Юлия Латынина - Охота на изюбря
Следователь популярно объяснил торговцу, что тот не правильно ведет себя, оговаривая уважаемого бизнесмена Александра Лосева и работников силовых структур. И что в случае, если Степанян будет упорствовать в своих показаниях, он очутится в Бутырках. Степанян уже однажды отсидел полтора года правильным мужиком. Порядки «в крытке» были ему известны, и он прекрасно представлял себе, что может сделать долголаптевская братва с человеком, дающим показания на Лося. В отличие от каких-нибудь курганских отморозков, долголаптевские вобрали в себя немало воров старой формации, всегда отстегивали на общак и на зоне пользовались огромным влиянием.
Степаняну хватило часа, чтобы радикально переменить свое мнение и сочинить заяву, согласно которой он пребывал на даче Александра Лосева в гостях, по собственному желанию и с любезного приглашения последнего. После этого Степаняна все-таки отправили на «сборку», чтобы тот еще раз нюхнул тюрьмы и, не дай бог, не передумал, выйдя на волю и попав в лапы ахтарских собровцев, дожидавшихся армянина за воротами СИЗО.
Черяга с Извольским напоролись на то, что было хуже взяточничества, коррупции, всеобщей лености МВД, и даже ТОО «Сатурн» — на круговую поруку силовиков. Ту самую круговую поруку, которая заставляет суд оправдывать опера, забившего до смерти подозреваемого, гаишника, на полной скорости протаранившего чужую машину, или омоновца, спьяну пристрелившего кого-нибудь в кабаке.
Все это безобразие продолжалось три дня — столичные газеты захлебывались от лая, в то время как Извольский лежал между жизнью и смертью в кунцевской клинике. Возможно, если бы ментовка просто пожелала обезопасить себя от обвинений, комбинат не стал бы огрызаться. Но кто-то очень большой и сильный перегнул палку, и на четвертый день Черяга нанес ответный удар.
В столицу на сессию Федерального Собрания прилетел губернатор области Александр Дубнов. Александр Дубнов выступил не где-нибудь, а с трибуны Совета Федерации. Для особо непонятливых господин Дубнов повторил выступление на бис — на пресс-конференции, последовавшей в перерыве заседания.
Александр Дубнов заявил, что ахтарская прокуратура располагала точными сведениями о том, что бригадир долголаптевских по кличке Лось похитил Николая Заславского, уроженца области и, между прочим, племянника первого зама губернатора. Что прокурор выписал ордер на арест Лосева и что московские правоохранительные органы отказались содействовать области в деле освобождения заложника. Что причина этого отказа выяснилась тогда, когда оказалось, что дом бандита… охранял спецназ.
«Почему в тот момент, когда генеральный директор Ахтарского металлургического комбината, главного донора областного бюджета, лежит без сознания и на волосок от смерти, федеральные власти расследуют не покушение на руководителя крупнейшего завода, а защищают бандитов? — трагически вопросил губернатор, — значит ли это, что интересы собственных московских воров им ближе, чем интересы российской экономики, реальные живые силы которой расположены в регионах? Почему вся промышленность расположена вне Москвы, а все деньги находятся в Москве? И на что тратятся эти деньги?»
Патетическая речь губернатора упала на хорошо унавоженную почву. Губернаторы ненавидели Москву. Расправа над командиром ахтарского СОБРа могла стать опасным прецедентом. В Генпрокуратуру и правительство полетел гневный запрос. Черяга, которого трижды вызывали на допросы (один из которых длился пять часов) и один раз — к зам министра внутренних дел, получил наконец возможность заняться своими прямыми обязанностями.
Отважная защита губернатором крупнейшего налогоплательщика области вызвала бы у Черяги куда больше признательности, если бы вышеупомянутая отвага не была оплачена серией взаимозачетов, принесших контролируемым губернатором фирмам в общей сложности около ста тысяч долларов чистыми — половину того, что просила на волосатую лапу московская ментовка.
Было уже девять часов вечера, когда Денис приехал в больницу после губернаторской пресс-конференции. Извольский по-прежнему не приходил в сознание. Врачи отвечали, что состояние больного тяжелое, но стабильное. Выписанный из Петербурга профессор, лучший в России специалист по травмам позвоночника, сказал, что больной обречен на неподвижность по крайней мере в течение шести-семи месяцев.
— У него, кстати, легкий характер? — спросил профессор.
Денис пожал плечами. Легкий ли характер у Чингисхана?
— А что? — спросил Денис.
— Учтите, характер у него непременно испортится. Капризничать будет, как примадонна…
Это радовало. Денис попытался представить себе Извольского с испортившимся характером, но воображения не хватило.
Окна палаты Извольского выходили во двор, во дворе и перед дверями дежурили угрюмые собровцы. Настроение у сибиряков было соответствующее, москвичей они готовы были передушить голыми руками, и вчера чуть не сломали руку новенькой медсестре, которую без предупреждения отправили сделать Извольскому укол. Сестричку приняли за вражеского агента, скрутили и повели к главному врачу на опознание. Потом долго извинялись.
В палате было темно, за плотно задернутыми шторами горела настольная лампа, у постели Извольского сидела Ирина. Все эти дни она провела в больнице, сначала как пациент (шок и обильная кровопотеря), потом — как сиделка. Для интеллигентной курочки, ни с того ни с сего получившей пулевую рану, Ирина держалась удивительно спокойно и ни разу не устроила ничего похожего на истерику.
Глаза Ирины были закрыты, сонное тело чуть сползло со стула, но при стуке закрывающейся двери Ирина выпрямилась и улыбнулась Черяге.
— Почему вы не в своей палате? — сердито сказал Черяга.
— Меня выписали. И вообще у меня все почти зажило, только бинт надо менять.
— И давно вы здесь сидите?
— Часа три.
— Вам лучше поехать отдохнуть, — сказал Денис, — я вас отвезу.
Они спустились вниз и сели в дорогой джип: Ирина заметила, что помимо водителя в джипе оказался еще и охранник. Ночь была темной и мокрой, с неба падал легкий снежок, тут же расплывавшийся на асфальте в вязкую муть, «дворники» машины мотались туда-сюда, как маятник.
— Вы знаете, кто стрелял? — спросила Ирина. Черяга молчал. Ну что он, в самом деле, мог ответить этой девочке? Что есть только один реальный канидат, который решится стрелять в Извольского?
Что Извольский предчувствовал это, говорил, что не надо комбинату лезть на вертолетный завод? Но он ожидал другого — проверок, визитов налоговой, ФСБ… Вместо этого генералы наказали выскочку-директора, отобравшего у них ракетный кусок, просто и страшно. Они не поверили, что история с вертолетным заводом — частная инициатива Черяги, и смешно было бы в это поверить, зная степень деспотизма Извольского, который не то что соседний завод — туалетную бумагу не разрешит купить без собственной подписи…
— Есть варианты, — сказал Черяга. Они некоторое время ехали молча, а потом Ирина спохватилась:
— Куда мы?
— На нашу дачу, — ответил Черяга, — это что-то вроде гостиницы.
— Но мне надо домой…
— Ира, вам не надо домой, — устало сказал Черяга, — меня Славка съест, если я отвезу вас домой. Вы видите, во что мы влетели? Поживите, ради бога, в огороженном месте, на работу вас отвезут с охранником, а еще лучше возьмите отпуск. Меньше голова будет болеть у всех.
— Но мне надо вещи из дома забрать, — сказала Ирина.
С этим Черяга не мог не согласиться.
Они доехали до мрачной новостройки, и охранник первым профессионально зашел в подъезд, проверился, потом впустил Ирину с Денисом.
В квартире было темно и стояла ужасная вонь. Вся еда, которую принес Извольский три дня назад, протухла самым гадким образом: воняла пережареная свинина в духовке, подпахивала посеревшая осетрина, маслины в вазочке подернулись каким-то белым налетом.
Черяга профессиональным взглядом окинул гостиную. Нетронутая еда. Закупоренная бутылка шампанского. До половины опростанный коньяк и смирновская водка, от которой отхлебнули добрый стакан. Кровать колом — Извольский за собой, разумеется, не прибирал. Картина вполне красноречивая, даже если не заметить порванных женских трусиков, забившихся под одеяло.
— О Господи, — сказала Ирина, — я должна все убрать!
Перевела взгляд на кровать и страшно сконфузилась.
Черяга прошел в кухню и стал набивать там протухшей жратвой пакеты для мусора. Руки его слегка тряслись.
«Дача» оказалась гигантским трехэтажным особняком, выстроенным в престижном районе Рублевского щоссе. Толстый бетонный забор вокруг особняка был увешан телекамерами, как елка — игрушками. Впрочем, сам особняк не походил на обиталище «нового русского», а был вытянут в длину, изобличая тем самым смешанные гостинично-представительские функции.
