Всеволод Бенигсен - ВИТЧ
Сначала был шок. Самые непримиримые стали требовать отвезти их обратно на летное поле и отправить в Мюнхен. Самые умные стали просить вернуть их хотя бы в аэропорт Шереметьево. И, наконец, самые мудрые начали драться за жилплощадь. Особенно яростно сцепились писатель Куперман и поэтесса Буревич, которые некогда сидели в одном КПЗ и даже объявляли совместную голодовку (правда, Куперман быстро сломался, потому что очень любил поесть, а подлые милиционеры подбрасывали ему в камеру книжки о вкусной и здоровой пище с цветными фотографиями, зная, что за неимением иного чтения интеллектуал начнет читать даже поваренную книгу). И Куперман, и Буревич претендовали на уютную квартиру на первом этаже (а на первом этаже была почему-то только одна квартира). Куперман кричал, что он уже немолод и ему необходимо иметь квартиру поближе к земле. Буревич (которую в свое время за цикл антиленинских стихов прозвали Бонч-Буревич) кричала, что у нее боязнь высоты и вообще, с какой это поры тридцать семь лет считается «немолодым» возрастом? Куперман отвечал, что из этих тридцати семи он больше половины провел в сырых застенках КГБ, где год идет за пять. Буревич ехидно возразила, что до тридцати пяти лет Куперман состоял в Союзе писателей, писал прокоммунистическую чушь и вообще сладко жил — так что насчет половины жизни это уж скорее к ней относится. На это Куперман начал истошно вопить, что жил он совсем не сладко, а очень даже горько и вообще невыносимо страдал, находясь в Союзе писателей, как в тылу врага, рискуя ежеминутно быть раскрытым. На это Буревич закричала, что если бы Купермана не выгнали из союза за аморалку и пьянство, он бы до сих пор сидел в зале и голосовал за чье-нибудь исключение, а так его самого выперли, и он с обиды стал строчить эпиграммы на изгнавших его, после чего вмиг превратился в диссидента. Куперман заявил, что никаких эпиграмм он не писал, а организовал подпольный альманах «Глагол», за что и пострадал. Буревич стала кричать, что еще, мол, надо проверить, под чьим прикрытием (не КГБ ли?) создавался этот альманах. Перепалка начала принимать затяжной характер. Куперман отбивался и нападал. Буревич отражала удар и тоже нападала. Причем все это они проделывали не только в словесной форме — каждая фраза подкреплялась вполне конкретным и довольно болезненным действием. Пока Куперман оттаскивал Буревич за волосы от заветной двери, Буревич мертвой хваткой держала Купермана за ногу и не пускала его внутрь. Неудивительно, что вследствие этих акробатических экзерсисов продвигались они крайне медленно. За десять минут им едва удалось преодолеть дверной порог, да и то они вскоре откатились назад.
Истерика, как известно, штука заразная и не делает исключений ни для слоев, ни для прослоек. Одновременно с «борцами» крик подняли и другие диссиденты, включая тех, которые еще недавно просили вернуть их в Москву или отправить в Мюнхен. Журналист Тисецкий потребовал предоставить ему самую большую квартиру, потому что он собирался вызвать в Германию свою любовницу с ее ребенком от первого брака, а теперь, видимо, придется вызывать сюда.
— Куда сюда? — ехидно усмехался бард Клюев. — Ты даже не знаешь, где мы находимся. А во-вторых, и не попрется она сюда, если, конечно, не полная дура.
— Это твоя любовница — дура, — безо всякой логики возразил Тисецкий.
— Какая из? — едко поинтересовался Клюев.
— Да все!
Пока они препирались по поводу внешности и умственных способностей своих женщин, скандальный художник-скульптор Горский заявил, что всю жизнь скитался по чердакам и подвалам и принципам своим не собирается изменять даже здесь. «Где тут чердак?!» — грозно кричал он, потрясая внушительных размеров кулаками. Смутившиеся работники КГБ сказали, что чердак здесь имеется, но он совершенно не приспособлен для жилья.
— Ничего, — выставив ладонь вперед, как бы успокаивая чекистов, ответил Горский, — весь ваш сраный Советский Союз не приспособлен для жилья, а мы все-таки живем!
— Не факт, что в данный момент мы находимся в Советском Союзе, — задумчиво возразил известный правозащитник Ледяхин, склонный сомневаться во всем и всегда.
Горский настолько опешил от этого неслыханного предположения, что замолчал.
Наконец диссиденты устали от собственных эмоций (за исключением поэтессы Буревич и писателя Купермана, которые продолжали устало возиться в углу лестничной клетки), и тогда в дело вмешались работники КГБ, заявившие, что сами распределят новоприбывших.
— Не верьте им, вас обманывают! — взвизгнул актер и руководитель полулегальной театральной студии Омска Вешенцев, который давно попал на карандаш гэбистов, но на проклятый самолет угодил за то, что в пьяном виде вышел на улицу с плакатом «Требую немедленной отставки всего советского правительства!» — наутро он, впрочем, ничего не помнил и даже обвинял сотрудников госбезопасности в провокации: будто бы его специально напоили и дали в руки такой плакат.
— В чем именно мы вас обманываем? — ласково переспросил его майор КГБ по фамилии Кручинин, который был явно за главного.
— Пока не знаю, — буркнул Вешенцев и почему-то стыдливо опустил глаза.
— Значит, так, товарищи, — сказал майор миролюбиво, но строго, — препирательства, я полагаю, закончились. Мы…
Тут он заметил возящихся в углу Купермана с Буревич и многозначительно кашлянул:
— Товарищи борцы, вас это тоже касается.
Те наконец отцепились друг от друга и посмотрели осоловевшими глазами на майора.
— Вот так уже лучше, — удовлетворенно кивнул майор и продолжил: — Мы догадывались, что возникнут разногласия, посему подготовили ваше распределение. Список огласит лейтенант Чуев. От себя же добавлю. Вы находитесь в закрытом городе Привольске-218 в воспитательных целях. Все вы в той или иной степени не оправдали доверия, которое было возложено на вас правительством и народом, и теперь находитесь здесь вроде как на вольном поселении.
— Ничего себе вольное поселение, — хмыкнул Вешенцев.
— Да, — поправился майор, — поселение не совсем
вольное, однако обратите внимание на гуманность данной меры. Вы не в тюрьме, можете заниматься творчеством, если хотите, общаться, ходить друг к другу в гости.
Тут он невольно покосился на тяжело дышавшего Купермана и растрепанную Буревич — было ясно, что эти двое друг к другу в гости ходить точно не будут.
— Конечно, вам придется трудиться и на благо нашей Родины, — продолжил Кручинин.
— Всё, — зло сплюнул кто-то в толпе. — Лафа кончилась. Кирку в руки и вперед, товарищи, с песней. Во глубину, так сказать, сибирских руд…
— Упаси бог, — миролюбиво покачал головой майор Кручинин. — Да, химкомбинат, который находится на окраине нашего небольшого городка, нуждается в рабочих руках. Но к работе на нем будут привлечены различные специалисты в химической области. А вот что касается сферы обслуживания, то есть фактически того, чем вы сами будете пользоваться — это магазины, химчистки, кафе, — то там, пожалуй, вы и пригодились бы. Я бы хотел уточнить, что всех вас обеспечат качественными, можно даже сказать дефицитными продуктами и товарами. Здесь будут созданы все условия для проживания. К тому же сюда будут постоянно привозиться новые… э-э-э… интересные люди.
— Хорошая фраза для приветствия зэков в тюрьме, — съехидничал бард Клюев. — Прям клуб по интересам.
— Гражданин начальник, — вежливо встрял часто сидевший и потому опытный в деле общения с тюремным начальством правозащитник Ледяхин. — Разрешите обратиться?
Майор кивнул.
— А мы как вообще, будем здесь до смерти, что ли, сидеть?
— Ну зачем? — добродушно рассмеялся майор, обнажив прокуренные до запредельной желтизны зубы. — Конечно, нет. Во-первых, не сидеть, а жить. Вы-то как опытный человек должны понимать разницу между камерой и отдельной квартирой. Во-вторых, через некоторое время, если будете хорошо себя вести, не буянить, вас отпустят домой. Разве что подпишете подписку о неразглашении, хотя и она не так уж принципиальна — место нахождения вы все равно не сможете определить.
— А письма писать, ну, или телевизор там смотреть? — спросил актер Вешенцев.
— Что нет, так нет, — развел руками майор. — Курорт здесь мы вам все-таки создавать не собираемся. Это я про письма. А вот открытки в одностороннем порядке — это пожалуйста. Телевидение и радио будут. Будет и кино привозиться, и…
Тут он не нашелся что добавить к списку и закончил предложение неожиданно:
— И… очень даже регулярно. А, кстати! Имеется еще библиотека. Вы можете организовывать театр, музыкальные коллективы, команды там всякие… футбольные, — почему-то уточнил он в конце, как будто намекая на то, что баскетбольные команды, например, одобряться не будут.
— Может, и политические партии здесь можно создавать? — спросил, уже слегка обнаглев, журналист Тисецкий.
