких же, как и я, немцев? В России, которую защищал от других немцев? В Америке, которая дала мне приют, возможность быть свободным и реализованным? Не знаю, что ответить тебе. Он задумался, теребя край скатерти.
— Может быть, вы человек будущего? Наверное, в будущем не будет этого понятия? — попытался помочь Алекс. — Границы раздвинутся, усовершенствуются средства передвижения… Будет выбран международный язык общения. Другая страна будет как. другой район своего города.
— Не знаю, не знаю. Наверное, человек считает Родиной то место, которое готов защищать. И тогда моя Родина несомненно Россия. А может быть, то, где он был счастлив? Это ведь не всегда одно и то же место. Я имею в виду, счастлив не секундами или днями, как бывает с каждым из нас. А счастлив в более широком и протяженным во времени смысле. Беззаботен, что ли. И это время, как правило, ассоциируется с детством. И в таком случае, понятие Родина, думаю, не исчезнет.
Он снова задумался, затем продолжил:
— Во всяком случае, в сорок пятом году я рванул именно в Берлин, чтобы увидеть улицу своего детства и постоять под окнами дома, где родился. Откуда увели моих родителей.
Он замолчал, погрузившись в свои мысли, и тихо добавил:
— Правда, это моя любовь к своей Родине обернулась гибелью лучшего моего друга.
На террасе повисла тишина.
— Прости, Макс, я не хотел напоминать тебе.
— Максим, вы совершенно напрасно столько лет вините себя в смерти Егора! — произнесла вдруг Марина и коснулась руки Макса. — Раз уж разговор коснулся этой темы, я расскажу вам. Сын добился, чтобы нам дали материалы «дела» Егора Петровича Хижняка. У нас ведь теперь гласность, перестройка и все такое. Я видела все бумаги, касающиеся Егора. На меня там тоже было «досье», и было хорошо известно, кем мы были друг для друга. Первый донос на Егора написал некто Ребров, служащий нашего конного завода. В те дни, когда Егор был в отпуске, он имел неосторожность поделиться чем-то, какими-то подробностями службы с нашим учителем, с Михалычем. Ребров подслушал и накатал донос. Кроме того, в руководстве Смерша очень неоднозначно относились к полковнику Игнатьеву. Он ведь был учеником Блюхера. И, соответственно, к Егору, как к его подчиненному. Он ведь ершистый был и колючий, наш Егор.
Егора расстреляли после смерти самого Игнатьева. Того казнили прямо на Лубянке. Но это было уже в сорок шестом. А в сорок пятом ваша самоволка в Берлин была лишь поводом для инициации «дела» против Егора. А финалом стали показания Олега Ивановича Сташеви-ча, которые он дал на следствие после событий в Дубро-вицах.
