Петр Катериничев - Иллюзия отражения
Теперь предстояло разобраться с дверью. Внутри – кондиционеры, и, если Даша Бартенева решила отдохнуть в прохладе, придется что-то выдумывать. Но дверь была прикрыта и не заперта. Саратона: здесь европейцы из собственного упорядоченного и охраняемого мира попадают в мир карнавальный, праздничный и оттого кажущийся им еще более совершенно безопасным. Так оно и было – до последнего времени.
Я тихохонько просочился в помещение, прислушался. Номер, обширный полулюкс, по первому впечатлению был пуст. Но тревога вдруг заклубилась в душе серой мутью; я ступал настороженно, стараясь поскорее привыкнуть к почти полной темноте из-за задвинутых вглухую портьер...
Выстрел был невнятный, как хлопок пробки из-под шампанского. Я кувырком рванулся за кресло, но выстрелы захлопали один за другим; пули вязли в обшивке, одна смахнула массивную вазу со стола, другая, срикошетив от каминной решетки, с остервенением зарылась в податливую мякоть пуфика.
Огонь был беспорядочным и безумным. Выстрелы стихли внезапно, в наступившей тишине отчетливо слышался звон катящихся по паркету стреляных гильз. Я выглянул, заметил фигуру у стены, двумя кувырками преодолел расстояние и прыжком опрокинул стрелка на пол.
Это была Даша Бартенева. Крохотный инкрустированный браунинг выпал из руки девушки, а сама она забилась на полу в рыданиях. Я залепил ей две хлесткие пощечины, девушка сжалась в комочек, взглянула на меня с ужасом, прошептала:
– Ты пришел за моей душой?
Голос ее был едва слышен, а глаза казались безумными.
– Нет. Я пришел поговорить с тобой, Даша. Просто поговорить.
Бартенева тряхнула волосами, прикрыла руками рот, закашлялась, снова замотала головой, выдавила:
– Это ты? Мне... нужно... в ванную... только... ты... снова... никуда... не... уходи...
– Я не уйду.
Ее не было уже минут пятнадцать, и я забеспокоился. Подошел к двери в ванную комнату, прислушался: плеск душевых струй и ничего больше. Повернул ручку дверцы, толкнул: Даша сидела нагишом на коврике под душем, подстелив вымокшее насквозь махровое полотенце и невидяще смотрела перед собой.
– Даша, – позвал я, но девушка никак не отреагировала.
Я наклонился к ней: нет, она не была ранена; просто – следствие шока. По всем умным психологическим вывертам шок теперь должен был испытывать именно я, но... Не было у меня на это ни времени, ни досуга. Закрутил краны, подхватил полотенце, поднял девушку на руки, отнес в спальню и опустил на широченную кровать. Она молчала и дрожала так, словно находилась под пронизывающим ноябрьским ветром где-нибудь на берегу Финского залива.
Я вытер девушку досуха, положил на постель, укрыл. Она, наконец, подняла на меня невидящий взгляд, спросила потерянно:
– Что здесь происходит?
Признаться, именно это хотел спросить и я.
Глава 51
– «Что-то где-то происходит, ладно, ну и пусть бы, люди рушат и возводят здания и судьбы», – напел я тихо.
А девушка продолжала смотреть на меня отсутствующим взглядом. Потом выбралась из-под одеяла, встала, вышла из спальни, вернулась с бутылкой бренди и стаканом, налила себе, выпила, не разбавляя, тремя глотками, поморщилась, села на постель, тряхнула головой:
– Ну надо же... Ужас какой-то. Я едва тебя не убила, – помолчала, добавила: – А если бы ты не появился, я, наверное, убила бы себя.
Глаза ее казались шальными, а в глубине их ледяными искрами изморози тлел страх.
Я бросил ей халат. Она мотнула головой и, похоже, только теперь сообразила, что раздета донага. Разом покраснев, повернулась ко мне спиной, набросила халат, запахнулась:
– Извини... Что-то совсем не понимаю ничего...
– Что здесь произошло, Даша?
– Просто я боюсь. Жутко боюсь. Я совсем не ложилась сегодня. И вчера. И позавчера. Мне удается поспать лишь пару часов днем – в шезлонге на пляже, но и там... У меня были такие сны, что лучше вообще не смыкать глаз. А когда я смотрю на себя в зеркало, то мне кажется, что вижу я чужое изображение – какой-то запуганной, загнанной тетки, которой и жить осталось всего ничего... Я... Я, наверное, скоро умру. Я это знаю. И ничего не могу с собой поделать. И ничего не могу поделать с этим своим знанием, хотя оно и ложно, как все неживое. – Девушка замолчала, помотала головой. – Никогда, никогда не думала, что я себя так люблю и так дорожу собой. До того, что готова пустить себе пулю в висок. Знаешь, что меня остановило? Я вдруг представила, как буду выглядеть, с простреленной головой и отломившейся затылочной костью... И – бросила пистолет прочь. – Девушка налила еще, выпила глотком, выдохнула. – А когда ты появился, словно призрак, на меня будто наваждение нашло – так мне сделалось жутко... Я ведь бывала в опасных местах, но никогда и нигде мне не было так страшно... Я ведь едва не убила тебя, Дронов.
– Откуда у тебя пистолет?
– Мне его подарили.
– Кто?
– Отец. Давно, еще в Нью-Йрке.
– Как ты провезла его в самолете?
– Я его не возила. Он хранился в моей сейфовой ячейке в банке «Либерта кредит», здесь, в Саратоне. Вместе с деньгами и ценностями.
Я подхватил пистолетик за ствол, полюбовался:
– Антикварная модель. Для охоты на тараканов особенно хорош. Но убить из него можно.
– Когда ты вошел, мне почудилось... Сама не знаю, что со мною происходит.
– К тебе кто-то заходил в номер? Ты с кем-то разговаривала?
– Нет. Как ты и сказал, прямо из ресторана поднялась сюда и сидела тихо, как мышка. А потом мне сделалось плохо. Совсем. Я все пыталась тебе объяснить еще в ресторане, но ты был так поглощен своими мыслями, что просто не слышал меня.
– Ты о своей родословной?
– Мне кажется, ты...
– Извини, я слегка раздражен. Или не слегка. Бывает. Я, конечно, паренек крепкий, но что-то мне достается в последнее время. Так кем я тебе привиделся? Злым шайтаном? Или добрым облаком гремучего газа?
– Тенью. Призраком. Из прошлого века.
– Славно. В твоих апартаментах это не последняя бутылка?
– Нет. Бар полон. Ты хочешь выпить ее всю?
– Всю, может, и не выпью, но отхлебну порядочно.
– Мне сказали, ты предпочитаешь чай.
– Сейчас – особый случай. Хочется обрести пустоту, простоту и ясность. Чтобы бродить по вехам иллюзий. И иллюзорности вех. А то я сух, как пергамент. Такие дела.
– Что с тобой, Дронов?
– Ничего. Всем вам можно трогаться умом, а мне – нет?
– Кому – всем?
– Тебе, Вернеру, Сен-Клеру...
– Вернер? При чем здесь Вернер?
– Я его встретил недалеко. В интернет-кафе. Он говорил о странном мире и странных людях. О тех, что сочиняют жутковатые сказки, в которых дети теряются, как взрослые, а взрослые пропадают, как дети...
– Что с тобой, Олег?
– Размышляю вслух. Кстати, у тебя еще есть патроны?
– От браунинга?
– А что, у тебя здесь еще и кольт?
– Нет. Кольта нет. А патроны есть. В коробке. Ты злишься на меня? Это невеликодушно.
– Злюсь? Да что ты! Я вполне доволен. И великодушен. Знай я, что у тебя еще коробка, я был перекурил это дело за креслицем, чтобы ты могла настреляться вволю.
– Извини. Я понимаю, почему ты такой. У тебя стресс.
Как славен и добродетелен сегодняшний мир! И состояние душевной опустошенности и несвязухи, близкое порой к панике, помешательству, отчаянию и всегда – полное одиночества, характеризуют всего двумя ничего не значащими словами: «стресс» и «депрессия»!
– Спасибо. За понимание.
– Может, ты действительно выпьешь бренди и успокоишься? Мне помогло.
Я так и сделал. Благо стакан был. Потом присел на диванчик рядом с кроватью. И почувствовал вдруг тяжелую, свинцовую усталость. И еще – мне стало тоскливо. События вокруг напоминали причудливый танец теней, я неволей был в него втянут; он подчинялся какому-то определенному ритму, но ритма этого я не понимал и не чувствовал. Все, что произошло со мною за последние сутки, виделось мне нагромождением бессмысленных событий: я не мог найти им логичного объяснения.
Впрочем, удивляться здесь ничему не приходилось. События накатывались на меня одно за другим, усталый мозг начал, сбиваясь, принимать слова за факты, да и я, очаровываясь некоторыми собеседниками, такими, как герцогиня Аленборо, Алина Арбаева или Даша Бартенева, упускал то важное, чего не бывает в словах, то, что находим мы в жестах, полувзглядах, движениях... В лихорадочном блеске глаз или в надменно-беспомощном изгибе губ... Ведь за нарочитым цинизмом порой прячется нежность или ранимая детскость души, а за показной беспомощностью скрываются расчет и алчность.
И еще мне вдруг подумалось, что я нахожусь совсем не здесь и не с теми, что все происходящее вокруг – не больше чем маета, в которой так просто потерпеть победу... Маета опасная и жестокая, но никак не относящаяся к моей жизни, по крайней мере к такой, какой я бы хотел ее видеть, ощущать, чувствовать... И еще – мне захотелось в края легкие, бездумные, где люди беззаботны, как дети, и столь же доверчивы и искренни. Никогда я не был в таком краю и, наверное, никогда уже не буду... Потому что такого края нет. И бегу я теперь по кругу, не мною вычерченному и не мною отмеренному, потому что он не приближает меня к жизни, какой я хочу... И не приблизит никогда.
