Елена Крюкова - Железный тюльпан
— Я все помню, Бахыт. Скажи мне одно: ты точно знаешь про алмазы в этом идиотском цветке?
— Я жалею, что я не перестрелял всех тогда из хорошего «магнума» в той продымленной кузнице в самом нищем и грязном квартале Чайна-тауна. И не подхватил цветок под мышку. Я делал хорошую мину. Я смотрел. Запоминал. Дрожал: вот она, добыча. А лучше бы я, тупица, действовал. Да вот беда, жалко мне стало тогда Цырена. Он все же мой друг был. Как опасно, плохо, неудобно иметь друзей, Гриша. Если ты захочешь друга убить — ты ведь его не убьешь, Гриша. Не убьешь.
— Смотря кто друг. И кто ты.
Зубрик осторожно положил сотовый телефон на инкрустированный красным и эбеновым деревом старинный стол. Огляделся, обозрел свою пышнотелую роскошь, массивные золоченые шандалы, задрал голову, наблюдая, как стукаются друг об дружку, тонко позванивая, граненые хрусталики люстры-колеса. Сияющее колесо. Колесо жизни. Эти хитрые восточные люди верят в какое-то колесо жизни. Бахыт ему рассказывал. Да он все равно ничего не понял, смеялся, тряс подбородками. Колесо, чтоб катилось, смазывается только баксами. Их нужно под колесо все время подкладывать. А если баксов нет — смазывать натурой.
Кровью.
Я смотрела на Игната умоляюще. Он же был так добр ко мне. Он поможет мне.
Я открыла ему все карты. Головой в омут. Была не была.
Мы лежали в постели. Я не могла обойтись без постели. Открывать эти карты, проклятые карты моей сумасшедшей жизни, можно было только в постели, больше нигде. Горизонтальное положение как нельзя лучше подходило для такого разговора. Да, постель, объятия, расслабуха, легкое вино, доверительный взгляд. Тебе ведь не впервой играть, актерка!
Глубоко внутрь души я загнала все: отвращение, боль, угрызения совести. После Каната мне казалось невозможным спать с другим человеком. И все же я сделала это. Акватинта из-за денег присоветовала мне спать с клиентами. Игнат Лисовский, конечно, не клиент. Он — один из моих мужчин. И все-таки я чувствовала себя будто вывалянной в грязи. Значит, со мной действительно что-то ПРОИЗОШЛО.
Канат, прости, не до тебя. Прости, Канат, я должна сейчас заручиться поддержкой этого человека.
А может, все, что у меня было с тобой, — призрак… Эта, твоя, как ее… инсталляция…
— Игнат. Помоги мне. Ты понял, что я в западне?
Он приподнялся на локте в постели, закурил.
— Ну, так. Я, в общем-то, предполагал, что все так оно и есть. Но достоверно не знал. У меня не было доказательств. Все сработано очень чисто. Беловолку браво. Хорошо, что ты мне все начистоту рассказала. — Он затянулся, щеки его ввалились. — Хочешь — тоже начистоту?
— Я не верю в «начистоту», Игнат. В любой самой искренней исповеди всегда есть тихая заводь скрытого. Тайны.
— Я не делаю из своих взаимоотношений с Зубриком никакой тайны. Зубрик всегда был соперником Женьки в его денежных делах. А когда Женькины дела, после его гибели, перешли ко мне, то вся неприязнь Зубрика перекинулась на меня. Ты ж понимаешь. В бизнесе так.
— Ты занимаешься алмазами? — Я вынула у него изо рта сигарету и тоже затянулась.
— Да, и ими тоже. Прибыльное дело. Но очень опасное. Голландская контора по перекупке и обработке алмазов, «Де Бирс», заключила со мной, то есть с «Архангельскдиамантом», неравноправный, как я сейчас понял, договор. Потому что мне перебежал дорогу Вова Живов из «Саха-алмаза». Он отсыпает краденые с приисков алмазы в карманы голландцев горстями. Распоряжается камнями, как своей собственностью. Будто алмазы — это так, белая смородина, килограммом больше, килограммом меньше, какая разница. И международный алмазный рынок залихорадило. Я втянулся в эту историю… ну, да это не твоего ума дело, Люба… — Он поправился. — Пардон, Алла. Мне непривычно называть тебя так.
— От брата… осталось много живых камней?.. Украшений?..
— О, много. Большая часть у меня. То, что принадлежало Любе, хранит Беловолк. Мы теперь с Беловолком молочные, то бишь алмазные, братья. — Игнат докурил сигарету, бросил в тяжелую нефритовую пепельницу, стоявшую на столике рядом с кроватью. Из зеленого, болотного нефрита по краям пепельницы были вырезаны слоны с едущими у них на загривках всадниками. В руках всадники держали короткие копья… или ножи?.. Я тогда не знала, что это крючки для понукания слона, анкасы. — Почему ты об этом спрашиваешь? Ты хочешь, чтобы я помог тебе в твоей борьбе с твоим Горбушко материально? Подбросил тебе пару-тройку хороших камней?.. И ты бы попросту купила его?.. Понятно, Юрка не даст тебе таких денег, ну, в смысле, на откуп, никогда. В лепешку расшибется, не даст.
Мы оба помолчали. Горела тихая лампа, медовый ночник. Будто бы горела свеча. Я снова вспомнила бамбуковые трубки. Ощутила на губах вкус опийного дыма. Рядом со мной чужое тело. Нелюбимое тело. Господи, как же долго я блуждала во тьме. Вырви меня из тьмы. Дай мне снова свет.
Жить с художником — в подвале — в ужасе — в нищете?!
Это я, я вырву сама его оттуда.
Не говори Игнату ничего об алмазах, спрятанных в Тюльпане. У тебя в сумке сокровище. И ты сама не знаешь, какое. Может, там что-то защелкнулось, какой-то механизм, и эта железяка уже не откроется никогда.
— Деньги мне нужны, да, — тихо и твердо сказала я. — Мои собственные деньги. У меня их никогда особо не было. И теперь нет. Но они мне нужны. Не в этом дело. Я их добуду. Помоги мне избавиться от папарацци.
— Избавиться?.. — Он округлил рот в притворном испуге, поцокал языком. — Какие выражения ты употребляешь…
— Я хочу сказать, помоги избавить меня от него.
— Так-так, помоги-спаси. — Игнат насмешливо покосился на меня. От его красивых губ пахло табаком. Красавчик Игнат. Брат красавчика Женьки Лисовского, алмазного босса, сам алмазный босс. В постели рядом со мной. Еще слегка вспотевший после праведных трудов. — И что же мне за это будет, как говорят пацаны-третьеклассники?
Я уже знала, клянусь, о чем он меня спросит. По блеску его глаз. По вздрогу его красивых губ.
— Выходи за меня за это замуж, а, Люба-Алла?.. Слабо тебе?..
Я даже не смогла опешить, потому что у меня не было времени.
Времени нет никогда ни на что, Алка.
Сделка. Какая изящная сделка. Ты выйдешь за него замуж, и он тебя прикроет, у него наверняка мощная крыша. Прикроет так, что тебе нечего будет беспокоиться о судах-пересудах, Игнат Лисовский купит всех судей с потрохами. Все так просто. Замуж — и крыша. Крыша — если замуж.
И тебе крышка.
Все ясно, Алка, ты в мышеловке. В еще одной.
И когда только этот младший Лисовский успел в тебя втюхаться до такой степени, что — на тебе, девочка, руку, сердце и все с ними впридачу?! Невероятно.
Как невероятно?! Ты что, считаешь, что в тебя нельзя влюбиться и от тебя, блестящая Люба Башкирцева, нельзя потерять голову?!
Он не теряет головы. Видишь, как он насмешливо, прищурясь, смотрит на тебя.
А может, это всего лишь шутка. Всего лишь веселая шутка. Подберись, Алка. Соберись, как для прыжка. Тебе же так часто приходилось прыгать. Даже с высокой платформы на заснеженное полотно, с риском сломать ногу и разбить голову, когда за тобой в один прекрасный январский день гнались трое с ножами в руках и початыми бутылками в карманах. О Россия, страна водки и ножей. Ножи, как это традиционно. Мы — азиаты. Нас голыми руками не возьмешь.
— Ха-ха, — отчетливо сказала я. — У меня даже голова закружилась, Игнат. Плесни мне немного сухого. Я не люблю эту кислятину, но дай горлышко промочить.
Он взял со столика бутылку «тибаани», налил мне в бокал. Я села в подушках и отпила. Быстрей. Алла, быстрей. Ты слишком долго думаешь.
— Я…
Прокуренный подвал. Темный силуэт виселицы с троллейбусной кожаной петлей. Мертвые тараканы, приклеенные к ночному горшку. Мясорубка в тазу с резиновыми утками. И эта ржавая дверь гаража с процарапанным во всю ширину железным цветком. И это темно-смуглое, огненное тело, летящее сквозь меня степной стрелой с дрожащим опереньем. Эти единственные руки.
— Что умолкла, пташка?..
Он взял меня за подбородок. Я вспомнила, как брал меня за подбородок Сим-Сим, когда хотел ударить. Беловолк, когда хотел изругать. Тот, в кладовке у Белорусского, нанятый Зубриком, что поигрывал пистолетом перед моим носом.
Игнат, зачем ты взял меня за подбородок. Меня, шлюху со стажем. Я же устала от этого жеста. Если бы ты не взял меня за подбородок — я бы сказала тебе «да».
— Нет, Игнат. — Горло мое свела судорога, когда я глотала вино. — Я не пойду за тебя замуж.
— Ну и дура. — Он плеснул «тибаани» себе тоже. — Извини. Но ты дура. Ты была бы тогда под защитой. Со мной — под защитой. Я бы имел полное моральное право так прихлопнуть Горбушко, что он бы и имя твое забыл. Или так спрятать тебя, чтобы ни один хрен тебя не нашел. Или так опорочить «утку» Горбушко…
— Правду!..
