Черные бабочки - Моди

Очень холодно.

21

— Ну? Как он себя чувствует?

Вот так вопрос. Как тот, кто получил десять сантиметров ножевого лезвия между ребрами, вот как он себя чувствует. Но давайте не будем жаловаться. Я не думал, что переживу удар ножом в сердце. Никто не переживает такое. Вот только сердце находится с другой стороны. В свою защиту хочу сказать, когда на тебя нападают ножом, анатомия не на первом месте. И нет, мы не видим нашу жизнь в ускоренном режиме, это ерунда. Мы просто паникуем, чувствуем, как пальцы онемели, и падаем в обморок. В конце концов, я выбрался с несколькими швами и коробкой шоколадных конфет Lеonidas^[42], которую мне передала медсестра, потому что посчитала меня «чересчур милым». Ей подарил их другой пациент, но она такие не любит, считает, что они слишком сладкие. А потом он пытался лапать ее, когда она приходила менять ему катетер. Мораль: шоколадные конфеты с коньяком ем я.

«Слишком милый» — не совсем то, что я бы сейчас сказал, в моей ночной рубашке, застегнутой за спиной, с голой попой, бледным цветом лица и треснувшими губами. Не говоря уже о запахе больницы. У меня такое ощущение, что он прилип ко мне: смесь спирта, дезинфицирующего средства и морковного пюре. Надо было видеть выражение лица Соланж, когда она впервые вошла в мою палату, будто пришла идентифицировать меня в морге. Мы обнялись, она назвала меня дураком, мы оба заплакали, и я подарил ей конфеты.

Она, наверное, скоро придет, если только не решила поспать подольше в гостинице.

Дверь открывается, медсестра просовывает голову.

— У вас гости!

Я причесываю волосы пальцами, у меня наверняка изо рта сейчас запах, как у тюленя, но это не Соланж. Это парень в пиджаке, коричневом галстуке, коричневых ботинках, с аккуратно убранной за уши прической, которая уже была старомодной лет пятнадцать назад.

— Альбер Дезидерио?

— Да.

— Инспектор Вайбель, уголовная полиция.

Я вижу всю свою жизнь перед глазами. Все эти годы, все усилия, вся эта кровь, все погибшие, все, что мы построили, все, что мы любили. И мы. И она. И то, что нам осталось прожить.

— У меня есть несколько вопросов.

Конечно, у него есть вопросы. Ведь он здесь. Я надеялся, что все это пройдет незамеченным, что эти двое идиотов исчезнут в неизвестность с их ежеподобными головами, но нет, им, должно быть, было страшно. Они решили разгрузить свою совесть, как послушные мальчики церковного хора. Проклятые воскресные анархисты. Мне бы хотелось знать, что они рассказали. Вероятно, правду. Что мы подвезли их, что мы остановились без причины, что я напал на них, и они защищались.

— Врач сказал, что вы в состоянии разговаривать.

— Все в порядке.

Я пытаюсь думать быстро, казаться невозмутимым. Этот парень — гильотина в коричневых ботинках. Неправильный ответ, и для нас все кончено. Мы уже действовали здесь, оставили следы. Фотограф. Легионер. И даже другой, вот тот, многодетный отец. Камарг, это не так далеко. У них должно быть, есть материалы. Одно точно: если кто-то попадется им, то это буду я. Я годами готовил Соланж на случай, если нас поймают. Годами заставлял ее выучить наизусть, что она будет говорить этому менту, когда он начнет ее допрашивать. И пусть она никогда и не хотела меня слушать, я знаю, что она слышала. Она ничего не знает. Она ничего не видела. Она была всего лишь приманкой.

Мент достал блокнот.

— Ваша фамилия Дезидерио, верно?

— Пока не доказано обратное.

— Значит Сольбер — это фамилия вашей жены?

Черт возьми! Привычка оставлять ложное имя при регистрации в отеле.

— Нет, это название нашей компании.

— Хорошо. Вы пребываете за счет компании?

— Бывает.

— Чем вы занимаетесь?

— У нас парикмахерская.

Парикмахерская в тысяче километров отсюда. Я не знаю, во что я ввязался, мне трудно импровизировать с крепко завязанным бинтом и быстро бьющимся сердцем.

— Звучит это все не совсем законно.

Его ухмылка возрождает во мне надежду, я думаю, что он бы не улыбался, если бы собирался надеть на меня наручники. Так что я пытаюсь запутать моими историями о бухгалтерии, надеясь, что это его собьет со следа. Налоговое уклонение, когда рискуешь смертной казнью, — это весьма ценный подарок. Но его не интересуют мои расходы, его интересует то, что произошло вчера.

— Объясните мне.

Я объясняю. Без особых изменений в истории. Мотор издавал странный звук, мы остановились, чтобы проверить, а парень вытащил нож, то ли хотел денег, то ли просто драться, я защитился, вот и все, так я оказался в больнице. Он делает пометки. Кивает. Задает вопросы, хочет уточнений. И говорит «добрый день, мадам» Соланж, которая только что вошла, вся нарядная, в шляпе и с сумкой с бахромой.

— Вовремя вы. Я собирался попросить у месье описание нападавших.

— Ну да, их-то мы точно не скоро забудем.

Мне нравится ее уверенность.

И это меня немного успокаивает, потому что мы сейчас шагаем по канату над пропастью. Без защитной сетки.

— Мы составим фоторобот, но пока попробуйте мне их описать так подробно, как только сможете. С капелькой удачи они все еще могут быть неподалеку.

Соланж смотрит на меня, снимает шляпу и садится на стул, скрещивая ноги. И затем, словно ничего не происходит, она начинает описывать. Сначала мужчину. Среднего роста, довольно крепкого сложения, в джинсах и футболке, лет тридцати — тридцати пяти, темно-русые волосы, без особых примет, за исключением рыжих усов, которые вообще не сочетаются с цветом волос. Полицейский улыбается, такое замечание мог сделать только парикмахер. А мне становится ясно, что она делает. Тот человек, о котором она говорит, действительно существует. Он мясник-трактирщик в Монтре-сюр-Мер, и это я стригу его волосы. Что касается его жены, она приходит каждую неделю делать мелирование, и я бы мог практически с точностью нарисовать ее по памяти, если бы умел держать карандаш. Вот теперь и я начинаю добавлять детали, о ней, о нем, и, конечно, это звучит правдоподобно. Они получат свой фоторобот. И они могут искать всю свою жизнь, даже в Италии, если захотят, но никто не будет свидетельствовать о том, что произошло. Это было нападение, такое бывает каждый день.

Подумать только, я чуть не отправил их по верному следу.

Полицейский быстро скребет по своему блокноту, сосредоточившись, как школьник над контрольной.

— Вам повезло, знаете ли. Вы первые, кому удалось от них сбежать.

— Они нападали на других людей? — спрашиваю, пытаясь выглядеть так тупо, как только могу.

— Можно и так сказать. Эта пара убийц действует уже много лет. Бонни и Клайд, французская версия.

Бонни и Клайд. Для меня это песня Генсбура^[43] с фальшивым вокалом, но, возможно, я что-то неправильно понял.

— Вы уверены, что это были они?

— Трудно сказать. У нас есть описания, но они противоречивы. Много ложных следов. Но на этот раз совпадают возраст… Холодное оружие… И методика. Они подстерегают людей на дорогах, на пляжах, в общественных местах, уводят их в сторону и нападают. Если это не они, то слишком много совпадений.

— Действительно, — без колебаний отвечает Соланж.

А я колеблюсь за двоих, но, к счастью, могу списать свой холодный пот на рану. Парень спрашивает, все ли в порядке, нужно ли вызывать медсестру, я гримасничаю от боли, чтобы оставаться в образе, и в конце концов он извиняется за то, что подверг испытанию после того, что мне пришлось пережить. Но каждый час важен, преступники все еще бегают на свободе, было бы глупо потерять их. То, что случилось с нами, может случиться с другими. Соланж соглашается. Все соглашаются. И я, хороший человек, говорю, что мне приятно выполнять свой гражданский долг, особенно если это поможет ему поймать Бонни и Клайд. Еще чуть-чуть, и мы попали бы ему в руки. Он прячет блокнот, еще раз благодарит и просит нас оставаться поблизости, пока не придет кто-то откуда-то, чтобы составить фотороботы.