Чингиз Абдуллаев - Третий вариант
Утром следующего дня мы направляемся в Лабуэр. Квартиру с тремя спальнями находим довольно быстро, почти в самом центре, недалеко от местного католического храма. Квартира большая, светлая, хорошая. Две спальни находятся наверху, на втором этаже. Третья спальня и гостиная — на первом. Конечно, туалеты к каждой спальне, кухня, оборудованная всем необходимым. Когда мы поднимаемся наверх и начинаем осматривать спальные комнаты, Саша заявляет, что одна из них ей очень понравилась и она будет жить в ней. Мы, конечно, соглашаемся. Но представьте себе мое состояние, когда она, осматривая вторую спальню, вдруг удивленно спросила:
— Мама, а почему здесь только одна кровать?
Очевидно, Надежда тоже удивилась:
— Что тебя смущает? Это будет моя спальня.
— А где будет спать дядя Леша? — спрашивает та проказница.
— Внизу, — поясняет мать, — в другой спальне.
— А почему в другой? — не отстает девочка и тут же поясняет свою позицию: — Муж и жена всегда спят в одной спальне. Вы разве не муж и жена?
Представляете? Я чуть не поперхнулся. Осторожно вышел из комнаты, предоставив ее матери самой разбираться с дочерью в этом деликатном вопросе.
Вечером, когда мы уже разместились и я смотрел телевизор, сидя в гостиной на диване, спустилась Надежда. Молча села в кресло перед телевизором. Очевидно, ей было интереснее, чем мне, она ведь знала французский. Вообще-то это удивительное дело — знать другие языки. Чувствуешь, будто в тебе сидят несколько человек: столько людей, сколько языков. Это так здорово — понимать людей других национальностей. И так глупо, что я не учил их в детстве.
Мы долго сидим перед телевизором. Потом она меня спрашивает:
— Те, кого мы ищем, находятся в Лабуэре?
— Да, по-моему, здесь. Не знаю, где точно. Завтра начнем розыски. Нам нужно говорить всем, что приехали из Латвии. Понимаешь? Из Латвии.
К этому времени мы уже перешли на «ты». Это получилось как-то незаметно, само собой.
— Ты осознаешь, что с нами ребенок?
— При чем тут девочка?
— Она все видит и многое понимает. Если ты сам… словом, если ты решишься пойти на убийство, она может это почувствовать. Дети в таких случаях очень чувствительны.
— Нет, — отвечаю, — самому мне убивать никого не нужно. Просто я позвоню в Москву.
Но она смотрит на меня таким взглядом, словно я уже убил кого-то на глазах ее дочери. Потом встает и уходит к себе.
Ночью я иду в ванную. Снимаю свою левую кисть, положив ее рядом, долго смотрю на культю. Почему все так получилось? Как я радовался, когда у нас родился мальчик. Казалось, все будет хорошо. Будь проклят Афганистан, будь прокляты все войны на свете. Разве я хотел быть таким. Таким! Вот с этим изуродованным обрубком руки. Я сижу в ванне и вдруг чувствую, что сейчас заплачу. Просто разревусь, как голый болван. Ведь все могло быть совсем иначе. И такая девочка, как Саша, могла быть моей дочерью. А такая, как Надя, — моей женой.
Плакать, конечно, я не стал. Ни к чему все это. И Афганистан вспоминать не нужно. Мало ли людей становятся инвалидами. Некоторым везет еще меньше, возвращаются с войны без обеих ног или слепые, глухие, парализованные. Просто мне не повезло, так сказать, комплексно. Сначала ранение, потом неприятности с женой, которая действительно оказалась законченной стервой. И, наконец, моя нынешняя профессия. В книгах и в кино инвалиды возвращаются к нормальной жизни, становятся героями труда, даже войны, как Мересьев. Хотя это было и на самом деле. Но мне не повезло комплексно. Кроме войны, на которой меня ранили, и плохой жены, от которой я ушел, моя судьба еще совпала с развалом страны. Ну кому был нужен однорукий инвалид? Да, в бывшем Советском Союзе за мои награды меня бы избрали в разные президиумы, дали бы хорошую работу, постоянно ставили бы в пример. А в таком бардаке, какой был в России в начале девяностых, я мог только побираться на помойке, а мои медали и ордена кое-кто советовал мне засунуть сами знаете куда.
Тот самый третий вариант. Либо становись героем, либо спивайся и погибай. Я стал убийцей, доказав, что в жизни бывает третий вариант. Убийцей с одной рукой.
На следующее утро мы отправились гулять по городку. Нужно сказать, с самого начала я, конечно же, был против присутствия девочки. Но где-то в душе, где-то глубоко, на уровне подсознания, я знал, что ребенок может пригодиться. Мне было очень стыдно за эти мысли, вообще за подобное отношение к Саше. Но я был профессиональный киллер. И знал, что самое лучшее прикрытие для убийцы — это милая семья, состоящая из папы, мамы и дочки. Единственное, за чем нужно было следить, чтобы мы не говорили слишком громко, это могло привлечь внимание наивных французских провинциалов.
Весь день мы бродили по городку и, разумеется, ничего не нашли. Везет в жизни один раз. Два везения на одну поездку — слишком много. Не могли же мы спрашивать у каждого встречного, не знает ли он, где живут приехавшие сюда двое иностранцев из России. Иногда мы позволяли себе интересоваться у официантов, бармена и торговца газетами. Делала это Надя, и очень осторожно. Однако никто ничего не знал об иностранцах, остановившихся в городке. И с чего я взял, что Касимов и его спутница должны поселиться в Лабуэре? Клочок бумаги еще ни о чем не говорил. С другой стороны, билет Париж — Бордо был слишком явным подтверждением того, что мой клиент находится где-то рядом. Но почему Лабуэр? Я должен обойти каждый дом в этом городке, но постараться понять, чем связан Лабуэр с билетом Париж — Бордо, купленным спутницей Касимова в Стамбуле.
Вечером мы ужинаем в местном рыбном ресторанчике. Единственный человек, который должен радоваться этому, была Саша. Но, оказалось, и я получаю удовольствие от подобного времяпрепровождения. И, честное слово, мне иногда кажется, что ее мама тоже не совсем скучает в нашей компании. После ужина мы смотрим телевизор в нашей квартире уже втроем, и, признаюсь, я меньше всего думаю о своей левой руке.
На следующий день мы снова обходим городок. На этот раз более целенаправленно. Для начала отправляемся в центр, где посещаем местную достопримечательность — какое-то знаменитое кафе. Надя снова начинает разговор о соотечественниках, ранее сюда приехавших. Но все безрезультатно. Никто ничего не знает. Кажется, так мы потеряем здесь месяцев восемь.
Но я уже говорил, что всегда существует третий вариант. И я прошу Надю узнать, где находится местный агент по продаже недвижимости, чтобы встретиться с ним. Агента мы находим почти сразу. Эта европейская черта очень удивительна для любого бывшего гражданина моей страны. Если указан телефон, он обязательно правильный. И, самое главное, вы всегда можете найти нужного вам человека по указанному адресу в рабочее время. Это не наша родная страна, где нужного человека можно ловить неделями, а его телефон либо не отвечает, либо просто давно изменился.
К нужному нам человеку мы попадаем уже через два часа после того, как мне пришла в голову эта мысль. Он сразу нас принимает и любезно соглашается ответить на все вопросы. Мы объясняем, что хотели бы купить квартиру, и попутно выясняем, не приобретал ли квартиру где-нибудь в окрестностях Лабуэра кто-то из наших соотечественников. Однако нас ждет разочарование. Никто из наших соотечественников, ни «новых», ни «старых», за последние несколько лет не приобретал здесь ни квартир, ни домов. Агент говорит это с таким сожалением, словно именно он виноват в таком досадном факте. Собственно, таким я и представлял себе торговца домами и автомобилями. Узкий, немного вытянутый нос. Хитрый прищур маленьких бегающих глаз, короткая бородка без усиков, хрящеватые уши, прижатые к голове. Что-то в его облике дьявольское, словно сама профессия пройдохи накладывала отпечаток на его облик. Подумав об этом, я даже повеселел. А потом вспомнил про свою профессию и разозлился. Получается, у меня лицо палача либо убийцы.
Мы обещаем подумать о приобретении недвижимости и прийти снова. После чего отправляемся в туристическое бюро, через которое и сняли свою квартиру. Там нас принимает женщина в возрасте, уверенная в себе, холодная, некрасивая и немного злая. Она говорит хорошо поставленным голосом, так убедительно и четко, что мне все время хочется сделать какую-нибудь непристойность в ее присутствии, например, снять брюки. Она напоминает мне мою учительницу физики, которую мы боялись и не любили. Хотя, став старше, я понял, что напрасно не любили, она была довольно красивой женщиной. Просто на ее злом, неудовлетворенном лице всегда лежала печать высокомерия и обиды, которую мы ей не прощали. Уже после школы я узнал, что ее муж работал в исследовательском институте и, когда она выходила за него замуж, был довольно перспективным кандидатом наук, но постепенно стал пить, забросил науку, так и оставшись кандидатом. А она, уже видевшая себя профессорской женой, осталась рядовой преподавательницей физики в школе. И то, что она не могла простить своему мужу, сказывалось на нас, ее учениках.
