Елена Крюкова - Железный тюльпан
Он неотрывно смотрел на ее сухое пустынное лицо, на позолоченную платину глазного зуба.
— На счетах Женьки Лисовского — и мои деньги тоже. Я, дура, вкладывала туда и свои доходы. У нас счета были на оба имени — его и мое. И доверенность у меня от него была. Только штампа в паспорте не было. И все это ушло Любе. Вернее, ее продюсеру. Опытный делец. Он один варит эту кашу. Он один!
— Может, Рита, мы ведем неправильную политику?.. Может, с Беловолка нам сейчас и надо начинать?..
Она повернулась к нему спиной. Он увидел, как сошлись, сдвинулись, как крылья, ее лопатки под тонким черным халатом с восточным вышитым драконом на спине.
— Нет. Не с Беловолка. С нее. Только с нее. Она ниточка, за которую мы потянем и вытянем многое. Она носит мое колье, Бахыт. Она носит мое колье. В чай мне как можно больше лимона! Три куска! И сахару не надо!
Дым. Табачный дым. И дым от раскаленной жаровки. И звон, томительный, мерный, слабый звон ковки: удары металла о металл. Подмастерья подходят бесшумно, подносят зажатые в клещах раскаленные детали. Древнее кузнечное дело. Боги любят кузнецов. Сам Будда, в бытность царевичем Гаутамой, Сиддхартхой Шакьямуни, занимался ковкой, ковал дворцовые решетки и украшения любимым женам. Сколько жен у мужчины может быть на Востоке?.. А здесь, в Америке?.. Христианская мораль отличается от нашей. Мы — степняки. Мы дикие. Мы скачем на конях по широкой степи, и у нас много жен и рабынь, и мы бросаем их под ноги коней, если они вдруг изменят нам.
Красным светом раскаленного железа освещено скуластое, раскосое лицо. Цырен держит клещами железный лепесток. Мальчик-монгол стоит рядом с ним, в его ладонях, согнутых, как черпачки, — светло сияющие крпуные камни. Другой мальчик, китаец из ресторанчика Сяо, что в Чайна-тауне, держит странную железную иглу, похожую на очень тонкий узкий нож, на серебряный рог единорога, на язык дракона. Цырен берет иглу из рук китайца. Придирчиво осматривает. И в лицо Цырена смотрит другое лицо. Человек сидит низко, на маленькой скамеечке, на самом полу. Он курит, курит без перерыва, он весь обволокнут сизым дымом. Он тоже раскос и скуласт, как Цырен, только моложе, на его смуглом плоском лице почти нет морщин, оно гладко, как медное блюдо. Он внимательно, горько сведя брови, наблюдает за мастером.
В дыму, в звоне металла о металл, в движении людей, как теней, по мастерской, кузнице с приземистым, как в подвале, потолком, затаился еще один человек. Высокий мужчина с тонкими усиками над верхней губой. Цырендоржи познакомил своего друга с прибывшим. «Это антиквар, из Москвы, интересуется нашим ремеслом, мой приятель. Он наших кровей, азиат. Он не расскажет. Он нас не выдаст. Я доверяю ему. Пусть посмотрит. Не каждый раз бывает такое. Я последний раз делаю такую ковку в жизни. Ты увезешь наши алмазы на родину. В Ургу. В монастырь Да-хурэ. Ты вернешь их. Ты вернешь Будде Да-хурэ его Третий Глаз. И все остальные тоже вернешь. Один алмаз оставь себе. На память. Ты великий художник. Ты достоин алмаза. И ты достоин того, чтобы убить женщину, бросившую тебя. Дай сюда!» Мастер обернулся к китайскому пареньку. Тот проворно схватил с подсобного стола металлическую клепку, протянул. Цырен приложил клепку к игле, прикинул. «В горло, вот сюда бей. Здесь точка жизни. Здесь выход души у необученных, через эту чакру. А у Просветленных душа выходит в свободу через тысячелистый лотос Сахасрару».
Дым вился по кузнице, расходился усиками дальневосточного лимонника. Подмастерья работали молотками. Горн пылал. Становилось жарко. Сидящий на низенькой скамейке раскосый человек отер с лица пот. Тот, что затаился в углу, наблюдая, увидел на жилистой руке раскосого засохшее, неотмытое пятно красного краплака, масляной краски, и тускло блеснувший мазок золотой серьги в мочке уха.
Коричневая девочка с пухлыми губами и кудрявыми, отливающими в рыжину волосами сидела на коленях у черно-синего негра. Она обнимала его за шею.
Они оба сидели в ночном баре «Метелица», что на Новом Арбате. Перед ними на столике стояли всякие яства. Девочка захотела попробовать русских блинов с икрой. Ей принесли. Она пожевала, пожала плечами: «Ничего особенного, пицца лучше». Два узких бокала с крепким коктейлем были отпиты наполовину. Негр сильнее прижал к себе девчонку. У нее в мочках ушей мотались огромные позолоченные кольца, в ноздре играл поддельным алмазиком забавный пирсинг, над бровью — другой. На его девчонку оглядывались, он видел это. Она и в Нью-Йорке производила впечатление. Она еще маленькая, погодите, что будет, когда она подрастет. У нее такой тембр голоса — закачаешься. Вторая Элла Фицджералд. Он ее не упустит. Он на ней сделает славу и деньги. Деньги и славу. Эта мулатка — его будущая кормушка. И, кроме того…
— Слышишь, Фрэнк, — пробормотала она ему губы в губы, помешав его мыслям, — русские мальчики из «Аргентума» мне понравились. Они клевые.
— Хочешь переспать с ними, Джесс? Нет проблем. Только мигни. Сковорода клюнет первым. Он хочет тебя, аж брызжет соком, как ананас.
— Ты спокойно отдаешь меня другим? — Бровь девчонки, с алмазно-колким пирсингом, поползла вверх. — И ревновать не будешь? Хочешь, чтобы я самостоятельно повеселилась?..
— Я же современный мужчина, Джесс.
Она, не вставая с его колен, изогнулась, потянулась к бокалу. Зажала зубами соломинку.
— А я думала, ты дикий. Мне больше нравятся дикие. Такие, как львы. Как твои предки. Как Отелло. Отелло убил свою жену Дездемону из ревности, да?
— Да.
— Один мой дружок из университета в Глазго, Иен Элджи, снял отпадный фильм про Отелло и Дездемону, новая версия. Отелло черный, как ты. Дездемона — белая курочка. Ну да, он сворачивает ей шею. Только все по правде. По-настоящему.
— Как по-настоящему?
Он взял бокал и отхлебнул из него, плюнув на соломинку. Какая бабская забава этот коктейль. Тяпнуть бы чего покрепче.
— Так. Дездемону заловили в Чайна-тауне. Проститутка, промышляла в китайских ресторанчиках. Беленькая такая курочка, хорошенькая. Перышки пообщипали. А задушить — ну, это уж кайф один. Нетривиальный кайф словил актер, что играл Отелло. Ему много заплатили за удушение. Натуральное кино, теперь такое в моде. Богачи огромные бабки за него отваливают. Одна кассета на рынке знаешь сколько стоит?..
— Хм, черный Отелло, ну и мастак. — Негр вылил остатки коктейля себе в рот. — Тебе бы не понравилось, Джесс, если бы я тебя убил, а это бы к чертям засняли на пленку.
— Не слишком. Но та белая девчонка все равно была проститутка. Проститутки — мусор, от них надо очищать города.
— А ты могла бы стать проституткой? — Он просунул руку ей под мышку и нашел пальцами сосок, торчащий из-под тонкой хлопчатой ткани рубахи. — Женщинам это нравится, когда много или несколько сразу?
— Я не люблю кучу задниц в постели. Меня это раздражает. Я участвовала в групповушках, Фрэнк, и в этом нет ничего хорошего. И все же мне жаль было ту Дездемону. Когда Иен сказал мне, что ее задушили поправде, я плакала.
— Ты чувствительна. Ты еще девочка.
— Я уже давно не девочка, если я с тобой сплю. И, представь, я не хочу спать больше ни с кем, успокойся. А ты? — Мулатка закинула смуглую руку, звеня дешевыми браслетами, ему за шею. — Признайся, ты хочешь спать еще с кем-нибудь, кроме меня?
Черная рука скользнула девочке на колени. Залезть под короткую юбку не составило труда. Она выгнулась, прижалась спиной к его бурно дышащей груди.
— Хочу, — сказал он жестко. — Я хочу спать с ней. Исключительно с ней. Только с ней, понимаешь? Она возбуждает меня. Я никогда не думал, что можно повторить все с такой безумной точностью. У меня крыша едет, Джесс. Даже родинка на щеке, даже глаза, как две виноградины — абсолютно такие же. Дьявольщина.
— Дьявольщина? — Мулатка потрогала пальцем пирсинг в ноздре. — Я не верю в мистику. Ну она же не клон, в конце концов. Не овца Долли. Когда ты ее увидишь? Завтра? Это она, Фрэнк, голову на отсечение. Она. Ну, не удалось. Ну, обломились. Всякое бывает.
После второй репетиции в студии Фрэнк подошел ко мне вразвалку. Я видела — его тянуло ко мне, несмотря на его крошку Джессику. Мужчина полигамен. Меня совсем не тянуло к Фрэнку. Меня тянуло к Канату. Но Беловолк не отпускал меня сейчас никуда одну. «С меня хватит этих твоих ножевых ран, резаных и колотых. Ты не персонаж из боевика! Ты живая, и ты должна петь первого числа, стоять на сцене как штык! Пол-Москвы завалится на премьеру! Я самого Президента пригласил!» О, Президент. Все серьезно. На «Любин Карнавал», на гала-шоу Любы, бульварной певички, кокетничающей блатным ретро-репертуаром, явится сам Президент, поклонник оперы, балета и высокого искусства. Наше искусство тоже высокое! Мы — тоже высоко летаем! С тех пор как я стала певицей, окунулась в кухню гастролерши и концертантки, я поняла, что такое вокальный хлеб, с чем его едят.
