Эдуард Байков - Фантасофия. Выпуск 4. Шпионский триллер
И вот Мезенцов ждет живых и призраков за большим стеклом «Гроссэгера», где всегда угостят хорошей охотничьей олениной, курит свой извечный «Салем», смотрит на подтеки дождя, на промокших и озябших берлинцев. За спиной, под пристальными низкими лампами — зелень бильярдных столов, костяной пристук шаров, фантомы сигаретного дыма…
В любом возрасте природа выдает поровну лета, осени, весны, зимы, — но с определенного момента начинаешь запоминать только осень. Мезенцов не помнил лета с 1988 года — видимо, его лето осталось там. Вкрапления седины в жидких редеющих и прилизанных волосах, пятна желтизны на знаменах — все уводило потом от солнца и разнотравья в холод прозрачного утра умирающей природы, телеграфирующей свое прощальное «прости».
— Ностальжи… Же мур ля со мегре…
* * *В 1984 году было очень жаркое лето. Не везде, конечно, но Лека, Алик и покойный Алан отдыхали тогда в пансионате «Кувшинка» в Чувашии; там было просто пекло! Их вытащил по писательской линии как раз Голубцов, сгоревший недавно под палящим солнцем Ирака, посреди мертвой, растрескавшейся земли. Вспоминал ли Алан другое, доброе солнце Кувшинки, сверкающее на бриллиантах капель, пронизавшее изумрудную зелень, сочащееся сквозь листву, золотящее травы, стрекочущее двигателем зноя в тысячу насекомьих сил?
Собирались много лет подряд. То одно, то другое — то Алан в Париж по ленинским местам, то у Леки командировка в Магадан, то Алик с его торговыми операциями. В 1984 году так сложилось — все свободны, но Лека начал ныть:
— Да там рубль в день за номер, за отпуск десятую часть зарплаты только проживешь, а мне телевизор надо новый, и морозильную камеру надо…
Лека был тогда, чего греха таить, скуповат. Жил на советскую «очень среднюю» зарплату, и все время экономил к ярости своих друзей. Алан пошел куда-то, движимый энергией злости, и легко пробил профсоюзную льготу, чтобы Лека, как многодетная мать, платил 18 копеек за номер.
— Это нормально? — ерничал Алан перед отправкой. — Или тебе опять не по карману?
На 18 копеек Лека, скрепя сердце, скрипя им, согласился, и Кувшинка, давно облюбованная Аланом, распахнула душистые объятья своего разнотравья для троицы разгильдяев.
Это был писательский пансионат из нескольких двухэтажных срубов-корпусов, на берегу реки Чермашни и её длинного тупикового рукава, заросшего кувшинками, тростником, изобилующего рыбными омутами, гладкими, как зеркало, поистине серебряными днем, розовыми на закате и черными, как полированный антрацит, глухой чувашской ночью.
Ивы в ином месте так низко свисали к воде, что, казалось, росли из неё побегами, врастая в берег по мере возмужания. Под их зеленые клейкие пряди Алик любил загнать белую санаторскую лодку, оказываясь в душном и банно-пряном шалашике, незримый ни с воды, ни с суши, уединенный, как мудрец Лао-цзы.
Кормили в Кувшинке за тот же рубль (для Леки — 18 копеек) очень диетично: манной кашкой на завтрак, легким омлетиком, ухой под щучью голову на обед, расстегайчиками с крольчатиной на ужин (почему-то!). Светлана у Алика худела, Мирончику как-то хватало, а сам отец семейства не наедался. Но что за беда — поутру ходили тучные деревенские молочницы, зычно предлагали молока — а когда Алик выходил к ним со стаканом, то со смехом наливали «такую малость» и бесплатно.
У разъезда, где шел подъем на шоссе, работал в летнее время шашлычник дядя Гурам. За сорок копеек можно было взять сочный дымный карский шампур с колечками лука и помидора, политый белым вином, ароматный нездешним югом, пришлым пиршеством.
— Спекулянт! — злился Лека, голодавший больше всех на диете «Кувшинки», но самый жадный. — Вот я позвоню ребятам в народный контроль, тогда он не так запоет!
Вообще-то он не только брюзжал, но и выучил Мирончика плавать: выбрасывал из лодки посреди омута (правда, привязав за талию к спасательному кругу) и заставлял самолично добираться до берега. Обычно своенравный Мирончик при «дяде из КГБ» как-то притих, покорился судьбе и даже ничего маме не рассказал про варварский способ «экспресс-обучения».
Мезенцов запрещал сыну плавать без страховки — веревки, за которой на приличном расстоянии тащился пенопластовый красный круг. Мирончик и с таким балластом выделывал чудеса водного поло, нырял, плескался, бесился с соседскими ребятишками.
— В рукаве-то поосторожнее! — предупредил Алан. — Там где-то в омутах здоровенный сом живет, метра на два! Местные его «Силурусом» прозвали. Он недавно у завхоза цельную утку проглотил… А Мирончик все-таки пока маленький… Силурус его если не съест — так ведь напугать может…
— Хрен! — вмешался легкомысленный Лека. — Весь этот Силурус легенда для привлечения рыбаков! Её вон Гурам распускает, чтобы успешнее шашлыками спекулировать! Сколько сома этого ловят — а выловить не могут, зато шашлычки жрут, молоко пьют, хлеб деревенской выпечки покупают — этому Силурусу местные барыги памятник должны поставить!
— Нет. — обиделся Алан и поджал пухлые гедонистические губы. — Есть сом, сам видел на ночном клеве, как он плещется! Говорю тебе метра два, не меньше… Может быть, полтора метра, врать не буду, но на метр точно потянет, тут и к бабке ходить не надо!
— Да отродясь такого не было, чтобы сом на человека нападал! — заполошно загомонил Лека. — Я сам рыбак! Сом может лягушку съесть, ну, карпа, например!..
— А утку может?! — саркастически прищурился Алан.
— И про уток сроду не слыхал! Фуфло все это!
— Да?! Фуфло?! А куда тогда у завхоза утка делась?!
— Курортники, может, украли! Или сама утонула! Нажралась вон суперфосфата — везде сволочи, накидали — забалдела и утонула спьяну, вот и вся недолга!
— А я говорю — Силурус её съел! Ты таких сомов, Лека, и не видал никогда! А все почему? Здесь ила и тины всякой завались, в рукаве-то, как подушка пуховая сомам! Рыбу здесь совхоз специально разводит для нужд отдыхающих, выпускает в омута — как шведский стол ему… Объедки из столовой — раньше обслуга тут свиней держала, а теперь обленились, черти, свиней позабивали, объедки в омут сливают — жри да толстей, чего сому ещё надо! Одного жареного антрекота вчера два бачка вывалили понадкусанного… С детской группы отдыхающих… Дети не едят — а Силурус жиреет!
— Но не настолько же, чтобы утку съесть живую! — горячился Лека.
— Вот что! — положил конец спорам Алик Мезенцов. — Раз тут есть сом, то я сына купать тут боюсь… Конечно, Мирончик купается в реке, а не в омуте, конечно, сомы охотятся по ночам, а не днем — но раз в год и кочерга стреляет! А посему, други мои, надо нам этого чертового сома изловить для безопасности — глядишь, и другие родители нам спасибо скажут! И доброе дело сделаем, и сомятины порубаем… Как, идет?!
Предложение было принято на «ура», как в прошлом году, когда Алику дали премию величиной чуть не с зарплату, и друзья втайне от жен слетали в Волгоград, похавать черной икры и осетрины, а к вечеру тем же «ТУ-124» вернулись обратно, так что про их проделку никто и не знал.
Даже скептик Лека — и тот загорелся: сомы, конечно, в два метра бывают только в сказках рыбацких, но оно и к лучшему. Если бы сом был такой здоровенный, то он был бы старым! А если бы он был старым, то плесо его было жестким и невкусным, а сомовий жир при растопке для пирогов пах бы тиной. То ли дело поймать молодого сомика — его мякоть сочная, аппетитная, а уха из такого — сущий жир, даже ложка стоять будет!
Вечером Света заставила Мирончика доесть омлет, применив замечательный аргумент:
— Вон, смотри, папа уже свои яйца съел!
Алик тогда как раз выскребал третье яйцо всмятку, принесенное деревенской торговкой.
Сын отправился спать, а Алик собрался идти на его защиту — бить сома. Света, увидев Алика в охотничьем снаряжении, только выразительно покрутила пальцем у виска. Когда Мезенцов объявил цель похода — она довесила сквозь зубы:
— Ну-ну! Дуракам закон не писан!
И ушла в комнату отдыха смотреть телевизор. Алик не унывал — такой стиль общения с женой вошел у них в норму. Его мучило другое — если он сегодня в ночь не возьмет сома Силуруса, то завтра не сможет разрешить Мирончику купаться, что, конечно, не обрадует сына.
Вышли из бревенчатых корпусов тихо, как на конспиративную сходку. Алан в гидрокостюме, Лека в спортивном костюме с символом московской олимпиады не груди. Алик в больших, с отворотами, болотных сапогах, в брезентовой выгоревшей штормовке, в джинсах марийского пошива.
— Значит, так! — предупредил Алан, местный краевед. — Будем брать его баграми! Багры возьмем на пожарном щите! Прикормку я взял у поваров — пять буханок свежего хлеба…
— Сом на хлеб не клюет! — рассердился профанации Лека.
— Знаю! Я хлеб буду вымачивать вот в этой кастрюле, в мясном бульоне! Только поплывет такой хлебушек — по всему омуту пойдут бульонные флюиды! А коли они пойдут — Силурус поплывет по запаху к источнику, к поверхности воды! Тут мы — с фонариком и с баграми — ка-ак саданем!!!
