Дмитрий Красько - За флажками
Я слегка посочувствовал Генахе. Обидно, конечно, когда ты выдаешь на-гора шедевр за шедевром, а какой-нибудь бездарь губит их на корню. Но что делать — жизнь груба и несправедлива.
Дедушка Будильник, напротив, появился весьма довольный. Из пары-тройки восторженных фраз, что он пробулькал, захлебываясь от восторга, я понял, что ментам стали известны самые интимные подробности его партизанской молодости. Чем это могло помочь им в расследовании, я не знал, зато Дедушке хорошее настроение было обеспечено надолго.
Вся честная компания была в сборе, но отпускать нас не торопились. Полудурок местного производства, следивший, чтобы никотиновая пытка протекала без сучка, без задоринки, по-прежнему слонялся рядом, кося недобрым взглядом в нашу сторону. И, главное, молча. Только однажды, когда Дедушка достал было беломорину, надсмотрщик проявил зачатки эмоций, жестом приказав: «Убери!». Будильник крякнул, слегка подпортился настроением, но папиросу убрал. Чтобы хоть чем-то занять себе рот, принялся ворчать — мол, чего от нас еще надо, пора бы уже отпустить, и вообще — у нас клиенты прокисают. У меня было, что сказать Дедушке по этому поводу — скорее всего, Балабанов решал мою судьбу, оттого и случилась задержка. Перебирал, стало быть, варианты — то ли сразу двуручную пилу вручить да на Колыму отправить, чтобы я там запас досок для государства на зиму обеспечил, то ли предварительно в СИЗО помариновать.
В итоге прервать Дедушкино ворчанье я так и не решился. Он выглядел таким довольным, целиком отдаваясь процессу, что можно было только порадоваться за старичка. Надсмотрщик тоже на ворчание не реагировал. Как человек тренированный, он вообще делал вид, будто ни на что не реагирует. Правда, лишь до той поры, пока в коридор не выплыл Балабанов. В этот самый момент невозмутимость надзирателя резко иссякла, и он торопливо направился к Андрею Ильичу, на ходу доставая из кармана пачку сигарет.
Я не без злорадства усмехнулся. Не позволяя курить нам, полудурок получал тем же концом и по тому же месту. Насколько ему это пришлось по нраву, стало видно из возмущенного бормотанья, которым они с Балабановым принялись пуляться друг в друга, не стесняясь нас. В процессе дискуссии надсмотрщик сжевал две сигареты целиком и одну до половины, потом грязно выругался и быстрым шагом скрылся в конце коридора — там у них, видимо, располагалась курительная комната.
А Балабанов, как ни в чем не бывало, подошел к нам, обвел всю компанию благодушным взглядом и сообщил:
— Ну что? Все свободны. Поздравляю. Отмучились.
Я не поверил своим ушам. Он сказал — «Все»?! Таки да, он сказал — «Все»! И даже я! Если это была ошибка, то она мне понравилась. И, пока ему не пришло в голову исправлять ее, я заторопился следом за остальными — к лестнице, что вела вниз. На улицу, к свободе!
Однако далеко уйти не удалось. На лестнице меня догнал оклик Балабанова:
— Мешковский!
Его голос, несколько раз срикошетивший о стены, показался мне весьма неприятным. Даже, я бы сказал, несущим в себе какую-то угрозу.
— Чего? — я, тяжело вздохнув, обернулся. Прощай, свобода? Но на круглой физиономии Балабанова светилось все то же благодушие.
— Подожди-ка!
Я потерялся в догадках. Он все-таки собирается закрывать меня или нет?! Хитрит? Нацепил, сволочь, маску благодушия, а я голову ломай… И, плюнув на субординацию, я решил пойти ва-банк. Каким-нибудь хитрым образом заставить его раскрыть карты. А потому бросил ему под ноги раздраженное:
— Слышь, Балабанов! Я три часа не курил, у меня уши ниже колен болтаются! — Получилось грубовато, но я так и задумывал. Провокация должна провоцировать, правда? Тем более что он первым фамильничать начал. А я что — рыжий? Вот если бы он нежно да аккуратненько — дорогой Михаил Семенович, не будете ли вы столь любезны… Тогда и я мог бы так же — нет, Андрей Ильич, увольте, нахрен нужно… И чтобы да, так нет.
Балабанову моя грубость, однако, настроения не испортила. Он, видимо, решил, что мы знакомы уже достаточно для того, чтобы считаться закадычными друзьями. А закадычные друзья, как известно, могут позволить в общении между собой многое. Даже за кадык подержаться.
Он быстрым шагом, почти бегом, догнал меня и даже взял под локоть, чему я не очень обрадовался. Особенно учитывая дурацкие искорки, заплясавшие в глазах у Яна, Генахи и Дедушки Будильника, обернувшихся посмотреть, в чем дело. Поэтому я высвободил локоть и спросил:
— Что надо?
— Ты говоришь, они сегодня к тебе домой приходили?
— Не совсем приходили. Ты же в курсе, я при тебе рассказывал. Если забыл — можешь протокол перечитать.
— Я помню, — Балабанов ни разу не смутился. — Я к чему клоню: если они один раз у тебя побывали, отчего бы им вторую попытку не совершить?
— Вряд ли, — возразил я. — Они про меня, по идее, все разузнали и должны быть в курсе, что я сейчас на смене и развожу забулдыг по домам.
— Засаду надо устраивать в отсутствие жертвы! — Балабанов наставительно поднял палец вверх. — Они это прекрасно понимают. Тем более что ты от них уже два раза уходил.
— Даже три, если считать сегодняшнюю ночь, — я, воспользовавшись тем, что мы, долго ли, коротко ли, вышли на улицу, закурил и с наслаждением втянул дым. — И четыре раза, если считать кафешку. Я от бабушки ушел и от дедушки ушел. Колобок, натурально.
— Ну, про сегодняшнюю ночь они вряд ли в курсе. Я к чему разговор-то веду…
Его перебили. Оказывается, менты достали не только меня и Генаху. Ян тоже потерял где-то в дебрях времени свою прибалтийскую невозмутимость:
— Мишок, так ты едешь?
Я посмотрел на Балабанова, подумал и отрицательно покачал головой. Тема, которую затронул этот куратор моего несчастного случая, показалась важной. отмахиваться от нее было глупо. Тем более что свою главную жажду, никотиновую, я уже утолил.
— Езжайте, мужики. У меня еще, оказывается, разговор имеется. Я просто не знал об этом.
Балабанов опять ни фига не смутился. Непробиваемый, как доспехи бога. Он дождался, пока трое моих подельников загрузятся в машину Дедушки Будильника, проводил отъезжающее такси взглядом и повернулся ко мне:
— Так вот. Может, нам стоит сейчас вместе поехать к тебе? Так сказать, история с твоим напарником, дубль второй?
Я задумчиво смотрел на него и пускал дым ноздрями. Чистый Змей Горыныч об одной голове. И думал при этом — а почему бы, собственно, и нет? Пистон вот-вот узнает о провале миссии по устранению Яна, перенервничает и начнет делать глупости. Одной из таких глупостей вполне может стать приказ об устранении меня в моем собственном жилище. Дополнительный козырь, если меня все-таки потащат в суд на предмет стрельбы по живому человеку. А что касается моей смены… Да какая, нахрен, может быть смена, когда руки тряслись от нервного истощения, в голове — полнейшее умственное истощение и сплошной туман, а весь организм испытывал непреодолимое желание лечь отдохнуть, потому как — физическое истощение. Да и часы показывали половину пятого утра. И я согласно кивнул головой:
— А поехали. Чем черт не шутит. Может, и правда гости нагрянут. Тогда мне на руку будет, что весь хипеш на твоих ментовских глазах произойдет.
— Тоже верно, — похвалил меня Балабанов и, указав на такси, спросил: — Твой транспорт?
Я подивился его способности задавать глупые вопросы. Других таксомоторных механизмов в округе не наблюдалось.
— Мой, понятно.
— Тогда поехали?
И мы поехали. И весьма быстро приехали. На все, про все ушло четверть часа. Будь это днем, я бы по пробкам да заторам часа два, как минимум, потерял. Но была ночь. И, сокрытые этой ночью, мы вылезли из машины, которую я предусмотрительно запер, прошли через двор в подъезд, поднялись на мой этаж и, склонившись ко входной двери с двух сторон, прислушались.
Внутри было тихо. Относительно. В кухне стандартно колбасило холодильник «Океан». Он дребезжал, как престарелый барахольщик — кем он на самом деле и был — и подпрыгивал в высоту. Он у меня всегда такой аэробикой занимался. Я-то привык, а вот соседи, бывало, жаловались.
— Что это? — спросил Балабанов. Спросил явно для галочки, потому что со спортивными достижениями отечественных холодильников хорошо знакомы все отечественные граждане. Поэтому я и ответил — тоже для галочки:
— А это там страда уборочная в разгаре. Слышишь, как комбайны шумят да комбайнеры матерятся? В закрома молотят, натурально.
— Похоже, никого нет, — вздохнул Балабанов. Горько так вздохнул. Я не удивился — может, отличиться хотел, подвиг геройский совершить, на новую звездочку заработать. А тут такой крутой облом.
— Не переживай, — утешил я его. — Пьянка только началась. Может, еще припрутся.
— Войдем?
Нет, блин! Под дверью жить останемся! Костер разведем, комаров нажарим — не пропадем, в общем! У Балабанова в голове явно отсутствовал какой-то винтик-шпунтик.
