Владимир Гриньков - Министерство мокрых дел
Сеня представлялся ей пришельцем из другого, неведомого мира.
– А еропланы?
– Что? – напрягся Сеня, не уловив смысла сказанного.
– Еропланы, говорю, летают?
– Самолеты, – подсказал Толик.
– Ах, самолеты. Летают, – кивнул Муравьев.
На стол тем временем выставлялась отварная картошка, малосольные огурчики, крупно порезанный домашний хлеб и мутноватая жидкость в литровой бутыли. Это не очень-то интересовало Сеню. Он осторожно и будто бы незаметно для окружающих смещался к окну. Наконец оказался рядом и выглянул наружу. Безлюдье. Никаких бандитов-партизан. Он даже несколько успокоился, по-моему.
– Прошу к столу, – пригласила хозяйка.
Толик сел первым. Автомат положил на лавку рядом с собой.
– А где лук, мать?
– Да нешто не знаешь?
– Просил же – выставляй на стол, когда обедаем! – пробурчал Толик.
Поднялся из-за стола, вышел из комнаты.
– А что тут такое про партизан говорилось? – поинтересовался Сеня, напуская на себя спокойный вид. Излишне спокойный.
– Известное дело – хозяйничают.
– Кто?
– Ну, партизаны, про кого вы спрашиваете.
– Они бандиты, да?
– Что же вы такое говорите-то! – замахала руками женщина. – Прям как полицай какой, честное слово!
– Какой такой полицай?
– Который за немцев. Для всех полицаев партизаны – бандиты.
– А у вас и полицаи есть?
– Сейчас нету.
– Почему?
– Опасаются к нам нового назначать. После того как прежнего ухлопали.
– А кто ухлопал?
– Партизаны, ясное дело.
– И давно его… того… ухлопали? – осторожно осведомился Сеня.
– Давно. Я совсем маленькая тогда была. Он вот тут жил, в соседнем дворе…
– Кто?
– Полицай. Немцы его назначили. Степанов фамилия. А партизаны ночью пришли и его застрелили.
– Год какой был?
– Да сейчас разве упомнишь? Сорок первый. Аль сорок второй.
– А потом, значит, немцев отбросили от Москвы…
– Кто отбросил, сынок? – не поняла хозяйка.
– Наши. Красная Армия.
Женщина посмотрела на Муравьева так, словно сомневалась в его душевном здоровье. Но Сеня ее взгляда не заметил и продолжал как ни в чем не бывало:
– Наши погнали фрицев на запад, вот у вас больше полицаев в деревне и не было.
Хозяйка тем временем совершенно потеряла способность что-либо понимать.
– Как же на запад? – спросила. – Как же погнали их? Ты ж разве не из Москвы приехал?
– Из Москвы.
– И что – не видел там оккупантов?
– Какие оккупанты?! – воскликнул Сеня.
– Ой, мамочки! – прижала руки к груди женщина.
Только теперь Сеня увидел ее глаза. В тех глазах были недоверие и растерянность – совершенно натуральные. И Сеня дрогнул.
– Ну что за чушь! – сказал он. – Какие оккупанты? Война еще в сорок пятом закончилась. Или вы об этом ничего не знаете?
– Да как же! Ведь борьба идет! Ведь оккупационный режим! Враги топчут родную землю! Я сама в газете про то читала!
– В какой газете? – спросил растерявшийся Сеня.
– Вот, я ее на печи прячу.
Откуда-то из тайника и вправду была извлечена газета. Сеня ожидал увидеть пожелтевшие, почти истлевшие листки бумаги, но газета оказалась очень даже нестарой.
– Вот! – сказала женщина, с любовью разлаживая газетный лист. – Тут как раз и читала.
Газета «Завтра». Месячной давности. Крупно над названием: «За нашу Родину – огонь! огонь!» Заголовки статей: «Ненавистный оккупационный режим скоро рухнет», «Выметем нечисть из Кремля!», «За Родину! За Сталина!»
– Э-э, – замялся Сеня. – Вы неправильно поняли.
Запнулся, не зная, как объяснить. Женщина терпеливо ждала.
– В общем, это аллегория, – не очень уверенно сказал Сеня. – Не надо понимать буквально.
– А как же надо понимать? – нахмурилась хозяйка. – Ведь написано же – «преступный режим». И вот еще, на другой странице – «русский народ стонет под гнетом оккупационного правительства». Это же в газете написано, не где-нибудь!
– Газеты тоже иногда неправду пишут.
– Газеты – неправду? – изумилась хозяйка.
Казалось, еще немного – и ее хватит удар. Сеня совсем уже растерялся, не понимал, что происходит.
Вернулся Толик. Выложил на стол несколько крутобоких луковиц.
– Угощайтесь, – предложил он Сене.
Растерянный Муравьев машинально взял луковицу, откусил половину, даже не очистив, скривился, закашлялся и только тогда пришел в себя.
– Послушайте! – сказал Сеня, обращаясь к Толику. – Ну вы-то были в Москве! Вы видели! Расскажите матери, что никаких оккупантов там нет!
– Бесполезно! – махнул Толик рукой. – Она у меня старой закалки. Верит всему, что пишут в газетах. Уж я бился с ней, бился – все без толку. Начитается, – кивнул на газету, – и ничем ее после этого не прошибешь.
– Привезите другую газету! – подсказал выход Сеня. – «Московский комсомолец», к примеру!
– Привозил. Еще хуже.
– Это еще почему?
– Про взрывы и убийства в Москве там есть? Есть! С фотографиями. И что мать на это сказала? Ты что сказала, ма?
– То и сказала. В войну, в лихую годину, извечно порядка нету. И бьют, и грабют…
– Вот! – с чувством подытожил Толик. – А то еще про Америку там пишут так, будто они нам закадычные друзья, чего раньше не было.
– И баб голых полно, – подсказала женщина.
– И еще вот рекламы немерено, – вспомнил Толик.
– Да, – подтвердила хозяйка. – При советской-то власти и слова такого – «рыклама», прости Господи, не знали. Это оккупанты все понапридумывали.
– Вот видите, – сказал Толик. – Все одно к одному.
– Но газета-то – «Московский комсомолец»! – не выдержал Сеня. – Комсомолец! Вам это слово ни о чем не говорит?
– А специально название оставили, – убежденно сказала женщина.
– Кто?
– Оккупанты, понятное дело. Чтоб народ, значит, дурить.
– Почему же вы так думаете?
– А потому, что комсомол и голые бабы рядом быть не могут!
Лично Сеня считал иначе и мог бы в подтверждение собственной правоты привести массу случаев из своей комсомольской юности, но что-то его в последний момент остановило.
Он медленно дозревал. Весь этот разговор про оккупационный режим и про газеты был всего лишь подготовкой к основному действу. Сейчас Сеня всего лишь растерян. А скоро ему придется удивляться по-настоящему.
– Тут вся деревня такая, – сказал Толик, хрустя луковицей. – Переубедить невозможно.
– Но ведь бред!
– Не скажите, – возразил Толик. – Дела тут серьезные.
В правдивости этого утверждения Сене Муравьеву довелось убедиться почти сразу. Хлопнула входная дверь, и в комнату ввалились несколько крепкого вида мужиков. Они были бородаты, не очень опрятно одеты и все – с автоматами. Кто с «ППШ», как у Толика, кто с трофейным немецким «шмайссером».
– День добрый, хозяева! – пробасил один из гостей.
– Добрый! – отозвался Толик, придвигая к себе автомат поближе.
Этот жест не укрылся от Муравьева.
– Немцы в деревне есть? – спросил бородач.
– Нету, – с готовностью отозвалась хозяйка.
– А это кто? – подозрительно глянул бородач, качнув стволом автомата в сторону Муравьева, и бедный Сеня едва не лишился чувств.
– Из города товарищ, – пояснил Толик.
– Из Москвы?
– Ну!
– Зачем приехал?
– По делам он, – ответил за потерявшего дар речи Муравьева Толик.
– По каким таким делам? На немцев работает? В управе, да? По сельхоззаготовкам ответственный? «Курка-яйка»?
– Я по недвижимости, – пробормотал потрясенный до глубины души Сеня.
– По какой такой недвижимости? По кладбищенским делам? Из похоронной команды?
– Совсем наоборот. Дома и квартиры. Продажа и аренда. Низкие цены. Гарантия конфиденциальности и надежности сделок.
Бедный Сеня и не заметил, что начал изъясняться фразами из рекламного буклета. Его никто не понял, кажется.
– Что он мелет? – еще более нахмурился бородач. – Он из полицаев, да? Мозги нам пудрит?
Про полицаев – это было по-настоящему страшно. Последнего полицая тут ухлопали еще в сорок первом, Сеня об этом уже знал. С тех пор полицаев в этих краях не видели, но ждали, когда объявится следующая жертва. Дождались…
– Я не полицай! – торопливо объявил Сеня.
– Не полицай, – подтвердил Толик.
Бородач посмотрел недоверчиво, но настаивать на своей версии все же не стал. Сел на лавку, положил автомат себе на колени.
– Что там в Москве? – спросил. – Фашисты бесчинствуют?
Сеня Муравьев беспомощно оглянулся на Толика.
– Бесчинствуют, – с невозмутимым видом доложил тот.
– Но народ-то не сломлен? Сопротивление оккупантам нарастает?
– Нарастает, – без тени сомнения подтвердил Толик.
Бородач удовлетворенно кивнул, давая понять – он и не сомневался в том, что земля горит под ногами оккупантов.
– Накорми-ка нас, хозяйка, – сказал бородач.
Мать Толика засуетилась у печи.
– А корову-то ваши у бабы Глафиры увели со двора, – неожиданно сказал Толик. – На прошлой неделе.
