Александр Бушков - Второе восстание Спартака
Не с кем работать!
И ведь наверняка каждый, ну почти каждый из членов Ставки, только что покинувших кабинет, сейчас не о родине думает, не о том, как остановить фашиста, – наверняка каждый сейчас лихорадочно размышляет: «А чем недовольство Хозяина грозит лично мне? И какую выгоду лично я могу извлечь из его настроения? И почему он нас всех отпустил, а Шапошникова оставил? Да еще и этого черта в пенсне: „Лаврентий, ты тоже задержись“... И чего ждут в приемной двое в форме?.. Что задумал ты, сволочь усатая? И как это может обернуться против меня?..»
Почему сегодня, 2 июля, после совещания он попросил остаться именно Шапошникова и именно Берию, Сталин и сам не сумел бы объяснить, но никого другого он не мог посвятить в суть предложенной ему два дня назад секретнейшей акции. Да и, признаться, не хотел посвящать.
А вот что конкретно задумал он, сволочь усатая...
Папироса сломалась между пальцами, табак посыпался на стол. Сталин швырнул смятый бумажный цилиндрик в пепельницу, стряхнул тыльной стороной ладони крошки на пол и в сердцах пробормотал под нос: «Шэни дада...»
И тут же вновь стал спокойным и собранным. Снова стал Хозяином.
– Зачем я попросил вас остаться, – сказал Сталин, нарушив затянувшееся молчание. – Хочу обсудить одно заманчивое предложение… – он вдруг повернулся к Шапошникову, вперил в него взгляд тигриных глаз: – Как думаете, Борис Михайлович, Москву врагу отдадим?
– Сейчас – нет, – без малейшей заминки ответил Шапошников, хотя на сегодняшнем совещании вопрос об обороне столицы не возникал и, стало быть, он к вопросу не готовился. – Да Гитлер сейчас на Москву и не полезет. Гудериан измотан боями. Его зажимают с двух сторон наши Центральный фронт и великорусская группировка... Разрешите, я на карте... – приподнимаясь, сказал генерал.
– Не надо, – перебил его Сталин, – тут долго на карте и показывали, и рассказывали, – он небрежно махнул в сторону карты Восточной Европы черенком трубки, точно стволом пистолета. – Давайте так, словами.
Шапошников смущенно сел, кашлянул в кулак.
– Так вот... Полагаю, противник постарается пройти сквозь Центральный фронт, выйти на Чернигов и Конотоп, обогнуть Киевскую группу с восточного берега Днепра и ударить в тыл фронта Юго-Западного... – Трудно было генералу без карты – каждому своему слову он помогал руками. – А вот потом, к осени, но еще до распутицы, обойдя брянские леса, Гитлер по Москве может ударить... Может. Но не сейчас. Поэтому я бы предложил следующее...
– После предложите, – снова перебил его Сталин. – Я не для того попросил вас задержаться... Лаврентий, что ты молчишь?
Берия наклонил высокий лоб, улыбнулся примирительно:
– А что я должен сказать, Иосиф Виссарионович? Вы нас попросили задержаться не для того, чтобы обсуждать положение на фронтах. Вот я и молчу – гадая: а для чего?
И подумал тоскливо, глядя на друга и соратника: «А ведь Коба вымотан, до предела вымотан. Мечется, не зная, что предпринять, к кому прислушаться...»
Совсем не так, как на парадных портретах, выглядел сейчас Сталин. Рябинки на лице словно стали глубже, заметнее, кончики усов растрепанно повисли, около уха серебрился сединой плохо выбритый кусочек кожи, даже ростом он вроде бы стал меньше... Вот только взгляд пока оставался прежним – пронзительный, острый, гипнотизирующий... Взгляд истинного Императора.
– Верно, Лаврентий, – кивнул Сталин. – Я хочу обсудить с вами другое дело. Думаю, на данный момент более важное, чем фронт. И обсуждение это должно остаться между нами. Что бы мы ни решили – ни слова за стенами этого кабинета.
Он вновь открыл коробку с папиросами, достал следующую. И сказал веско и неторопливо, как будто тост произносил в узком кругу друзей:
– Я хочу обсудить возможность акции возмездия врагу. Причем возмездия прямо сейчас. Не дожидаясь того момента, когда мы соберем все наши разрозненные силы в кулак и прогоним врага.
Шапошников и Берия, сохраняя на лицах каменное выражение, мельком переглянулись. Возмездие? Сейчас, когда враг у самых ворот?!
Уловив замешательство, Сталин неожиданно сменил тон, сказал жестко, чеканя каждую фразу, будто гвозди заколачивал:
– Сомневаетесь. Это понятно. Я не совсем точно выразился. Речь не идет о массированном и неожиданном контрнаступлении, или о секретном оружии, или о... ну, скажем, о ликвидации Адольфа. Нет. Все проще. Эта акция должна продемонстрировать наше явное и очевидное преимущество над фашистом. Продемонстрировать, что советский дух наш не сломлен и мы готовы не только к обороне, но и к возмездию. Именно возмездию. Поэтому я хочу обсудить такую возможность с вами... И еще с двумя товарищами, которые, собственно, эту операцию и предложили. А все вопросы и сомнения оставим на потом.
И Председатель Госкомитета обороны с силой ткнул кнопку вызова. Дверь тут же открылась, на пороге появился Поскребышев. Сталин молча кивнул, Поскребышев повернулся к кому-то в приемной, сделал приглашающий жест рукой, и в кабинет прошли те, кто терпеливо ждал в приемной. Оба в форме.
Берия тут же узнал обоих, хотя лично был знаком только с одним, с наркомом ВМФ, и недоуменно нахмурился. И что же, вот эти вот военно-морские люди спланировали операцию возмездия, которая – видно невооруженным глазом – целиком и полностью занимает мысли Вождя?..
– Здравия желаю, товарищ Сталин, – сказал Кузнецов. [1]
И Жаворонков[2] сказал:
– Здравия желаю.
Сталин поднялся навстречу вошедшим. То же, с секундной заминкой, сделали и остальные.
– Смею надеяться, – очень серьезно сказал он, – что вы все друг с другом знакомы хотя бы заочно. Поэтому обойдемся без взаимных приветствий и уверений в совершеннейшей почтительности. Давайте сядем и сразу перейдем к делу.
Солнце наконец скрылось за горизонтом, и кроваво-красное свечение над горизонтом померкло, стало серым. Медленно наползали сумерки. Вот-вот поступит сигнал о необходимости спуститься в укрытие. А город погружался в темноту, свято блюдя светомаскировку, и скоро завоют сирены, и лучи прожекторов зашарят по небу…
* * *– Товарищи, наше предложение таково, – прочистив горло, начал Кузнецов, аккуратно пристраивая по левую руку сложенную вчетверо карту. Если он и волновался, то волнения своего никак не выказывал, был собран и деловит.
Берия едва заметно улыбнулся: Кузнецов ему положительно нравился.
– И основано это предложение на трех, так сказать, неоспоримых фактах, – продолжал нарком ВМФ. – Первое: боевой дух в армии и на флоте практически сломлен. Мы отступаем по всем фронтам, снабжение и связь нарушены почти повсеместно, фашист прет напролом, как на маневрах. И в ближайшее время перейти в контрнаступление, думаю, нам вряд ли удастся.
Он замолчал и посмотрел на Сталина. Глаза в глаза. В кабинете повисла нехорошая тишина.
– Продолжайте, пожалуйста, товарищ адмирал, – произнес Сталин равнодушным голосом. Слишком равнодушным.
– Я просто констатирую факты, – ничуть не оправдываясь, сказал нарком. И ничуть не тушуясь. – Вот факт второй: противник уже совершает налеты на нашу столицу. Почти каждую ночь. Наши силы ПВО с атаками пока справляются, но, полагаю, излишне говорить о том, как эти налеты сказываются на умонастроении советских людей. Так что ситуация угрожающая, товарищи... И факт номер три: герр Геббельс трубит на всех углах по всей Европе, что военная авиация СССР уничтожена на корню, до последнего самолета.
Шапошников открыл было рот, чтобы возразить, но передумал.
– Так утверждает Геббельс, – напомнил Кузнецов. – А немецкий солдат привык верить, что ему говорят вышестоящие, так сказать, инстанции.
– Что вы предлагаете конкретно? – нетерпеливо спросил Берия и сцепил пальцы в замок.
Кузнецов выдержал театральную паузу и буднично ответил:
– Бомбить Берлин.
– Не понял?! – Шапошников подался вперед.
– Я предлагаю, – спокойно повторил Кузнецов, – совершить ответный авиационный налет на столицу Германии. И произвести бомбометание в самом центре вражеского логова. И в самое ближайшее время.
Вновь воцарилась тишина.
– Эвона на что замахнулись... – Берия снял пенсне, очень тщательно протер стеклышки платком с полосками по кайме.
Сталин хранил молчание и был неподвижен, как памятник самому себе, лишь переводил тяжелый взгляд с одного на другого.
– С военной точки зрения операция особо важного значения не имеет, – продолжал Кузнецов. – Однако с точки зрения идеологической...
– Это ясно, – перебил Берия, вновь водружая пенсне на нос. – И вы утверждаете, что сия акция... э-э... выполнима?
– Разрешите...
Кузнецов развернул карту – это оказалась карта Балтийского моря, – разложил на столе и ответил:
– Я говорил с Алафузовым,[3] а он профессионал крепкий, мы несколько раз все просчитали, проверили и взвесили, посоветовались со специалистами... Да, это рискованно, опасно, но... шанс на успех, безусловно, есть. И шанс немаленький... Может быть, лучше Семен Федорович обрисует положение вещей?
