Дмитрий Красько - За флажками
Я прокрался в прихожую, наклонился к двери и прислушался. Надо было — давно себе, дураку, говорил! — глазок в дверь вживить, да все лень-матушка. Через нее всю жизнь страдаю.
Голосов за дверью сперва не было. Было многочисленное дыхание. Именно многочисленное, словно там притаился Змей Горыныч о семи, как минимум, головах. А после третьего звонка послышались и голоса. И то, что наголосили нежданные ночные гости, убило во мне последние сомнения.
— Да что этот мусорок не открывает? Трахаются они там, что ли? — зло прошептал один голос.
— Может, не добрались еще? — так же тихо, но с куда меньшим раздражением предположил второй голос.
— Вряд ли. Он уже часа два, как позвонил, — встрял третий.
Эвона как! Выходит, Балабанов действительно позвонил из отделения, причем сделал это сразу после того, как меня, сердешного, прекратили допрашивать. С протоколами, стало быть, уже после звонка возился… А голоса за дверью продолжали тем временем заниматься анализом ситуации:
— Тогда какой смысл держать нас за дверью?
— Нету смысла. Я потому и говорю — может, не добрались еще?
— Тогда где их носит?
— Слушайте, пацаны. Если их нет, то они в любой момент могут нарисоваться. Нам лучше на пролет выше подняться, а то спалимся.
Я кисло усмехнулся. Мысль, что Балабанов может жидко облажаться, даже не приходила им в голову. Досадная недооценка моих способностей, открывающая передо мной определенные перспективы. Но нашелся среди них один умный, который, как в сказке, все и сразу испортил:
— Тихо, пацаны! Не рвите жопу. У него в окне свет горел. Я приметил, пока мы к подъезду шли.
— Точно его окно было? Ты не перепутал?
— Не перепутал, не ссы. У меня такие вещи автоматически получаются. Сам не знаю, как.
Автоматически они у него получаются. Гондон автоматический! Его фраза вызвала к жизни предложение расстрелять замок, которое, после непродолжительной полемики, уступило место более тихому — выбить его. Я прикусил губу.
Эти не побоятся будить соседей. И, хоть замок у меня крепкий, он вряд ли устоит перед их настойчивостью И тогда мне хана.
Снова вспомнился Ян. Я метнулся к телефону, сорвал трубку и стал лихорадочно тыкать пальцем в циферки. Но успел попасть только два раза. Потом дверь распахнулась от мощного удара. Одного. Не такой уж крепкий у меня замок, получается.
И дурацкий же, наверное, я имел вид, когда повернулся к ним: глаза вытаращены, рот открыт, что у твоего олигофрена, в одной руке телефонная трубка и пистолет, что было очень неудобно, но вторая в это время — помните? — тыкала в кнопочки.
Они ввалились в прихожую впятером. Семиголовый Змей Горыныч, получается, оказался лишь плодом моего больного воображения. Но и пятеро на меня одного — многовато, что бы там ни думали мои тайные поклонницы, которых все равно природа не предусмотрела. Можно было, конечно, попытаться пострелять из пистолета, но в той же руке я сжимал телефонную трубку. Попытка быстро освободиться от нее, даже если бы я безошибочно и сразу определил, где трубка, а где — рукоятка пистолета, могла закончиться плачевно, потому что пять стволов уже держали меня на прицеле. Просто так, на всякий случай. Визитерам показалось подозрительным, что им так долго не открывают, и они взяли оружие наизготовку. Я их вполне понимал, хотя рвения не разделял — в конце концов, на мушке оказался я. Вот если бы они отнеслись к заданию более халатно…
Но чего не было, того не было. Даже больше — они каким-то гениальным логическим умопостроением сразу сообразили, что к чему.
— Оп-па! Вы гляньте, а это кантик мусорка-то, кажется, уделал! — примерно так это и прозвучало. Я клацнул зубами, булькнул горлом, но на словах сказать ничего не нашел.
— Ты кому звонишь, терпила? — спросил кто-то, не различимый в общей массе. — Ты трубку-то положи. И пистолетик положи. На столик и положи.
Я послушался. У меня выбора не было. И, в отличие от дневной встречи с Самбуром и его быками, сейчас мною вполне отчетливо овладело предчувствие собственной скорой кончины.
— А теперь пару шагов в нашу сторону.
Я опять послушался. Сделал ту самую пару шагов. И повстречался с невесть откуда взявшейся подошвой сорок пятого размера.
Знакомство моего лица с чьей-то пяткой было до крайности искрометным. Я с увлечением, как в замедленной съемке, наблюдал, как разлетаются в разные стороны тысячи потрясающих по своей красоте звезд из глаз, как среди них и я, оторвавшись от твердой поверхности пола, лечу в одну, слава Богу, сторону — в сторону зала. Каким-то астральным зрением увидел дверной косяк и понял, что сейчас будет еще одна встреча — его с моим затылком. И встреча состоялась.
Звезд не было. Были три черные волны, по окружности захлестывающие сознание. В их тотальную мглу я и провалился. Полностью. Не без облегчения, надо заметить.
Но мне было отказано даже в этой малости. Меня быстро привели в чувство, вылив на голову холодной воды.
Пятеро в черном, столпившиеся вокруг, плотоядно щерились в мое лицо, а мне им и сказать-то было нечего. Потому что они не разговоры разговаривать пришли, а по куда более прозаическому поводу.
Я все-таки постарался более или менее трезво оценить обстановку. И не впечатлился ею. Ребята, заявившиеся ко мне в гости, выглядели людьми деловыми и обстоятельными. Они уже успели аккуратно прикрыть за собой дверь, чтобы снаружи не было заметно ничего подозрительного. Все пятеро по-прежнему сжимали в руках пистолеты. Другими словами, рисковать не собирались. Видимо, были наслышаны о моих подвигах и на сей раз решили не давать мне ни единого шанса.
В общем, тоска. Даже удар приветствия, которым меня наградили, был выполнен блестяще. Я никогда не жаловался на свою физическую форму, а реакцией так и вовсе гордился. Но ноги, летящей мне в челюсть, не заметил — только когда до контакта остались доли секунды.
Кстати, о челюсти. Она была явно выбита. Боли я не чувствовал, но серьезный дискомфорт в нижней части лица имел место. Подумалось зачем-то — дай бог, чтобы не перелом. Хотя, по большому счету, какая теперь-то разница?
Ребята в черном тоже приметили непорядок в моем портрете. Один из них хохотнул:
— Слышь, а Турай ему челюсть сломал.
— Не сломал, а выбил, — загудело в ответ. — Видишь, на сторону своротило? Я такое часто видел.
— А вправить сумеешь?
— А то!
— Ты, Турай, только поосторожней. А то вырубишь опять — отливать замучаемся.
— Да нахрен он нужен? Все равно ведь кончать!
— Есть пара вопросов. Давай, аккуратнее.
И Турай дал аккуратнее. Что и откуда прилетело на сей раз, я вообще не заметил. Заметил только пол, который оказался вдруг перед самым носом. Да очередную порцию звезд, которыми одарил окружающее пространство. Никогда бы не подумал, что в моей голове столько звезд, но факт остается фактом.
Самому принять сидячее положение — сил не было. Но мне помогли. Чья-то рука с некоторой даже заботливостью взяла меня за шиворот и рывком усадила на задницу. Я с благодарностью посмотрел на сердобольного. Видимо, тот самый Турай. Могучий жлоб, лицо — как баскетбольный мяч. Такое же красное и круглое. И даже в пупырышках — видимо, ветрянкой болел, сердешный.
— Ну что, живой? — спросил он. — Говорить можешь?
Я подвигал языком во рту. Порядок. Он двигался. Даже с парой зубов за компанию. Подвигал челюстью. Дискомфорт чувствовался, но уже не то, чтобы очень сильный. Терпимо, в общем.
— Могу, наверное, — сказал я для пробы. Получилось весьма сносно.
— Задавай свою пару вопросов, Кипа, — Турай обернулся к кому-то, и этот кто-то выплыл из-за его спины:
— Что ты с мусоренком сделал?
— С Балабановым, что ли? — хрипло и очень медленно выдавил я.
— Да я откуда знаю, Балабанов или нет? Мусорок, который тебя завалить подписался — где?
Выходит, в кухню они не заглядывали. Воду в ванной набирали. Все правильно, она же ближе.
— В кухне он лежит, — сказал я. Подумал и добавил: — Мертвый.
— Рейган, пробей тему, — бросил через плечо Кипа, и чья-то тень метнулась в сторону кухни. Пришлось ждать ее возвращения. Недолго.
— Точно, Кипа, он там. Этот перец ему стулом череп раскроил. Кровищей весь пол залило!
— Ты же за водой бегал — что ж не приметил?
— Так он за столом лежит, возле холодильника. Не видно его из коридора.
— Понятно. Ну, нам работы меньше будет. Да и проблем никаких. Я боялся, что этот перец его ментам сдаст. Те перевертышей не любят, раскололи бы, как миленького. А на Пистона и так проблем навалилось. Эти придурки, самбуровцы, запоют — век воли не видать. Никогда им не доверял.
Зачем он выливал весь этот ушат информации мне на голову, я не знал, но торопить его воплем «Давай следующий вопрос!» не собирался. Не телевикторина. Чем дольше он будет трепаться, тем больше я буду жить. Взаимосвязь для меня была очевидна. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается, и он перешел-таки ко второму вопросу.
