Сергей Гайдуков - Стреляй первым
— Резниченко слушает.
— Это Толик, — сказал Кожин. — Григорий Александрович, к сожалению…
— Что? — резко спросил Резниченко. — Что случилось?
— К сожалению, ничем не могу вас пока порадовать. Мы так ничего и не знаем о результатах вчерашней попытки…
— Ну и чего звонишь, раз ничего не знаешь? — оборвал его Резниченко. — У меня и так нервы на пределе. Я Ольгу с дочерью отправил из Москвы на всякий случай…
— Это правильно, — согласился Кожин, который, правда, не совсем представлял, из-за какой такой опасности Резниченко отправляет семью.
— Ну ты позванивай, — уже более спокойно сказал Резниченко. — Я весь день буду здесь, в офисе. Только об одном тебя прошу — не начинай больше разговора со слов: «К сожалению…»
— Постараюсь, — усмехнулся Кожин.
Через двадцать минут телефон снова зазвонил, Резниченко нахмурился, но трубку взял.
— Толик, если ты опять…
— Меня зовут не Толик, — услышал он в трубке. — Ты перепутал. Меня зовут Феликс.
— Здорово, — только и смог произнести Резниченко.
— Ты не ожидал, что я позвоню? — злорадно поинтересовался Шульц. — Ты думал, что твои псы разорвали меня на кусочки, так ведь?!
— Какие псы, Феликс? Ты что?
— Кто такой Толик, звонка которого ты ждешь? Не тот ли придурок, которого я вечера замочил на Васильевском спуске?!
— Феликс, ты что… — продолжал лепетать Резниченко, но было уже понятно: он проиграл. Шульц жив, и он знает, что именно Резниченко пытался его убить.
Теперь Григорий Александрович мог либо оставить все дальнейшие попытки ликвидировать Шульца и беспрекословно выполнить любые его требования, либо прикинуться, что сломлен и признал поражение, а на самом деле готовить вторую попытку. Резниченко слушал возбужденный треп Шульца в трубке и все более склонялся ко второму варианту.
— Я тебя предупреждал, Гриша, — вещал Шульц. — Не наступай мне на хвост, целее будешь! А ты решил, что умнее меня, да?
— Феликс, — попытался быть спокойным и как бы недоумевающим Резниченко. — Я все равно не понимаю, о чем ты говоришь. Скажи, что ты хочешь? Чем ты недоволен?
— Не прикидывайся бамбуком, Гриша! — разъяренно рявкнул Шульц. — Ты прекрасно знаешь, о чем я. И я видел твои восторженные зенки, когда по мне стали палить у ресторана! Сука!
— Ну и чего ты хочешь?
Шульц отдышался и перешел к сути дела:
— Ты на меня наплевал, не послушал моих советов и моих предупреждений. Значит, и я пойду против всех правил. Хочу тебя обрадовать: твой долг вновь увеличился в полтора раза.
— Не слишком ли часто ты увеличиваешь долг? — усмехнулся Резниченко. Во время этих переговоров, отделенный от Шульца километрами, он чувствовал себя более раскованно, нежели в подвале. Шульц это заметил.
— Ты там очень сильно веселишься. Значит, деньги у тебя есть.
— Я же тебе объяснил вчера, Феликс, неужели начинать все сначала?
— Нет, не надо. Ты теперь объяснять больше ничего не будешь. Ты будешь молчать в тряпочку. Понял?
— Чем я провинился?
— Все шуточки у тебя, — вздохнул Шульц. — Ну ладно. Ты меня сам на это вынудил. Не хочешь по-нормальному, будем по-вашему…
— По какому по-нашему? — не понял Резниченко. — Ты о чем?
— Все о том же. Как ты думаешь, Гриша, где сейчас твои жена и дочь?
— Они… — Резниченко лишился дара речи.
— Может быть, ты думаешь, что они сейчас летят на самолете в Прагу? Ты ошибаешься. Они даже не доехали до аэропорта.
— Что?! Что ты с ними сделал, подонок?! — заорал в трубку Резниченко, не заботясь о том, что услышит Анжела. — Где они?
— В аэропорт они не приехали, — неторопливо рассказал Шульц. — Зато приехали в другое место. Где и будут находиться, пока ты не выплатишь мне всю сумму. Всю, понял?
— Феликс, я заплачу, только не впутывай в это дело их, — совершенно серьезно сказал Резниченко.
— Ты поздно спохватился. Я хотел с тобой договориться по-нормальному, и ты же попытался меня убить! О каком гуманизме ты после этого говоришь? Теперь у нас игра без правил. Слушай меня внимательно: в субботу я должен получить полтора миллиона наличными. Если нет — я отрежу твоей дочери уши и пришлю их тебе заказной бандеролью. Во вторник — остальные два миллиона. Срок достаточный, по-моему. Если нет — ты больше не увидишь свою семью. Вопросы?
— Феликс, не будь сволочью…
— Сволочью? Я? Никогда не буду. Речь идет о тебе — кого ты больше любишь: жену с дочерью или деньги? А, Гриша? Наверное, все-таки семью. Дома у тебя я видел фотографии — ты с женой, с дочкой… А с деньгами ты почему-то не фотографировался. Или это тайная любовь?
Резниченко подавленно молчал.
— Кажется, я все тебе объяснил, — продолжил Шульц. — Что касается денег… Привези их, пожалуйста, на Пушкинскую площадь в субботу, в шесть часов вечера. Только не забудь. А то твоей дочери уже никогда больше не придется носить сережки. Пока!
В кабинет заглянула Анжела и обеспокоенно спросила:
— Григорий Александрович, вы так громко кричали… Что-то случилось?
— Да нет. Это я по телефону. Было плохо слышно, — он аккуратно положил трубку. — Все в порядке. Можешь идти.
Анжела вышла, а он все сидел, молчаливый и раздавленный. «Если бы я вел себя тихо, если бы я не нанимал убийц… Ольга со Светкой были бы сейчас в Праге, в безопасности… А я поторопился, сам прокололся и их подставил».
Проклятый телефон снова зазвонил, и Резниченко с трудом удержался от искушения разломать аппарат об стену.
— Резниченко слушает.
— Григорий Александрович, дико сожалею, но никаких новостей…
— Я тебе сейчас скажу новости, Толик, — медленно проговорил Резниченко. — Ты у меня сейчас узнаешь новости! Почему вы не смогли его убить вчера?! Почему он жив? Почему он звонит мне сюда и говорит, что похитил мою жену и дочь?!
— Григорий Александрович, вам лучше подъехать ко мне. Вы мне кое-что расскажете, я вам кое-что расскажу. Глядишь, и придумаем вместе что-нибудь…
Только теперь Резниченко сообразил, что разговаривает не с Кожиным.
— Кто это? С кем я говорю?
— Меня зовут Аркадий Семенович. Толя Кожин кое-что мне о вас рассказывал. Он тоже здесь, со мной. Приезжайте, и чем быстрее, тем лучше.
Две минуты спустя Григорий Александрович вихрем промчался мимо изумленной Анжелы. В вестибюле Вадим шагнул навстречу:
— Куда поедем, Григорий Александрович?
— Ты мне сейчас нужен меньше всего, — бросил на бегу Резниченко, сел в машину и уехал.
Он вернулся только после обеда, весьма и весьма озабоченный.
Глава 27
Трое мужчин сидели за столом, но на столе не было ни выпивки, ни закуски. Они не праздновали. Они говорили, тщательно подбирая слова и напрягая свои мозги, чтобы найти выход из ситуации, в которую попал один из них.
Резниченко был очень хмур и практически все время молчал. Аркадий Семенович выглядел самым спокойным из всех троих, говорил в основном именно он. Кожин сидел со зверским выражением лица, но теперь это не было маской. У него чесались руки на предмет отрывания головы Шульцу.
— Это факт: сейчас мы проиграли ему по всем статьям. Мы ничего не можем сделать против него. Мы не знаем, где он. Мы зависим от него, потому что он держит в руках семью Григория Александровича, — хладнокровно описал ситуацию Аркадий Семенович. — В любом случае нам нужно будет идти на встречу в субботу.
— И нести полтора миллиона долларов, — напомнил Резниченко.
— Да, и это тоже. Потом мы попытаемся проследить Шульца или его человека до места, где он держит вашу семью. А уж потом…
— Но это в том случае, если мы хотим силой освободить Ольгу и Светлану, — вмешался Кожин. — Мы будем делать именно так?
— Я хочу убить его, — твердо сказал Резниченко. — Я не позволю так обращаться с…
— Минутку, — перебил его Кожин. — Понятно, мы все хотим его убить. Но главное сейчас — спасти Ольгу и Светлану. Как мы это сделаем?
— Самый простой вариант, — предложил Аркадий Семенович, — платим ему деньги — ведь его интересуют только деньги? Он отпускает вашу семью, ну а уж после этого мы делаем что хотим. Руки у нас развязаны.
— Да, в этом случае риск для них минимальный, — согласился Кожин.
— Маленькая проблема. У меня нет трех с половиной миллионов долларов.
— А ведь их обязательно придется отдавать, иначе… И первый срок уже в субботу, — мрачно сказал Кожин. — А ты не можешь одолжить?
— Первый раз слышу, чтобы кто-то пытался одолжить три с половиной миллиона долларов, — усмехнулся Аркадий Семенович. — А сколько вы сможете собрать до субботы?
— Практически ничего, — покачал головой Резниченко. — Я вчера отдал ему четыреста тысяч. Это все, что я смог снять со своих счетов, не привлекая особого внимания.
