Павел Орлов - Главное доказательство
И доктор замолкает, по-прежнему глядя в окно.
– Скажите, а Глебов не рассказывал вам, случайно, об одной неожиданной встрече? – интересуюсь я после непродолжительной паузы.
– Какой встрече? – оборачивается ко мне Лейкин.
– Встрече с человеком, который в определенной мере стал. причиной его инвалидности.
– Нет, не рассказывал. Насколько мне известно от самого Алексея Викторовича, травму мозга он получил несколько лет назад в результате неудачного падения, а как и что… А какова была роль человека, про которого вы говорите?
– Они подрались. А Глебов выпивши был, на ногах не удержался – и.
– Ясно. А знаете, я ведь примерно с полгода тому назад уловил некое изменение в его внутреннем состоянии. Мне, как врачу, это было достаточно хорошо заметно. У него словно появился какой-то очень мощный внешний раздражитель. Понимаете, организм человека так устроен, что под действием определенных внешних факторов способен внутренне мобилизоваться и выявить некие скрытые резервы, причем иногда поразительные по своей мощи. Медикам это давно известно, да и в жизни вы наверняка не раз с этим сталкивались. Правда, в данном случае я не имею в виду такие феномены, как убегающий от огромной собаки двенадцатилетний мальчик, запрыгнувший на двухметровый забор, или мать, приподнявшую колесо многотонного грузовика, под который угодил ее ребенок. Здесь было несколько иное… У Алексея Викторовича будто бы появился некий стимул встать на ноги, но не во имя себя самого, а как бы. назло кому-то. Впрочем, если вы говорите, что судьба столкнула его с тем человеком, который стал причиной его травмы, то мне многое становится понятно.
– А что именно?
– Да как вам сказать. – неопределенно пожимает плечами тот. – У него даже взгляд другой стал. Будто тайна какая-то у человека появилась, но держит он ее глубоко в себе, и не дай бог кто о ней догадается.
Рефлекторика заметно изменилась – Галина это тоже отметила. Опытная медсестра реакции пациента очень хорошо чувствует. Подобное явление обычно бывает следствием появления мощного внешнего раздражителя. Видимо, упомянутое вами лицо таковым и стало.
Н-да… Я, вообще говоря, отнюдь не ретроград, в науку верю, и достижения научно-технического прогресса в повседневной жизни активно использую, в чем уважаемый читатель не раз имел убедиться. Но вот что в деятелях науки иной раз раздражает непомерно, так это их неподражаемое умение увести обсуждение любого конкретного вопроса, пусть даже самого элементарного, в плоскость общих дискуссий и при этом напустить туман, в котором легко теряется сама суть проблемы. Нет, так дело не пойдет!
– Простите, Илья Борисович, еще один момент. Вы ведь физические возможности Глебова лучше других знаете. знали, то есть. Скажите, мог бы он оказать активное сопротивление убийце?
– Хм. Интересный вопрос! – хитро улыбнулся мой собеседник. – Я ведь, будучи студентом, подумывал специализироваться на судебной медицине, представляете? Слава богу, умные люди вовремя отговорили. Вы имеете в виду – вообще или применительно к конкретной ситуации?
– И то, и то.
– Ну, если говорить вообще, и отбросить известное вам обстоятельство, то Алексей Викторович был физически достаточно крепким мужчиной. Руки у него были сильные – тут он молодцом был, форму поддерживал. Так что я бы не стал говорить, что с ним, хоть он и инвалид, было бы очень уж легко справиться. Ну, а по конкретике. Я ведь тело не осматривал – что я могу сказать?
Каюсь – вопрос умышленно был сформулирован с некоторым подвохом. Возможно, прием может показаться несколько наивным, но такие вещи зачастую неплохо срабатывают. Но Лейкин не повелся. «Я ведь труп не осматривал – что я могу сказать?» Вместо ответа вынимаю из сумки пластиковую папку и протягиваю ее Лейкину. В этой папке – ксерокопии фотоснимков тела Глебова, сделанные на месте происшествия. Пусть и не очень качественные, но все же… Илья Борисович осторожно вынимает их, некоторое время сосредоточенно рассматривает, а затем возвращает мне.
– Н-да… А знаете, что мне сейчас пришло в голову? Будь Алексей Викторович партийной шишкой сталинской эпохи, я бы уже шел по этапу. А что? Кандидат медицинских наук, потомственный интеллигент, еврей к тому же – чем не кандидатура на роль врача-убийцы?
Мой собеседник вдруг громко рассмеялся, вынудив и меня изобразить подобие улыбки.
– Нет, вы только не подумайте, что это я Глебова убил. Дело в том, что. Вот, смотрите! – Илья Борисович разворачивает ко мне один из снимков. – Тут и без результатов вскрытия понятно, что удары нанесены со спины. Собственно, спереди на такую дистанцию к телу и не подойти – само кресло не позволит. Да и Алексей Викторович руками бы смог защищаться. На руках у него повреждений нет?
– Нет. В заключении судебно-медицинской экспертизы об этом – ни слова.
– Значит, не ожидал нападения. Да, тогда убийца стоял у него за спиной!
– Так, а вы-то тут при чем?
– А при том, что, будь у него прежнее кресло, то нанести такие удары было бы невозможно. У того кресла спинка была высокая – выше головы. А вот у нового спинка была низкая, доходила до уровня плеч, и в этом случае ударить Глебова в шею со спины труда не составляло. А кресло это как раз я ему посоветовал приобрести… Понимаете, при малоподвижном образе жизни больному очень важно поддерживать тонус мышц и сосудов. Если же у вас голова постоянно покоится на спинке сиденья, то и шейные мышцы не работают, и позвонки забиваются. А в результате – ослабление притока крови к мозгу. Для Глебова это было бы приговором. Поэтому я и настоял, чтобы он приобрел кресло с низкой спинкой, чтобы шейные мышцы во время бодрствования в тонусе поддерживать, и даже специальный комплекс упражнений для них и для позвонков показал. Между прочим, как пациент, Алексей Викторович был чуть ли не идеален. Он и к моим советам прислушивался внимательно, и все назначенные процедуры в точности выполнял. Вот и кресло нужное купил. И получил удар в спину… Так что, найдись на меня в те времена своя госпожа Тимашук, свою жизнь я достаточно быстро закончил бы на лесоповале где-нибудь под Тайшетом.
Лейкин умолкает и смотрит на меня с улыбкой, сквозь которую явно проглядывает грусть. У интеллигенции в этой стране, особенно у еврейской, грусть сия – уже в генах. К тому же ему уже пора идти на свою конференцию.
Мы прощаемся, и я снова оказываюсь в полутемных лабиринтах, пытаясь по памяти отыскать дорогу на выход.
Встреча эта, хоть и недолгая, лично мне показалась весьма плодотворной. Нет, дело не во мнении Ильи Борисовича по поводу местоположения убийцы в момент нанесения удара – это, как вы должны помнить, мы и раньше знали. И вообще дело совсем не в том, что он говорил, – дело все в тех же пресловутых мелочах, будь они трижды неладны. И мелочей этих мы сейчас имеем с вами три.
Первая – алиби. Нет, я вовсе не сомневаюсь, что третьего сентября наш с вами доктор действительно находился в Самаре, на семинаре. В Самаре – на семинаре. Уже и стихами заговорил. Так вот: дело не в том, что господин Лейкин туда загодя улетел аккурат за два дня до убийства, а в том, что он нашу беседу начал именно с изложения собственного алиби, хотя я его об этом и не просил. А заодно, словно упреждая возможные вопросы, сообщил, откуда он узнал об убийстве. Что это – предусмотрительность? Или просто естественная реакция нормального человека на визит людей моей профессии?
Второе: содержимое книжной полки. Слушая Лейкина, я пробежал взором по корешкам книг, большинство из которых имело непосредственное отношение к специальности хозяина кабинета. Но вот как сюда попал довольно объемный фолиант с длинным названием «О чем говорят линии на ладони. Хиромантия: мифы и реальность» – не пойму, хоть убейте. Сильно сомневаюсь, чтобы человек с научным складом ума – тем более медик – может, подобно старику Шушкевичу, всерьез воспринимать эту чепуху. Зачем же тогда держать подобную макулатуру в собственном кабинете?
И третье. Как человек, отнюдь не чуждый изобразительному искусству, я не мог не обратить внимания на две превосходные литографии в рамочках на стене. Обе были посвящены восточным мотивам. Одна изображала заросли бамбука, другая – цветок лотоса. Обладая определенными познаниями в этой области, могу засвидетельствовать: это работы высокого уровня, но не столько с точки зрения чистого творчества, сколько с позиции техники исполнения. Именно техники. Не знаю, как вам это лучше объяснить. Дело в том, что в любой старинной литографии, несмотря на то, что само это понятие подразумевает возможность тиражирования, все равно виден почерк мастера, даже душа его, если хотите. Он просматривается и в некоторой несуразности в построении композиции, гротескном изображении фигур, определенной асимметричности, искажении линий и тому подобное. Здесь же каждый рисунок был слишком правилен, линии отличались безупречными изгибами, плавными переходами толщины, что откровенно выдавало причастность современных технологий к их рождению. Примерно так же отличаются между собой исполненный маслом портрет средневекового художника и современная цифровая фотография, или же ковер ручного изготовления от его машинного собрата. Но, повторяю, с чисто технической точки зрения это была очень тонкая работа, а посему здесь не обошлось без гравера высокого уровня. Весьма высокого.
