Фридрих Незнанский - Тень Сохатого
— В таком случае, вы очень необычный человек, — сказал Турецкий.
Старик усмехнулся:
— А я и не спорю. Мой тип людей встречается в природе очень редко. Мы смотрим только вперед. С вашей точки зрения, это дефект, а с моей — единственный способ оставаться бодрым и не подохнуть от тоски и жалости к себе.
— Интересная точка зрения, — сказал Турецкий. — Впрочем, все люди разные…
— И каждый предпочитает жить так, как ему нравится, — заметил Риневич.
Турецкий кивнул:
— Вот с этим согласен. Скажите, Александр Олегович, а армейские фотографии вашего сына сохранились? Или, может, он их забрал?
— Отчего же забрал? Нет, не забрал. Он вообще старыми фотографиями не слишком интересовался. Как раз этим свойством Олег пошел в мою породу.
— Значит, они у вас?
— Гм… Да вроде парочка была. Хотите взглянуть?
— Если вам не сложно.
Старик покачал головой:
— Ничуть не сложно. Подождите здесь, я съезжу за альбомом.
Прошло не меньше пяти минут, пока Риневич вернулся и развернул перед Турецким увесистый старый фотоальбом. Он перелистнул морщинистым пальцем несколько страниц и остановился.
— Ну вот, смотрите. Это все, что есть.
Перед Турецким лежал фотоснимок, запечатлевший большую группу молодых бойцов — человек двадцать, — расположившихся в три ряда. Александр Борисович легко отыскал среди них Олега Риневича и Генриха Боровского. Оба они мало изменились за прошедшие двадцать с лишним лет.
— Это единственный армейский снимок?
— Нет, есть еще один. — Старик вновь перелистнул страницу. — Вот. Здесь они оба — Олег и Генрих. И еще один их друг.
На черно-белом снимке друзья стояли в обнимку. Риневич широко улыбался, а Боровский, напротив, был серьезен и сосредоточен. Риневич стоял по левую руку от Боровского, а по правую — совсем еще молодой паренек с грустными глазами и смазливым лицом. И лицо это показалось Турецкому знакомым.
— Александр Олегович, а кто этот третий друг?
Старик наморщил лоб:
— Да я уж и не помню… Олег называл его фамилию, но это было давно… Погодите-ка… — Он вздохнул и покачал головой: — Нет, не вспомню. Ничего уже не помню.
— Две фотографии за два года службы. Не густо, — заметил Александр Борисович.
Старик Риневич развел руками:
— Увы. Больше нет и никогда не было.
— Александр Олегович, вы разрешите мне забрать эти фотографии? С возвратом, конечно.
— Да ради бога. Забирайте хоть насовсем. Я ведь в этот фотоальбом годами не заглядываю.
— Спасибо. — Турецкий взял снимки и убрал их в сумку. — Обязательно верну, — пообещал он старику. — Кстати, может, вы знаете фамилии тех, кто изображен на групповом снимке? Ну, может, Олег произносил?
Старик покачал головой:
— Нет, он никого из них не называл. Я вообще больше ничего не помню. Все, что мог, я вам уже рассказал, так что… — Он вновь развел руками. — Вы лучше чай допивайте, пока совсем не остыл.
Турецкий посидел у Риневича еще минут пятнадцать, но старик так ничего больше и не вспомнил. Поняв, что высидеть ничего больше не удастся, Турецкий засобирался. Перед уходом, уже в прихожей, он вспомнил про пистолет и поинтересовался:
— Кстати, Александр Олегович, а разрешение на ствол у вас имеется?
— Разрешение? На какой ствол?
— На тот, которым вы в меня целились.
— Господь с вами, Александр Борисович. Сроду я в вас не целился. А разрешение имеется. А как же иначе.
— Можно мне на него взглянуть?
— На разрешение-то? Э-э… — Глаза старика забегали. — Да я уж и не помню, куда его запихал. Склероз ведь, сами понимаете.
— И все-таки придется поискать, — настойчиво сказал Турецкий. — А лучше отдайте его мне. Пока не случилось беды.
Он протянул руку. Старик некоторое время молчал, грозно двигая седыми бровями, потом вздохнул, вынул из-под себя маленький пистолет и положил его на протянутую ладонь Турецкого.
— Теперь мне и защититься нечем, — проворчал он.
— Просто не открывайте дверь незнакомцам, — сказал Турецкий. — По крайней мере, до тех пор, пока они не покажут вам документ. Цепочка у вас на двери крепкая, живете вы скромно, так что бояться вам нечего. — Он осмотрел пистолет. — Ого! Вальтер. Где вы его приобрели?
Старик вздохнул:
— На рынке, в прошлом году. Сейчас у черномазых что угодно купить можно.
— Узнаете того, кто вам его продал?
— Черномазого-то? — Риневич криво ухмыльнулся, обнажив желтые стариковские зубы. — Да вы что? Они же все на одно лицо.
— Ясно. В таком случае — до свидания. Если вспомните что-то важное — звоните. Моя визитка у вас на столе.
И Турецкий покинул квартиру старика, сопровождаемый его сердитыми, гневными взглядами.
Мишаня Камельков, молодой следователь Генпрокуратуры, выслушал Александра Борисовича без особого энтузиазма. В последние дни он был завален работой, о чем и сообщил Турецкому, надеясь на снисхождение. Но снисхождения он не получил.
— А кто не завален? — цинично ответил ему Александр Борисович. — У всех у нас работы выше крыши. Но, как говорят бизнесмены, нужно правильно расставлять приоритеты.
— Акценты, — поправил грамотный Камельков. — Расставляют акценты, а приоритеты — определяют.
— Тем более, — кивнул неумолимый Турецкий. — Когда узнаешь фамилии мужчин, изображенных на фотографии, выясни, кто из них проживает в Москве. Ну и, само собой, наскреби мне адреса. И желательно — телефончики.
Камельков вздохнул:
— Александр Борисович, вы ставите нереальные задачи. Да на это полгода уйдет.
— Два… Максимум — три дня, — отрезал Турецкий. — У тебя есть номер и адрес воинской части. Ты просмотрел материалы дела Риневича. Этого хватит. Все, свободен. Как только разузнаешь — немедленно звони.
Как только опечаленный Камельков покинул кабинет, Турецкий достал из кармана мобильник — городскому телефону он в случаях, когда требовалась сугубая конфиденциальность, не доверял. Номер директора ЧОПа «Глория» Дениса Грязнова, племянника своего друга Вячеслава Ивановича, Турецкий набрал по памяти.
— Слушаю, — немедленно откликнулся Денис.
— Денис, привет. Это Турецкий.
— А, здравствуй, дядь Саня. Давненько не слышал твоего голоса.
— Думаю, что на это тебе грех жаловаться, — усмехнулся Турецкий. — Как правило, мой голос обещает тебе только проблемы.
— Но иногда это сопровождается вознаграждением, — заметил Денис. — Что на этот раз?
— Проблемы.
— И только?
— Да. Слушай, Деня, мне нужна техническая поддержка.
Денис на секунду замешкался, затем ответил:
— Понял. Какого рода?
— Камерного, — сказал Турецкий. — Вещь должна быть маленькая и незаметная. И притом чувствительная.
— Устроим, дядь Сань. Когда она вам понадобится?
— Вчера.
— Ясно. Через час я вам перезвоню и скажу, где мы можем встретиться. Я сейчас в Подмосковье. Это все?
— Да, — ответил Турецкий. Подумал и добавил: — По крайней мере, пока. А дальше будет видно.
Глава двенадцатая
Активизация
Турецкий с насмешливым выражением лица смотрел на Меркулова. Вернее, даже не смотрел, а отслеживал его реакцию. Однако лицо Константина Дмитриевича оставалось бесстрастным, как физиономия каменного сфинкса. Тем временем маленькие черные динамики продолжали вещать голосами «важняка» Эдуарда Гафурова и начальника Следственного управления Владимира Михайловича Казанского:
— Нужно сделать все, чтобы эти гады сели. Ты слышишь меня, все! И сели не просто так, а всерьез и надолго.
— Владимир Михайлович, я стараюсь.
— Плохо стараешься… Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не общался с прессой! Что за идиотское интервью ты дал? Как называется статья?
— «А судьи кто?»
— Вот именно. И это еще мягко сказано. Я бы назвал ее «Мракобесы». Да, да, Эдуард Маратович, «Мракобесы»! Сколько раз я тебе говорил — остерегайся жестких выпадов. Чтобы делать жесткие заявления и чтобы они при этом звучали веско и весомо — для этого нужен талант. А твой талант в том, что все, что ты говоришь, можно истолковать нам во вред.
— Ну это вы уже утрируете, Владимир Михайлович. Они же там все переврали.
— Ну так и нечего с ними разговаривать, если не можешь потом проконтролировать!.. Поляков у тебя от показаний отказался?
— Ну.
— Загну! И не просто отказался, а медицинское освидетельствование потребовал.
— Да, но ведь освидетельствование ничего не показало.
— На твое счастье, Гафуров. На твое счастье! С Ласточкиным до сих пор возишься.
— Он скользкий тип, хоть и выглядит как херувим. К тому же у него хороший адвокат, а он шага без него не сделает.
— Эдуард Маратович, мне что, тебя учить? Ты не знаешь, как делаются такие вещи? Ты что, мать твою, дите малое?
