Владимир Гриньков - Министерство мокрых дел
– Реквизировали, – не стал отрицать очевидного партизан. – В фонд обороны.
– Какой там фонд обороны? Сами же и сожрали.
– Понятное дело. Потому что мы та самая оборона и есть.
– Собственный народ грабите? – продолжал дерзить Толик.
Хорошо ему было дерзить – с автоматом-то в руках.
– Мы ни у кого ничего не отбираем. Нам люди сами отдают. Как своим заступникам.
– Рэкет, в общем, – дал определение Толик.
– Чего?
– В городе это называется рэкетом. А вы, само собой, «крыша».
– Можно и так.
Сеня Муравьев следил за происходящим остановившимся взглядом. Ничегошеньки не понимал, но ему было страшно. На его счастье, что-то там такое случилось на улице, партизаны всполошились и все, как один, выбежали из комнаты.
– Что происходит? – быстро спросил Сеня, то и дело оглядываясь на дверь. – Что вы им такое рассказываете про бесчинства оккупантов и сопротивление народа? Какие фашисты? Какие сельхоззаготовки? Какие курки-яйки?
– А что я могу поделать? – пожал плечами Толик и плеснул самогона в запыленные граненые стаканы. – Их вон сколько, а я один. Шлепнут в два счета.
– Ну не может же быть!
– Еще как может, – опечалился Толик. – В прошлом году к нам по случайности заехал фотокор из районной газеты. Приехал, а тут партизаны. Ну, он сразу начал правду-матку резать: что война, мол, давно закончена, то да се. – Толик вздохнул и закончил мысль риторическим вопросом: – Ну и где теперь тот фотокор?
– Где? – дрогнул Сеня. Заглянул собеседнику в печальные глаза, отшатнулся и снова сказал: – Нет, не может же быть! – Правда, уверенности в его голосе заметно поубавилось.
– Вон там его схоронили, – сказал Толик, указывая за окно. – Фотокора этого.
Сеня посмотрел. За плетнем, там, где заканчивался двор, бугрились узнаваемые холмы. Их, этих холмиков, было пугающе много.
– Что это? – дрогнувшим голосом осведомился Сеня.
– А это все партизанские, стало быть, штучки. Многих они тут в расход пустили. Чуть что не по-ихнему – сразу стрельба. Патронов-то много, а дури и того больше.
Муравьев уже совсем скис. Всего в часе езды от этих мест бурлила совсем другая жизнь. В той жизни люди днем ходили на работу, а по вечерам смотрели по телевизору «Поле чудес». Там банкиры вкусно кушали на фуршетах, а певица Алла Пугачева призывала позвать ее с собой. Там работало метро, в котором доблестная милиция отлавливала подозрительных лиц кавказской национальности. И рядом с той жизнью была другая. Ни на что не похожая. В этой жизни хозяйничали страшные бородачи с автоматами. Еще сегодня утром Сеня Муравьев и представить себе не мог, что подобное возможно.
– Но милиция-то! – пробормотал потрясенный Сеня. – Они-то куда смотрят? Неужели никто на этих, прости Господи, партизан заявления не написал?
– Отчего же, – пожал плечами Толик. – Местный учитель в восьмидесятом году заявлял.
– Ну и что?
– Приехал, понятное дело, участковый.
– И что?
– И до сих пор он здесь. Все разбирается, – недобро усмехнулся Толик и кивнул куда-то за окно.
Сеня проследил его взгляд и наткнулся на холмики – те самые.
– И его, значит, тоже? – обмер он.
– Ну. Он же в форме приехал. В милицейской. А она какого цвета?
– Серого, – пробормотал Сеня.
– Вот. Как у фрицев. Так его сразу же шлепнули.
– Сразу?
– Он отбрыкивался, конечно. Кричал, что из милиции. А эти ему не поверили. У нашей родной рабоче-крестьянской милиции, говорят, форма совсем не такая. Так что из полицаев ты, из зондер-команды. Ну ладно, давай выпьем, – предложил Толик безо всякого перехода.
Потрясенный услышанным, Сеня хлопнул стакан обжигающего самогона, хотя прежде никогда больше рюмки водки за раз не выпивал.
Лишь бы Толик его не напоил. Сорвут же съемку. А готовились сколько. То-то будет обидно.
– Откуда они? – спросил Сеня.
– Кто?
– Партизаны эти.
– С войны, стало быть.
– Война закончилась полвека назад! Они бы повымерли все, партизаны!
– Старики повымерли, конечно. Но у них же дети были. А у тех детей – свои дети. Это уже внуки тех, прежних партизан, воюют. А может, и правнуки.
Несколько поколений вооруженных старыми автоматами партизан жили всего в часе езды от Москвы, и никому до них не было дела! Сеня, кажется, медленно сходил с ума. Но заработать инвалидность по причине слабости психического здоровья он не успел. Вернулись партизаны. Они привели с собой тщедушного мужичонку в вытертых до белизны джинсах и рубахе в крупную клетку. Мужичонка вжимал голову в плечи и испуганно озирался по сторонам.
– Вот, – сказал один из партизан. – На прошлой неделе взяли. На немцев, гад, работал.
Ничего не понимающий Муравьев с ужасом воззрился на бедолагу. А у того лицо сморщилось так, будто готов был вот-вот расплакаться.
– На каких немцев? – пробормотал Сеня. – Что вы такое говорите? Ну неправда же это!
– Неправда? – грозно глянул на него бородатый партизан и повернулся к человеку в клетчатой рубахе. – Скажи-ка, откуда ты вез товар?
– Из Берлина, – проскулил несчастный.
– Вот! – рубанул воздух ладонью бородач. – Из самого логова фашистского зверя!
– Подождите! – торопливо сказал Сеня. – Давайте разберемся, товарищи!
Повернулся к человеку в клетчатой рубахе.
– Вы москвич?
– Да.
– Как здесь оказались?
– Я товар вез. А они мой грузовик сожгли.
– Так это ваша машина там, за деревней, сгорела?
– Моя.
– А товар в Берлине брали?
– Ну!
– Так скажите им! Что по контракту! Пусть накладную посмотрят!
– Я говорил! – заскулил несчастный водитель. – И бумагу показывал. Уж лучше б не показывал вовсе!
– Почему?
– Они бумаги раскрыли, а там… а там…
Скривился. Точно, заплачет.
– А там по-немецки. И ясно написано – Берлин.
– На фрицев, гад, работает, – зло отозвался кто-то из партизан.
– Да не на фрицев! – взвился Муравьев. – И чего вы к тому Берлину прицепились! Германия уже не та! Они не враги нам! Мы вроде как друзья!
– Это ты с Гитлером дружишь, родной? – негромко, но страшно осведомился главный из партизан, и Сеня, увидев его глаза, почему-то захлебнулся воздухом, в мгновение утеряв нить разговора.
Партизан придвинул к себе автомат.
– Э-э, вы его неправильно поняли, – вмешался Толик. – Он всего лишь хотел сказать…
– Все мы правильно поняли.
– Он против немцев, это же ясно. Гитлер капут! Правильно, Сеня?
Насмерть перепуганный Сеня Муравьев с готовностью кивнул.
– Вот видите! – сказал Толик. – Что же тут непонятного?
– Гитлер капут! – подал голос начавший прозревать шофер. – Смерть фашистским оккупантам!
– Ишь как запел! – не одобрил партизан. – Как товар ихний возить, так он с превеликой готовностью…
– Да не ихний это товар! – заскулил шофер. – И вовсе не германский! Телеки японские!
– Что японские – то мы разобрались, – степенно кивнул бородач. – Ясное дело, Япония – союзник фашистской Германии. Даром, что ли, им в тридцать девятом товарищ Жуков на Халхин-Голе накостылял. Все никак не уймутся японские милитаристы.
Для шофера с японским товаром получилось как с той накладной. Уж лучше бы рот не раскрывал. Только хуже себе сделал. Все не так, все против него, куда ни кинь.
– Ладно, пообедаем, – объявил главный из партизан. – Нечипоренко, неси продукты.
Нечипоренко исчез и вернулся через пару минут с огромным, невообразимого веса, баулом. В бауле обнаружились: рыба красная и белая, ананасы, дорогой ненашенский коньяк, несколько банок черной икры, французские колбасы и головка французского же сыра. Еще присутствовали бельгийские мясные консервы, запаянная в пластик аппетитно выглядящая выпечка и какие-то заморские фрукты, которые Сеня Муравьев видел в московских супермаркетах, но никогда не покупал по причине их дороговизны. Вообще съестные припасы, извлеченные из баула, стоили по первой прикидке столько, сколько Муравьев в своей фирме зарабатывал за два, а может, и за все три года.
– Трофейное, – объяснил Сене партизан. – Подкармливают нас проклятые оккупанты.
И Сеня представил, как выходят ночью к шоссе эти люди, останавливают большегрузные машины и грабят их, набивая свои безразмерные баулы дорогущей заморской снедью.
Коньяк разлили по граненым стаканам. Главный из партизан встал, приняв вид суровый и торжественный.
– За нашу победу! – сказал он. – Давайте поклянемся, что не сложим оружия до тех самых пор, пока хоть один фашистский оккупант топчет нашу родную землю!
Сеня, слушая его, все больше втягивал голову в плечи. Выпитый им стакан самогону уже давал о себе знать, и Сеня поплыл. Он уже переступил ту грань, которая отделяет веру от неверия, уже поверил в реальность происходящего. Или был близок к этому.
Выпили. Сеня свой стакан осушил до дна.
– Напьется ведь, – сказала стоявшая рядом со мной Светлана.
Я лишь вздохнул в ответ. Вмешаться в происходящее не было совершенно никакой возможности. Действо развивалось по присущим одному ему законам.
