Анатолий Гончар - Привал с выдернутой чекой
– Книгу? – Я не был уверен, что не ослышался.
– Да, книгу. Древнюю книгу. Книгу мудрости, продиктованную, по преданию, самим Богом. Книгу, которая, вернувшись в мир, принесет правду и изменит его до основания.
– Почему ее нельзя было привнести в мир раньше? – задал я вполне резонный вопрос.
– Чтобы ее в лучшем случае назвали подделкой? – спросил он с интонацией взрослого человека, рассказывающего прописную истину младенцу.
– Да, такое возможно, – невольно согласился я.
Старик сжал на миг искривившиеся болью губы, кадык его дернулся, но когда заговорил, голос его звучал хотя и тихо, но ровно.
– Но, вероятнее всего, реликвию бы уничтожили. Даже сейчас… – голос говорившего вновь прервался, – даже сейчас есть опасность, что ей не позволят раскрыть свои страницы. Слишком многое может поменяться в мире… – Он опять замолчал. Молчал и я.
«Как? Каким образом какая-то, пусть и очень древняя, книга может повлиять на современный мир? Повлиять так, чтобы все перевернулось с ног на голову или, правильнее будет сказать, вернулось к исходному, переставив все с головы на ноги?» Мысли скользили с лихорадочной быстротой, рассуждения вели в глубины истории и тут же выбрасывали в воображаемое будущее. Будущее прекрасное и потому невозможное. Я, всю жизнь живший в окружении многочисленных страхов нашего современного общества, был не в состоянии поверить, что возможно другое общество – справедливое, спокойное, такое, где не боятся идти глубокой ночью по спящему городу; где не опасаются за судьбу дочери, отправившейся на вечернюю прогулку; не страшатся потерять работу; где бабушка, всю свою жизнь работавшая для страны, не вынуждена лазить по помойкам из-за невозможности прожить на свою мизерную пенсию; где бизнесмен не трясется за семью и за свою жизнь только потому, что кому-то приглянулся его бизнес; где дороги строят те, кто умеет их строить, а не те, кто подмазал кому-то лапу и им отдали подряд на эти работы; где не «оптимизируются» школы и не закрываются больницы; где политик отвечает за сказанное слово, а не говорит поверх него еще десять; где народ с каждым годом живет лучше, а не опускается на дно по «объективным» трудностям; где природные богатства используются во благо страны, а не проедаются из-за бездарности высшего руководства; где работают технологичные заводы; где мужчина, работая на производстве, может позволить себе растить десятерых детей, а мать, воспитавшая их, ни в чем не нуждается в старости; где ученый живет лучше, чем депутат, а депутат принимает такие законы, что в стране становится лучше жить; где милиционер или полицейский (не важно, как его назвать) получает деньги не только за то, что раскрывает преступления, но и за то, чтобы их с каждым годом становилось все меньше, а уничтожив преступность под корень, получает право на пожизненную пенсию; где армия столь могуча и крепка, что ни у кого даже мысли не возникает напасть на такую страну.
Я, не в состоянии поверить в такое утопическое будущее, вырвался из оков безумных мыслей и вернулся к действительности.
– Вы должны спасти ее! – Старик приподнялся на локте, и в этот момент к нам подошел Бубликов, державший в руках медицинскую аптечку.
– Вот, – сказал он, протягивая мне упаковку нитроглицерина.
Я взял одну таблетку, бутылку с водой и обратился к старику, которому каждый новый вздох давался все труднее и труднее.
– Выпейте, вам станет легче. – Я действительно надеялся, что от нитроглицерина ему станет лучше.
– Нет, – он отрицательно покачал головой, – мне ничто уже не поможет. Оставь свои потуги. Слушай.
Я вдохнул, поражаясь его упрямству, и в очередной раз обратился в слух.
– Аквашоро́х собираются взорвать завтра в полдень.
– Почему именно в полдень? – не удержался я от вопроса, предположив в этом какой-то скрытый, сакральный смысл.
Старик понял это и невольно, даже сквозь терзавшую его боль, улыбнулся.
– В полдень привезут кинооператоров, чтобы они могли запечатлеть последствия этого безумия.
– Понятно, – ответил я, поражаясь и проницательности уважаемого Ибрагима и собственной дремучести. Я ведь и сам мог бы догадаться, ведь нынешние фанатики любят выставлять свои злодеяния напоказ. Как же, они хотят, чтобы их, уродов, запомнили. Что ж, мы запомним!
– Надо забрать реликвию, – старик опять вцепился в мою ладонь. – Забрать и унести ее оттуда раньше, чем они взорвут город. Иначе она может погибнуть!
– Мы заберем, мы успеем, – боясь волновать старика, быстро пообещал я.
– Но! – Ибрагим поднял свой перст. – Запомни: сделать это надлежит скрытно. Понимаешь, скрытно!
– Я понимаю. – Я действительно понимал: объявив о минировании древних руин, игиловцы одновременно объявили, что приведут механизм подрыва в действие немедленно при любом намеке на попытку его разминирования.
– Вас не должны увидеть! – Старик задыхался. – Нам следовало спешить, но мы были вынуждены отказаться от переброски вас вертолетами… Мы боялись, что враги обратят на них внимание, поймут, куда они направляются, и приведут угрозу в исполнение… Мы не могли… мы не можем рисковать.
– Я знаю, знаю, – принялся заверять его я.
– В самом Аквашоро́хе сейчас никого нет, – уверенно заявил умирающий. – Мелкие банды игиловцев или, как вы их сами называете, «агрюш», расположились на его окраинах. Они ведут наблюдение, но в город, опасаясь собственных мин, заходить боятся. Незаметно проскочить мимо них в Аквашоро́х нельзя. Даже ночью…
Скривившись, старик приподнялся, сел, взяв в руки валявшуюся тут же небольшую палочку, с проворством профессионального чертежника набросал на земле два разных плана.
– Надо знать пути. Покажи карту, – потребовал он. Я не колебался ни секунды, достал и раскрыл перед ним секретный документ. Признаться, после всего сказанного и после столь умело начерченного плана я нисколько не удивился, когда старик, взяв карту, быстрыми движениями сориентировал ее на местности. Подполковник оказался прав: наш уважаемый старец был непрост, ох как непрост! Похоже, тот еще перец! А тем временем старик все той же палочкой уверенно показал на небольшое, расположенное неподалеку от Аквашоро́ха? селение. – Видишь?
Я кивнул.
– Это село разрушено войной, и сейчас там никто не живет. Вот на этой схеме несколько его улиц, – палочка ткнулась в один из планов, – но тебя должен интересовать только вот этот дом.
– Что в нем? – спросил я, надеясь, что наконец-то хоть чуть-чуть в конце тоннеля забрезжила искорка, отражающаяся от цели нашего задания.
– В одной из его комнат начинается подземный ход. – Голос старика обрел вдруг твердость, я даже понадеялся, что смерть его все же не заберет. – Он ведет в здание, расположенное на центральных улицах древнего города. Вот сюда. – Старик показал на точку во втором из его планов. – Вам надо дойти до площади, посреди которой вы увидите… – мои минутные надежды оказались тщетны, старик сдержал стон, губы его искривились болью, – площадь… высокие колонны… – Ему снова стало не хватать воздуха, дыхание сделалось затрудненным, видимо на то, чтобы чертить и показывать планы, у него ушли последние, перед тем собранные в кулак, силы. – Запоминай, запоминай, не записывай, никто не должен знать… Предатель все еще жив, мы так и не смогли распознать его, – прохрипел он сокрушенно. Выпустил из руки прутик и повалился на спину, я едва успел его подхватить и осторожно положил на войлок. А в голове у меня крутилась только что сказанная фраза: «Предатель жив, мы так и не смогли распознать его…»
Теперь стала понятна причина той самой сверхсекретности, с самого начала окружавшей наше задание. Предателем мог быть где угодно.
– …Запоминай, – Старик уже говорил тихим шепотом, и я не мог понять: от того, что боялся, что его услышат лишние уши, или от завладевшей его телом слабости. – Запоминай, – в который раз повторил он.
– Я внемлю, – слегка высокопарно заверил я и полностью обратился в слух.
– Третья по счету от заката колонна хранит тайну входа. Найди отпечатки перстов строителя, первый из которых находится… – Старик начал перечислять мне последовательность моих будущих действий. Действий, видимо когда-то им самим заученных наизусть, но ни разу в жизни ему так и не пригодившихся. Он никогда не был там, куда отсылал меня! Никогда! И тогда я понял, почему с такой легкостью старец, уважаемый старец, бежал всю предыдущую ночь. Его несла на крыльях надежда прикоснуться к реликвии, прикоснуться к тайне, к тайне, которую он оберегал всю жизнь, к тайне, которую оберегали его предки – многие поколения до нас. И вот когда заветная цель их жизней стала так близка, он беспомощным кулем лежит и умирает в безжизненной расселине. Умирает, так и не прикоснувшись к божественной мудрости. Впрочем, как и многие до него. Какая ирония, недотянуть один день, и какая горечь.
