Юлия Латынина - Саранча
— Слишком много совпадений, — сказал Валерий, — спасибо, что пришел. Привет передавай дочке.
***
Яша Царьков, возглавлявший оперативную группу по поимке Павла Когута по кличке Спиридон, спешно доканчивал свой обед в небольшой пельменной напротив областного суда. Пельмени, которые он ел, были какие-то склизкие и желтоватые, скорее всего — с собачьим мясом, но до вечера никакой еды не предвиделось, и язвенник Царьков время от времени пытался посчитать, что будет лучше: не жрать пельменей и ходить весь день, сворачиваясь от боли в пустом жецудке, или пожрать и ходить, сворачиваясь от боли в полном желудке.
Пельмени не лезли-таки в глотку: Царьков со вздохом оставил тарелку, подошел к хмурому кассиру, одиноко маявшемуся на раздаче, и спросил:
— А кефира нет?
— Кефира нет, — ответил кассир, — кефир привезут завтра.
Хмурый кассир был двоюродным братом одного из бригадиров Спиридона и старым информатором Царькова. Фразой насчет кефира они обменивались теперь через день. Кефир оказался только один раз: и через час после того, как кефир оказался на месте, Царьков вломился в комнату, которую Спиридон покинул всего полчаса назад.
Царьков вздохнул, заплатил за иссохшую на раздаче булочку, откусил половину и так, жуя, вышел на улицу. Так как была суббота, в управление Царьков возвращаться не стал, а доехал на трамвае до автобусной станции и там дождался первого междугороднего автобуса, идущего в Москву или Ярославль через поселок городского типа Марьино.
В поселке, у бабушки, жила его дочка. Яша Царьков был женат, но два года назад, когда жена с дочкой возвращались в город на «Москвиче» тестя, машину сбил в кювет какой-то встречный джип. Джип уехал, и его так никогда и не нашли. Жена через неделю умерла в реанимации, а дочка, хотя и выжила, часто с тех пор хворала.
У нее была раздроблена нога, и пьяный врач в городской больнице не правильно наложил гипс. Косточки срослись, но Маша продолжала хромать. Царьков повез ее в Москву, и там в бесплатной больнице ей снова разбили ножку. Кости опять срослись, и опять не правильно.
Поселок Марьино располагался в двадцати километрах от Тарска, ниже по течению реки. Поселок был совсем крошечный: два десятка улиц, усаженных желтыми пятиэтажками, широкая разбитая набережная со старыми купеческими домами и полуразвалившимся причалом да черные мокрые ряды деревьев в городском парке имени Павлика Морозова. С тех пор как в поселке остановилась последняя льняная фабрика, воздух в нем стал совсем чистый, и это была, собственно, главная причина, по которой Маша жила у бабушки. Квартира Царькова в Тарске окнами выходила на «Зарю», и в этой квартире девочка кашляла и задыхалась.
Мать Царькова жила не в пятиэтажке, а в старом бревенчатом доме, поделенном на две части, с огородом, выходившим к обрывистому берегу Тары. Каждый день весной Яша вскапывал огород и осенью убирал картошку.
Когда Царьков добрался до дома, уже смеркалось. Рядом с калиткой стоял большой черный джип с тарскими номерами. В джипе виднелся скучающий силуэт водителя.
Царьков постоял несколько мгновений, потом спокойно прошел мимо джипа. За воротами слышался детский смех и довольное повизгивание собаки. Яша, пожав плечами, вошел в ворота.
Посреди двора высилась кособокая снежная баба, и вокруг этой бабы, проваливаясь в рыхлом снегу, бегал невысокий сухощавый человек в кожаной куртке и с девочкой на плечах. Девочка смеялась и взвизгивала. Сбоку, у сарая, молчаливо высились два коротко стриженных телохранителя. Человек в кожаной куртке обежал еще круг, остановился и повернулся к Царькову. Это был Семен Колунов.
Семен аккуратно ссадил девочку на землю, и она побежала к Яше с визгом:
— Папа! Папа! А мы бабу слепили!
Маша сильно хромала на левую ножку. Царьков представил себе, как молчаливые братки по приказу Колуна катают снежную бабу, и чуть заметно сжал губы.
— Пойдем прокатимся? — спросил Колунов. От него приятно пахло морозом и одеколоном.
Яша Царьков молча сел в машину. Колунов неторопливо обошел джип и сел с другой стороны.
Яша с любопытством поглядывал на Колунова: по правде говоря, они никогда не встречались, тем более вблизи. Колунова в ментовке никто не разрабатывал. Царьков никогда и не ставил себе задачи его поймать — слишком уж это было нереально. Спиридон — да. Спиридона Царьков, исхитрившись, мог ухватить за задницу. О его хозяине не стоило и думать.
— Что, покупать будешь, Семен Семеныч? Али пужать? — спросил Царьков.
Колунов, не отвечая, перегнулся к водителю.
— Катись себе потихоньку, Алеша, — сказал он.
Мощная машина легко тронулась, наматывая на колеса комья раскисшей грязи с грунтовки. Колун безразлично смотрел в окно. Джип выехал на главную улицу городка, свернул оттуда на набережную, и, проскочив мост, направился к Московскому шоссе. Поездка продолжалась минут пять.
— Останови, — негромко приказал Семен.
Они вышли из машины. Джип сгоял на смотровой площадке почти посередине поселка, на правом, обрывистом берегу Тары. С асфальтированного пятачка открывался дивный вид на вздувшуюся реку, по которой плыли крупные, пористые льдины. С левого берега снег сошел уже почти весь: плоская равнина была покрыта серенькой, высохшей за зиму травкой, далеко вдали тонули в молочном тумане очертания бездействующего льнозавода, да шумел вокруг, на правом берегу, сосновый бор.
Летом на смотровой площадке бывало довольно много туристов — сейчас черный «паджеро» был тут один. Колун неожиданно легко побежал по тропинке вниз; сухие листья, перемешанные с гравием, осыпались под его ногами; к начищенным ботинкам немедленно пристали комья мокрой рыжей глины. Царьков последовал за ним, прошел десяток метров, споткнулся и упал бы, если бы его не подхватил Семен. Рука у Колуна была твердая и холодная.
— Моим людям в СИЗО колют наркотики, — сказал Колун. — Они никогда не кололись, а твой начальник приказал посадить их на иглу. А через неделю им перестанут давать дурь, и они станут рассказывать, что было и не было.
— Говорят, этот метод изобрел ты, — отозвался Царьков.
— Допустим. Я бандит, а вы менты. Двое зеленых ребят. Они ваще ничего не знают.
— Приди с повинной, и их отпустят.
— В чем я должен прийти с повинной? В том, что твой шеф кинул меня на триста штук?
Царьков промолчал.
— Сколько ты стоишь, Яков Михайлович? — спокойно спросил Колун. — Назови свою цену, и я заплачу.
— Я работаю на Россию, а не на продажу.
— Ты не работаешь на Россию. Ты работаешь на Гришку Молодарчука. Объясни мне, чем Гришка лучше меня, и я соглашусь, что ты должен получать деньги от него, а не от меня.
— Что ты ко мне пристал? — спросил Царьков. — Спиридона не могут найти вторую неделю. Он уехал из города.
— Ты прекрасно знаешь, что нет, и ты знаешь почему. Он сумасшедший. У него отняли все, и он хочет замочить тех, кто это сделал. Либо меня, либо Сазана, либо ребят с «Зари». Тебе еще не надоело питаться пельменями с начинкой из собаки?
Царьков внимательно поглядел на авторитета и ответил:
— Это лучше, чем есть человечину.
Когда Царьков вернулся в бревенчатый жарко натопленный дом, Маша сидела на полу у печки и наряжала куклу Барби. Распакованная коробка от куклы валялась тут же рядом.
— А дядя сказал, что меня лечили не правильные врачи, — сообщила Маша. — И еще он сказал, что отвезет меня далеко-далеко к правильным врачам и я больше не буду болеть.
Царьков, не отвечая, смотрел на куклу.
— Дядя добрый, — сказала Маша, — он любит детей.
Как ни странно, это было правдой. Из оперативных данных Яша Царьков очень хорошо знал, что Семка Колун действительно любит детей.
***
Губернатор не один был облит потоком предвыборной грязи, внезапно обрушившейся с экранов телевизоров: другим пострадавшим стал депутат областной Думы Семен Колунов.
Самое парадоксальное, что собственно рейтинг Колуна нисколько не пошатнулся. Грязи на него было вылито за это время порядочно, Молодарчук дважды публично грозился посадить депутата в тюрьму. Однако все избиратели области очень хорошо знали, что Колунов — бандит, и никакие публикации не могли к этому факту ни убавить, не прибавить. Как за бандита они за него и голосовали: для них он был Робин Гудом, человеком из самых низов, пробившимся в мир комсомольских детей и бывших партработников, живым символом противостояния прогнившей власти. И так получалось странно: Жечкова за то, что Колун при нем произрос, презирали, а самого Колуна любили.
Однако, кроме симпатий избирателей, были еще и менты, и вот менты-то получили негласное указание задерживать пацанов Колуна, буде те перейдут улицу на красный свет. Не все менты спешили выполнять приказ: слишком много их бывших сослуживцев работали на службу безопасности Колунова, но желавших выслужиться перед начальством было вполне достаточно, чтобы доставить Колуну ощутимую изжогу.
