Юлия Латынина - Охота на изюбря
Гостиница, разумеется, была сугубо убыточной, и существование ее диктовалось соображениями безопасности. Было бы не очень приятно, если бы тот же Извольский или Черяга, остановившись в «Палас-отеле», был сфотографирован в номере с проститутками. И наоборот — километры пленки, потраченные на съемку гостиничных утех областного руководства, обожавшего погудеть на халяву, были одним из элементов линии Маннергейма, выстроенной комбинатом на границах своей сферы влияния.
Черяга вполголоса побеседовал у стойки, получил ключ и проводил Ирину в ее апартаменты — в большой двухкомнатный номер на втором этаже, с огромной кроватью, телевизором, мини-баром и кучей сверкающей сантехники в просторной ванной. На фоне бархатных, до пола, портьер, и затянутого ковроли-ном пола потрепанная сумка с вещами и книгами смотрелась, как окурок на дворцовом паркете.
Черяга убедился, что все нормально, рассказал, как заказать утром завтрак, и взялся за ручку двери:
— Спокойной ночи.
Ира сидела на краешке огромной постели.
— Погодите, — сказала Ира.
Черяга остановился. Девушка глядела на него исподлобья, глаза у нее были как у встревоженного воробушка.
— Извините, я, наверное, глупость спрашиваю, но отчего стреляли в Славу?
— Зачем вам это, Ира?
— Затем. Иногда в людей стреляют оттого, что они кому-то помешали, а иногда — оттого, что они сами такие. Я в больнице слышала — это правда, что ему мстили за убитого спецназовца? Спецслужбы?
Черяга вернулся в комнату, обошел кровать, стараясь держаться как можно дальше от Ирины, присел на краешек стола.
— Да, — сказал он, — возможно, в него стреляли спецслужбы.
— Из-за спецназовца?
— Нет. У нас в области есть завод. Конгарский вертолетный. Где-то месяц назад его директор попросился под крышу AM К. У завода были неприятности. У него был крупный военный заказ, американцы оплачивали ему разделку ракет, и несколько силовиков хотели, чтобы ракеты разделывал не завод, а фирма, которая должна была взять в аренду площади завода. Фирма принадлежала этим силовикам.
— Это так прибыльно?
— Если красть — да. Если работать с заводом в целом — не очень.
— А зачем Слава его брал?
— Он не хотел. Я попросил. Ирина вздрогнула.
— — А стреляли в него?
— Мне было бы приятней, если б стреляли в меня.
— И больше ничего не может быть? — спросила Ирина
— АЭС.
— Какая АЭС?
— Белопольская АЭС. Сляб должен был подписать договор о ее переуступке меткомбинату.
Ирина слегка вздрогнула. Самые последние слова Извольского были именно об АЭС.
— А где это? Я никогда не слышала о такой…
— Она недостроенная. Третий год зарастает молодым подлеском.
— Тогда кому она нужна?
— Под строительство, которого не было, списывались огромные деньги. Деньги шли на финансирование одной политической партии.
— Какой?
— Скажем так — не правой. То есть у нас все партии одна другой изумительней, но с данного предприятия деньги шли господам патриотам.
— И Слава все равно ее купил?
— Ее нельзя было купить. Он заткнул всю дырку. Понимаете, кто-то может счесть, что он поступил не по-джентльменски. Ему нужна была одна АЭС, а он взял и сменил все руководство РАО.
Ирина молчала. Денис чувствовал, что ему надо бы уйти из этой комнаты, но уйти не мог.
— Он очень жестокий человек, — сказала Ирина — он забыл, что такое «нельзя».
— Не правда. Если бы он был просто жестоким человеком, вы бы не тащили его из машины.
— Вы знаете, почему я убежала? Я могу рассказать вам…
— Не надо, Ира. Вы потом будете жалеть, что рассказали. Ложитесь лучше спать.
В коридоре Денису встретился Дима Неклясов. Он проводил Черягу, выходящего из комнаты Ирины, удивленным взглядом.
Спал Денис в эту ночь ужасно. Несмотря на усталость, он проворочался в постели добрый час, а в полтретьего проснулся от непростительного сна. На простыне темнело сладко пахнущее пятно — с Денисом случился грех, более подобающий прыщавому юнцу, нежели начальнику службы безопасности гигантского предприятия, который, в конце концов, имеет возможность заказать с доставкой на дом любое число плевательниц для спермы.
Денис проворочался еще часок, понял, что не заснет, оделся и поехал в больницу.
В пять часов утра Вячеслав Извольский впервые за четыре дня открыл глаза.
В следующий раз Вячеслав Извольский проснулся уже за полдень. Он лежал все в той же одиночной палате с розовыми стенами и унылым пластиковым полом. Огромный телевизор с видаком глядел на Извольского потухшим четырехугольным оком. В палате было темновато — за окном шел снег, ветви деревьев скреблись о стекло, как мыши в подполе.
За дверью громко орал телевизор, что-то довольно зареготали охранники, потом вдруг раздался треск автоматной очереди, одной и другой. Звук слишком хорошо напомнил Извольскому то, что он слышал перед тем, как упасть на пол машины три дня назад. На мгновение директору показалось, что он — все еще там, что эта палата — греза умирающего, потом Сляб сообразил, что это охранники пялятся на какого-нибудь Шварценеггера, хотя платят им деньги не за то, чтобы они пялились на Шварценеггера, а чтобы не спускали пальца с предохранителя, и глаз — с коридорной двери.
— Прекратите! — крикнул Извольский. То есть он хотел крикнуть. Вместо крика получился полушепот, в груди болезненно дернулось и продрало как огненным колом, и директор, задохнувшись от боли, тяжело закашлялся. Чей-то серый силуэт метнулся к двери.
Что— то крикнули, телевизор мгновенно вырубился. Когда Извольский, через секунду, открыл глаза, он увидел, что у двери стоит Ирина и смотрит на него, чуть склонив голову, с жалостью и с какой-то опаской, с которой смотрят на свирепого, но запеленутого в намордник пса. Извольский сообразил, что она сидела на стуле сбоку и чуть сзади, только он не повернул головы и ее не увидел.
— Ну, здравствуй, — сказал Извольский. Ирина стояла совершенно неподвижно, как фарфоровая статуэтка, неяркий свет настольной лампы, падавший откуда-то сзади Извольского, очень хорошо освещал стройную фигурку в джинсах и свитере и чуть осунувшееся лицо смольнянки с большими глазами и бледными, ненакрашенными губками.
— Я врача позову, — проговорила Ирина.
— Не надо… сам придет… подойди сюда. Ирина сделала несколько шагов к постели. Так лань подходит к воде, насторожив ушки и то и дело прислушиваясь, не затаился ли поблизости лев.
— Да подойти же, — хриплым шепотом сказал Извольский, — я на этот раз не укушу… При всем желании…
Ирина заплакала и, опустившись на колени, ткнулась головой куда-то под мышку раненому.
— Это из-за меня, — сказала она, — это все из-за меня. Если бы ты не поехал за мной…
— Глупая ты у меня, Ирка, — сказал Извольский, жизни радоваться надо. Это раз в сто лет бывает, чтобы такой киллер по такому объекту промахнулся…
Ира подняла голову и стала смотреть на Извольского своими большими серыми глазами. На мгновение Слябу представилась вновь та самая картинка, которая три дня назад сорвала его с места и погнала в ноябрьскую муть: залитая зимним солнцем спальня в его доме, и на белой простыне розовое тело Ирины… Только не было спальни, а была больничная койка, и Ахтарск был в четырех часах лета, и на белой простыне лежал он, а не Ирина.
— Вот я встану на ноги, и мы поженимся, — тихо сказал Извольский. — Или нет. Я нескоро встану на ноги. Поэтому мы сначала поженимся, а потом я вы-здоровлю. Но зато мы потом обвенчаемся. В церкви. Я в Ахтарске красивую церковь построил, большую, красную такую, как особняк «нового русского»…
— Ты верующий? Сляб прищурился.
— Черт его знает, задумчиво сказал директор, — но ты знаешь, солнышко, когда церковь строишь, под это дело такую кучу денег списать можно…
Ирина неуверенно засмеялась.
— Ты вот смеешься, — довольно сказал Извольский, — а меня, может. Бог за эту церковь и спас. А может, это не Бог был, а мусульманский Аллах. В Ахтарске татар много, мы как раз собирались мечеть строить. В этом году тоже ведь налоги надо оптимизировать, а? Вот Аллах поглядел вниз с тучки и решил, как так? Соседу хату построил, а мне нет? Пусть еще поживет, я тоже особняк хочу…
Извольский замолк. На полном, жестком лице выступили капли пота. Он говорил гораздо дольше, чем было нужно. У него кружилась голова, наверное, от лекарств, которыми его напичкали, и он не совсем понимал, что говорит.
— Слушай, — сказал Сляб, — я был полная сволочь. Я… вообще-то я редко пью. А тогда…
Ирина молча положила узкую ладошку поверх его руки.
— Давай не будем об этом. Этого не было. И все. Ладно?
Извольский закрыл глаза и некоторое время молчал.
— Ладно, — тихо наконец сказал он, — давай не будем.
Прошло минут пять, и они просто сидели и смотрели друг на друга.
— Позови сестру, — сказал Извольский. Ира встревожилась.
— Тебе плохо?
