Всеволод Бенигсен - ВИТЧ
— Если у вас все равно только Европа, при чем тут Бомбей? — удивился Раж.
— Ну, это я так, к сведению, — туманно ответил Чуев. — А вообще у нас разные открытки есть. В запасе.
После некоторых колебаний Раж выбрал какой-то голландский ландшафт.
К слову сказать, впоследствии ему отчаянно не везло и нужные открытки, как назло, заканчивались прямо перед его носом. Тогда уже строгости в отборе стран не было и можно было писать «из любой точки планеты».
В итоге мать Ража, любуясь то видами Австралии, то видами Америки, окончательно потеряла всякое представление о географическом местоположении сына, но зато прониклась глубоким убеждением, что ее сын неплохо зарабатывает, ибо колесит по свету как умалишенный, и даже хвасталась соседкам — вот, мол, мой сын какой турист богатый. Те охали и ахали и спрашивали, чего ж он, раз такой богатый, деньгами не помогает. На что та отвечала, что за границей другие деньги и он не может их присылать. Что было чистой правдой. В те годы эмигранты посылали в Союз не доллары (валюта была запрещена), а что-то, что можно было бы продать.
Впрочем, все это было позже, а в день прилета новоприбывших больше волновало, можно ли отсюда выбраться, и если да, то как.
VIII
Максим вдавил большим пальцем черную кнопку звонка. По ту сторону что-то закудахтало, и через пару секунд дверь распахнулась. На пороге стоял коротко стриженный блондин сорока с небольшим лет. У него был идеально ровный загар, белоснежная улыбка в тридцать два зуба и явно недешевая дизайнерская одежда. На последнее у Максима был наметанный глаз, ибо в Израиле он работал ночным охранником дорогого бутика.
— Вы Зонц? — спросил Максим, невольно любуясь голливудской внешностью хозяина.
— А вы Максим, — утвердительно сказал блондин и улыбнулся во весь рот. — Проходите. Рад, что пришли без опоздания. Не люблю опозданий. Кстати, можете меня звать просто Изя. Но это как вам удобнее.
«Еврей, что ли?» — подумал Максим, но спросить не решился, так как имел в студенческие годы неприятный инцидент, когда задал этот же вопрос молодому филологу Лазарю Абрамову. Тот оказался не только не евреем (Лазарь в честь Кагановича, а Абрамов — просто фамилия), так еще и антисемитом, который дико оскорбился и больше с Максимом не здоровался. Изя так Изя. Зонц так Зонц.
Максим прошел внутрь, удивленно вращая головой по сторонам, — в квартире не было мебели. Никакой. И вообще явно шел ремонт. Заметив смущение гостя, Зонц рассмеялся.
— Не обращайте внимания. Я большей частью за городом живу. А сюда недавно въехал, еще не обставился. Но плюс очевиден — можно не разуваться.
Максим прошел вслед за хозяином вглубь квартиры. Под ногами зашуршали мятые газеты, и в нос ударил запах краски. Из голых стен проросшими семенами торчали корешки электропроводки. Размеры жилья поражали. Широкий просторный коридор, вполне тянущий на отдельную комнату, разветвлялся, вырастая в две большие комнаты, каждая из которых вела еще куда-то.
«Однако товарищ явно не бедствует», — подумал Максим с легкой завистью. Одновременно он попытался стряхнуть прилипший к подошве правого ботинка газетный лист. Что не без труда удалось.
Зонц, однако, прочитал его мысли.
— Я работаю в администрации президента. Занимаюсь культурой.
— Похоже, культура стала прибыльным делом, — хмыкнул Максим. — Я-то был иного мнения.
— Это смотря как ею заниматься, — рассмеялся Зонц.
Они прошли в самую дальнюю и, похоже, самую маленькую комнату, где стоял небольшой потертый кожаный диван — единственный представитель класса бытовой мебели. На него Зонц и усадил Максима.
— Чай, кофе?
— Кофе, если можно.
Зонц исчез. Максим пошарил глазами по пустой комнате, а затем уставился на единственный достойный внимания объект — серую стену с несколькими разноцветными мазками эмульсионной краски — видимо, пробовали цвет или, как говорят художники, колер.
Вскоре появился Зонц с дымящейся чашкой кофе и пепельницей.
— Вам, вероятно, хочется узнать, почему я пригласил вас для беседы с глазу на глаз, хотя мог прекрасно рассказать вам все по телефону.
Если честно, Максим с большим интересом послушал бы, как можно, занимаясь культурой, заработать себе на такую квартиру, но он подавил в себе этот меркантильный позыв.
— На то есть несколько причин, — не дожидаясь ответа, сказал Зонц, присаживаясь на подоконник и закуривая. — Во-первых, я должен был вас увидеть лично. Мало ли. Не люблю, знаете ли, общение вслепую. Во-вторых, насколько я понимаю, вам нужны участники альманаха «Глагол». Куперман, Блюменцвейг, Файзуллин и прочие. Без них книги не будет.
Максим заинтересованно приподнял голову — для постороннего человека Зонц был неплохо осведомлен.
— Вас удивляет моя информированность? — в очередной раз прочитал мысли собеседника Зонц. — Все очень просто. А может, и не очень. Начнем с того, что ваши бывшие приятели и будущие персонажи вашей же книги находятся на территории России. Более того, они проживают в одном месте.
— Тюрьме? — испуганно спросил Максим, ибо это было первое, что пришло на ум.
— И да и нет, — замялся Зонц. — Точнее, так. Они находятся в одном небольшом закрытом городе. Я не знаю деталей, но подозреваю, что в свое время их всех туда свезли с целью изолировать от общества. Вроде ссылки. Правда, ссылки довольно жестокой, так как, насколько я понимаю, все это скорее напоминало трудовой лагерь.
«Так вот куда полетел самолет», — подумал Максим.
— Любопытно, что произошло это в советские времена, а они до сих пор находятся там.
— Как это? — вздрогнул Максим.
— Видите ли… этот город есть в некотором роде заповедник или, точнее, музей. Музей уникальный, ибо подобных экспериментов с творческой интеллигенцией никто нигде больше не проводил. И жители этого города, некоторые из них — ваши друзья, берегут и охраняют этот музей. Как своего рода памятник тем ужасным годам, которые они там провели. Мемориал, одним словом. Суть заключается в том, что культурный отдел при президенте, который я возглавляю, хотел бы провести… хотел бы оформить этот музей как действительно культурно-исторический памятник. Для этого нам надо привести город в порядок, подправить коммуникации, сделать ремонт. В общем, превратить его в культурный объект общероссийского, а возможно, и мирового масштаба.
— И при чем тут я? — спросил Максим, удивившись, что еще в состоянии задавать вопросы после всей информации, которую обрушил на него Зонц.
— А вот тут мы и переходим к теме нашей встречи. Вы ведь прекрасно знали Купермана.
— Ну, прекрасно — это сильно сказано, — поспешно открестился Максим, который не любил брать на себя лишнее. — Но в общем неплохо.
— Ну, Купермана, Файзуллина… Неважно. Важно то, что все они оказались людьми довольно упертыми и… не желают покидать свой город-лагерь-музей. Они вообще как будто немного законсервировались там. А для проведения ремонтных и прочих работ нам необходимо на время… подчеркиваю, только на время, недели на две, выселить немногочисленное население города. Дадим им жилье на первое время, в городе… ну и так далее. Но они люди старой закваски, никому не верят, подозревают худшее…
— То есть?
— То есть то, что, сделав полноценный музей, мы уже не позволим им там дальше жить. А это неправда. Более того, они как свидетели, как участники того трагического эксперимента будут нам очень полезны. Короче говоря, нужен человек, которому они верят, которого знают, которому доверяют. И такой человек есть. Это вы. Ведь они вам доверяют?
— Доверяют, наверное, — пожал плечами Максим и тут же почему-то вспомнил, как Куперман в свое время отказался дать ему машинописный экземпляр «Архипелага ГУЛАГ», мотивировав это как раз тем, что совершенно не доверяет Максиму.
— Вот видите, — обрадовался Зонц. — Задача вам вполне по силам. Более того, воспринимайте ее как некую культурную миссию. Что же взамен? — спросите вы.
Максим совершенно не собирался задавать этот вопрос, но из вежливости кивнул. Похоже, Зонц обладал способностью угадывать лишь некоторые мысли собеседника.
— Взамен вы получаете возможность со всеми ними встретиться, обсудить вашу будущую книгу, взять интервью, восстановить события далеких семидесятых и так далее.
— Это очень мило, конечно, — выдавил после длинной паузы Максим. — Но все же мне многое непонятно.
— Вот и проясните на месте.
— Я не о том. Ведь был еще и Яков Блюменцвейг, мой однокурсник, который тоже летел в Мюнхен. Но, насколько я знаю, он живет своей жизнью и ни в каком закрытом городе не находится.
Зонц усмехнулся и задумчиво потеребил кончик носа.
— Да. Блюменцвейг — в некотором роде исключение. Врать не буду. У нас имеется список всех сосланных в этот город. И в этом списке присутствует и Блюменцвейг. Но, к сожалению, нам не удалось выяснить, каким образом Блюменцвейг покинул лагерь. Возможно, вам, в смысле нам, удастся узнать это на месте.
