Евгений Грицяк - Норильское восстание
Обзор книги Евгений Грицяк - Норильское восстание
НОРИЛЬСКОЕ ВОССТАНИЕ: доведенные до отчаяния нечеловеческими условиями жизни, изнуряющим трудом, садистскими издевательствами и смертельными расправами лагерного начальства, заключенные ГОРЛАГА, Норильского специального лагеря для «особо опасных преступников», восстали и потребовали не только смягчения лагерного режима, но и выдвинули политические требования относительно демократизации советского режима в целом. Восстание, разумеется, было подавлено, но отвага, самопожертвование его рядовых участников и организаторов (автор был в числе последних), показало, что человеческое достоинство победить невозможно. Оно сильнее пыток и самой смерти.
Евгений Грицяк
Норильское восстание
Повесть о невозможном
И не бойтесь убивающих тело,
души же не могущих убить.
от. Матф. 10.23Перед нами тот случай, когда автор книги не мог остаться в живых. Возглавить восстание узников сталинского концлагеря означало последний этап.
Играть в жизни свою последнюю роль. С таким сознанием можно было уже не думать о сохранении жизни, а только о разумном ведении дела так, чтобы тебе верили пять тысяч человек, чье достоинство ты защищаешь. Люди, которых ты представляешь, читают твои шаги и питаются твоей уверенностью. Главное — не дрогнуть.
Книга Евгена Грицяка «Норильское восстание. Воспоминания и документы» (Львов, 2004, Изд. НАН Украины, 3-е изд. на укр. языке), объем ее — меньше 90 страниц, говор ит о том, что автор пишет кратко. Но уже с первых страниц вы чувствуете, что это драматическая, психологически насыщенная повесть, в которой четко очерчены характеры и типы лагерного царства. С трудом верится, что автор — юноша из Ивано-Франковской области, кончавший военную школу в штрафбате — на этапах от Карпат до Берлина, а после войны — проходил «дальнейшее искупление вины перед родиной» в ГУЛАГе.
Из этих университетов он вынес умение смотреть смерти в глаза и умение сворачиваться в комок — при самозащите на фронте и особенно при наступлении конвойного сапога.
И кратко реагировать.
— Раздевайся и становись в угол.
Я разделся.
— Год рождения.
— Двадцать шестой.
— Ах ты падла. Молодой, а уже лысый. Что гад, от политики облысел? — и он ударил изо всех сил кулаком в лицо.
— Открой рот!
Мне был известен этот тюремный прием выбивания зубов, и потому я мигом сориентировался и крепко сжал зубы. Удар надзирателя не возымел ожидаемого эффекта.
— Подождите, дайте мне оформить его документы, — остановил надзирателей старшина, дежурный по тюрьме.
Дальше нет ни слова о тайно уважавшем мужество старшине, скрывающем свое отношение за формальной исполнительностью и плавно уводящего обреченного от расправы.
В динамичной повести много емких эпизодов с подтекстом. Отобранный этап «бандеровских головорезов» на пути из Караганды в Норильск должен был пройти сквозь систему заготовленных гиблых мест и скользких провокаций, чтобы в Норильске разместиться для временного использования оставшихся в живых истерзанных и запуганных существ с номерными знаками.
Но расчеты начальства не оправдались. «Человеческий материал» оказался крепче обычного. Эти юноши пришли добро вольцами в УПА и получили закалку в неравной бор ьбе с немецкими оккупантами. Они имели хоро шую школу дисциплины, самоор ганизации и конспирации. Они изведали ад энкаведистских допросов и бесстрашие, с которым воспринимается приговор «к расстрелу», потом с заменой на 25 лет каторги плюс пожизненное поселение в Сибири.
Культ узаконенного насилия в лагерепорож дал своих «Грозных», героев-садистов, считавшихся номенклатурой лагерного начальства. Но вдруг все зоны облетел слух: палача Горожанкина нашли на нарах без головы. Потом нашли в снегу самого грозного громилу Бухтуева. Он остался жив, но уже боялся абсолютно всех…
На фоне ежедневных смертей, которых даже не считали, эти воспринимались как признаки изменения климата зоны.
Смерть Сталина обычно в воспоминаниях занимает центральное место. У Е. Грицяка это событие упоминается только в связи с учащением расстрелов, что привело только к большему единению «детей разных народов», почувствовавших какие-то изменения в Москве.
Е. Грицяк и раньше задумывался над причинами пассивности массы людей, отнюдь не пассивных по своему характеру. Обычно им недоставало лидера, готового взять на себя ответственность. Конечно, в Норильской душегубке лидеры распознаются и уничтожаются. Но, надо сказать, что и в более «законные» брежневские времена редко находился человек, берущий на себя огонь.
Обычно считалось, что смелость «брать на себя» может иметь фронтовой офицер, с которым у начальства «иной разговор». Эту иллюзию питало то обстоятельство, что в лагерях всех периодов действительно по-разному относилось начальство к русским, к украинцам, особенно бандеровцам, и, скажем, к кавказцам. Часто в лагерях украинские националисты организовывали подпольную сеть, но на прямой контакт с администрацией выходили другие — «классово близкие». И все это понимали.
Межнациональные отношения в лагерях складывались в значительной степени на моральной основе. В среде узников интернационализм был куда здоро вее, чем у коммунистов. Всех их объединяла общность страданий и судеб. В период восстания наладилось тесное сотрудничество между землячествами, солидарность и взаимная выручка. В «штаб» восстания вошли решительные люди разных национальностей.
Зона быстро учуяла неясность инструкций из центра и раздор между учениками Сталина. В лагере это было воспринято как миг свободы. И в этот миг нашелся человек, незаметно занявший всегда вакантную роль лидера. Обычно начальство готовило на такие роли своих провокаторов. Видимо, вчерашнему штрафбатовцу Е. Грицяку пригодился опыт разведки боем. Начальство сверху относилось к этому небывалому в советских лагерях явлению с тайным уважением и опаской.
Впервые в истории ГУЛАГа сплоченные каторжане обратились к народу за поддержкой, наладили связь с волей, и запустили за зону десятки тысяч листовок.
Наконец, они выдвинули политические требования. Е. Грицяк организовал всеобщий митинг и обратился к лагерному интернационалу: «Дорогие друзья, все, что совершается ныне в Норильске, не является только нашим частным делом, а частью великой борьбы всего советского народа за свое достоинство и права человека…»
И все это под дулами пулеметов. Можно с уверенностью сказать, что в те времена это был единственный случай, когда кто-то публично отстаивал достоинство и человеческие права. А пулеметы молчали.
Затем к оратору подошли, снимая шапки и пожимая руку, китаец, эстонец, поляк, немец, белорус…
В унылой зоне вечных унижений поднимался дух каторжан. И конечно же, увещевания начальства выходить на работу многих искушало — как шанс уцелеть. Многие не одобряли «игры с огнем». Некоторые позорно бежали на вахту. Все это нашло объективное освещение в книге.
Внутреннее чутье подсказало лидеру за несколько часов до команды «огонь» остановить игру и как бы принять ничью… В сущности — возвращение в плен.
Из всех лагерных восстаний это было единственное без применения оружия. Очевидно, логика такой развязки определяла финал — без расстрела зачинщиков. Но и без раскаяния.
