Чингиз Абдуллаев - Третий вариант
Чем больше я размышляю, тем крепче мое убеждение, что нашел действительную причину всех этих событий. Только в одном случае миллионер Касимов будет скрываться. Если эти деньги настолько грязные, что любое упоминание о них грозит скандалом.
Очевидно, на каком-то этапе коммерсант получил преимущество и воспользовался им, завладев деньгами. Теперь руководство республики, которому принадлежат эти деньги, сделает все, чтобы замять скандал и, по возможности, вернуть эти суммы. А мой «владелец скотобойни», очевидно, занимает очень большой пост в иерархии правительственных чинов и имеет неограниченное право вершить судьбы всех людей.
Надежда уехала через двадцать минут после разговора со мной. А я решил утром в последний раз побывать в Люцерне, чтобы убедиться в бесполезности наших поисков в этом городе.
Люцерн встретил меня ярким солнцем. Я предусмотрительно взял с собой два словаря — французский и немецкий. Здесь можно купить любой справочник. Когда я появляюсь в уже знакомом отеле, на лицах стоявших в дверях лакеев светятся улыбки. Очевидно, они считают меня сумасшедшим.
С помощью словаря я прошу уступить мне номер, тот самый, в котором раньше жил Мирзоян. Предоставить на одну ночь. В отеле всего восемь сюитов, один из которых когда-то занимал мой нынешний клиент. Но в тот момент, когда я там появляюсь, именно этот номер оказывается занятым. Я, опять же прибегая к помощи словаря, объясняю портье, что прошу переселить из того в другой номер и вселить меня.
Портье долго прикидывается дурачком, не понимающим мое немецкое произношение, пока наконец стодолларовая купюра не делает его более покладистым. Он соглашается переселить из нужного мне номера неизвестного английского бизнесмена, переведя его на другой этаж. А я вселяюсь в этот нужный мне сюит.
Через полчаса я начинаю планомерный обыск обеих комнат, пытаясь найти хоть что-нибудь. Выстукиваю стены, поднимаю ковролин, прощупываю матрацы. Но тщетно. Никаких следов я не нахожу. Зато обнаруживаю кучу полезных вещей — иголки, пуговицы, ремни. Я уже собираюсь уходить, когда замечаю клочок бумаги, торчащий из-под шкафа. Очевидно, он упал туда, и его никто не заметил. Но сегодня, когда я поднимал ковролин и двигал шкаф, эта бумажка сдвинулась и стала видна. Я осторожно достаю ее, пытаюсь разобрать, что на ней написано. Разобрать трудно. Времени у меня достаточно, и я не оставляю надежду, звоню портье и прошу принести мне в номер подробную карту Франции.
— Автомобильных дорог? — уточняет тот.
— Нет, вообще карту Франции. Особенно мне нужны ее южные районы.
Вы не поверите, но карту мне приносят через три часа. За это время я сто раз в душе поблагодарил богов, что послали мне такую работящую помощницу. Если бы Надежда так же долго искала карту, как это делали сотрудники гостиницы, я бы до сих пор сидел в отеле города Цюриха. Но, как бы там ни было, карту все-таки приносят, и я ее изучаю. На подобранном клочке мне удалось прочесть несколько слов, как мне показалось, обозначавших название местности.
В уме же я все время держу маршрут Париж — Бордо. Поэтому сразу начинаю смотреть южные районы Франции. Кажется, живущий до меня в отеле Рашид Касимов тоже интересовался именно этими районами, так как на клочке бумаги я рассмотрел схему части дороги. Теперь мне снова нужен портье. Я спускаюсь вниз и отзываю жуликоватого швейцарца в сторону. Как жаль, что я не могу говорить по-французски. Но мои стодолларовые купюры гораздо лучшее средство для переговоров, чем любой переводчик. Ну а телефон, он на любом языке телефон. Я показываю ему счета с надписью «телефон», тычу в них пальцем, кричу: «Мне нужен телефон». Он долго меня не понимает, даже когда я достаю сразу пять стодолларовых бумажек. Он очень хочет их получить, морщит от напряжения лоб и вдруг сам придумывает выход из положения. Он просто звонит куда-то, затем передает трубку мне.
Трубка спрашивает что-то на тарабарском языке, я даже не знаю на каком. Я отвечаю, что не понимаю. И вдруг там на довольно чистом русском языке просят объяснить, что я хочу, чтобы передать это портье. Ну и сукин он сын! Нашел-таки человека, знающего русский язык. Я быстро объясняю, что мне нужны все телефонные переговоры жившего до меня мистера Мирзояна. И передаю трубку портье. Тот выслушивает, кивает и бежит к своему компьютеру. Через десять минут я получаю все счета Рашида Касимова. Среди них есть телефонный звонок из Франции. Вернее, три звонка оттуда. И его звонок… куда бы вы думали? Ни за что не догадаетесь. В какой-то маленький французский городок Лабуэр. Я узнаю об этом от портье, когда повторяется утомительная процедура его звонка, моей просьбы, перевода моих слов и его постижение их смысла. Мне нужно узнать, чей код набран в номере телефонного счета этого господина. Через минуту мне дают название городка — Лабуэр.
Кинув на прощание моему находчивому портье пять сотен, я бросаюсь наверх. Дрожащими руками разворачиваю карту юго-западного побережья Франции. Так и есть. Городок Лабуэр находится на юге Франции, как раз на той самой дороге, которая ведет от Бордо к испанской границе. Думаете, бывают такие совпадения? Его звонок в Лабуэр, билет его женщины в Бордо и, наконец, маленький клочок бумаги с Бискайским заливом. Нет. Столько совпадений сразу просто не бывает. Я точно знаю, что напал на след. Город Лабуэр на юге Франции. Это то самое место, куда мы вместе с Надеждой должны теперь ехать.
А ведь всего-навсего нужно было сопоставить счета телефонных звонков во Франции, обрывок бумажки, найденный в Люцерне, и заказанные в Стамбуле билеты. И все сразу становится на свои места. Только не говорите, что это так просто. На самом деле я здорово помучился, пока свел воедино все эти факты.
ГЛАВА 23
Продолжение событий. День седьмой
Не буду ничего говорить о Париже. Я здесь первый раз в жизни. А о нем столько известно, что я все равно не скажу ничего нового. Это действительно какой-то непонятный город. Я человек не сентиментальный, но, попав сюда, ступая по набережной Сены, разглядывая дома, чувствовал удивительное волнение.
Ровно в пять часов вечера я уже у входа в Лувр, где стоит эта непонятная стеклянная башня. Если бы моя переводчица не опоздала, я бы перестал себя уважать. Она обязательно должна была опоздать. Она и пришла в шесть пятнадцать. Но это было не так страшно. Гораздо хуже оказалось другое. Она пришла не одна.
Нет-нет. Она не привела с собой киллера, «хвост» или еще какую-нибудь гадость. Она привезла в Париж… свою дочь. Представьте себе мое состояние, когда я увидел, как они подходят ко мне вдвоем. Я думал, со мной случится удар. Только этого мне не хватало.
Надежда подходила ко мне, виновато опустив голову. Девочка, одетая в красную куртку и клетчатые штаны, весело смотрела на меня, словно ожидала, что я покажу ей какой-нибудь фокус.
— Что это такое? — зло спрашиваю я, кивая на ребенка.
— Моя дочь, — тихо отвечает Надежда.
— Я догадался. Что это значит?
Она виновато молчит. А девочка вдруг спрашивает:
— Дядя, а ты друг моей мамы?
Она выговаривает слова по-русски с неуловимым акцентом, как говорят обычно прибалты. Вернее, говорили. Сейчас они все сразу «забыли» русский язык и «вспомнили» немецкий.
Я вспоминаю своего сына и отворачиваюсь, ничего ей не ответив. А она смотрит на меня смышлеными глазками и вдруг берет за палец правой руки и начинает тянуть.
— Может, ты мне мороженое купишь? — спрашивает она. Я гляжу на ее маму, уже собираясь сказать какую-нибудь гадость, даже открываю рот. Потом закрываю его и неожиданно обнаруживаю, что спрашиваю против своей воли:
— А какое мороженое ты хочешь?
Надежда улыбается, а я, чувствуя себя отцом семейства, беру ее дочку за руку, и мы идем покупать мороженое. Так начинается мое знакомство с Сашей. Я даже не знал, что у немок бывают такие имена — Надежда и Александра, хотя какие они, к черту, немки. Все время жили в России, а считались немцами. По-моему, вообще нужно было давно отменить все национальности, как в Америке. Есть американец — и все. Американец китайского происхождения, немецкого, русского, но — американец. А у нас вместо того, чтобы говорить «советский человек», стали разбивать всех по национальностям, всем академии открывать и выращивать национальные кадры. Вот и вырастили на свою голову. Они, эти кадры, ничего не смогли сделать, фигуры-то были дутые. Когда многие это поняли, тут весь галдеж и поднялся. Графоманы и неудачники полезли на политическую арену. Чем это кончилось, вы сами помните.
— У вас есть какие-нибудь планы? — спрашивает Надежда, когда мы усаживаемся за столиком в кафе на берегу Сены.
— У меня только один план, — признаюсь я, — но он исключает участие в нем вашей дочки.
Она смотрит на меня сердито.
— Чем она вам мешает?
