Александр Грог - Время своих войн-1
- Собственной честью. И честью своего Рода.
- Не много ли это будет для тебя - человека без рода, чья память коротка... того, кто, как и все вы, не может назвать даже имени своего прадеда? И почему ты этого хочешь?
- Не много, поскольку я сейчас удерживаю нить жизни своей в собственных руках и волен отпустить ее в любой момент.
- Ты говоришь не так, как говорят ваши...
- Я - воин. И тот враг, которого тебе будет сладостно убить. Возможно, я убил одного из внуков твоего прадеда. А делаю я это только потому, что перед смертью хочу взглянуть в глаза человека, который останется жить, - повторил мужчина.
- Хорошо, - сказал командир тех, кого называли террористами. - Иди и выбери того, кто останется жить. Да будет так - клянусь своей Честью и Честью Рода своего!
- И я клянусь собственной Честью! - сказал мужчина. - Клянусь в том, что приму смерть тогда и так, как ты захочешь.
После вставили обратно усики чеки гранаты в запал, и командир помог ему в этом...
И выбрал мужчина ее среди многих, почти не задумываясь, и спросил он у нее:
- Ты русская? Нет? Впрочем, неважно... Пусть сын твой, когда он родится, будет Русским по духу и обладать Честью. Запомни. Честь! Передай ему это слово...
- Зачем ты ей это сказал? - спросил командир тех, кого звали террористами. - Способна ли она нести твои слова?
- Многие, кто в этом зале, заслуживают смерти, многие заслуживают жизни... возможно, в ком-то из них теплится и Честь... Я стал бы с тобой плечом к плечу, если бы мы вели войну против штатовцев - у них нет чести, в этом я уверен. Но я не могу выступить рядом с тобой против Рода своего, даже если он забыл древнюю гордость свою и достоинство... О Гордости же и Чести ему теперь позволяется узнать, только когда крайняя опасность настигает тех, кто им управляет...
- Значит, ты из рода рабов?
- Разве раб волен распоряжаться своей жизнью и смертью? Разве он разменяет свою жизнь на смерть другого?
- Кто она тебе?
- Никто. Я не знаю ее имени. Как и имен тех, кто вокруг. Но я слишком долго был одинок... и еще просьба...
- Не много ли просьб для того, кто называет себя воином? - усмехнулся командир.
- Эта тебя устроит. Я хочу принять смерть не со всеми, а сейчас и из рук твоих.
- Почему сейчас?
- Не хочу смотреть, как принимают смерть те, в ком нет достоинства - ибо это наполнит мое сердце омерзением. И не хочу видеть смерть тех, в ком достоинство сохранилось - ибо сердце мое переполнится горечью, что они так бездарно потратили жизнь свою.
- Хорошо! - в третий раз сказал командир тех, кого называли террористами, и выстрелил ему в лицо, а мужчина не отвел взгляда и улыбнулся навстречу.
И почувствовал командир, что сердце его наполнилось горечью, и сказал он тому, кто всегда стоял справа от него:
- Дух его сейчас рядом с нею. Иди и сделай так, чтобы девушка та вышла отсюда с семенем твоим - семенем воина! Пусть она называет русским того, кто родиться. Пусть даже родиться воин, с которым придется встретиться моему сыну. И пусть тогда вновь соприкоснется Честь с Честью...
...И была их там тысяча и еще малое число. И умерли все...
А через два дня девушка снова вышла на свою работу - останавливать машины и предлагать свое тело за деньги. И была она, как большинство из них, бесплодна и носила внутри себя заразу...
Дух мужчины, дух командира, дух его помощника встретились над нею, переглянулись... и им мучительно захотелось поскрести затылки, которых не было..."
* * *
- Согласен, что воспитывать надо на основе мудрейших замечаний?
- Да.
- Ты мудр, но не сдержан в замечаниях.
- Хочется чтобы люди были лучше.
- Не суди людей по себе.
- Слабый слаб всегда, сильный - слаб только в своих желаниях, но обуздав их, он словно одевается в кольчугу... Война не заканчивается с развалом и сдачей государства, просто она становится личным делом, где каждый уже все решает для себя сам - кто он?
- Опять хорошо сказал, - одобряет Денгиз. - Хотя, и не в первый раз от тебя слышу. Но это повторять можно. Теперь слово дела хочу слышать. Для этого же приглашал?
- Хочу предложить "экс". Не вами выдумано, но в этом деле вы лучшие, - говорит Извилина, чуточку передергивая в раскладе.
- Не верю, что ты настолько упростился, - Денгиз смотрит прямо в глаза.
- Если я предлагаю десять банков взять, и даже больше - очень полных банков! Да за один раз! - серьезно, без тени улыбки в глазах, говорит Извилина. - Если я гарантирую отход в любую точку?
(Извилина особо выделяет слово "гарантирую")
Денгиз отвечает не сразу.
- Верю. Другому бы не поверил, а тебе верю. Не представляю, как такое можно обеспечить, но... Но самому тебе, ведь, вовсе не это нужно? Ты что-то другое крутишь? Хотите снова стать океаном? Мы - маленький народ...
- Океан не пренебрегает и малыми речками. Ваша вода сольется с нашей, и кто посмеет ее разделить!
- Надо сказать больше, - говорит Денгиз.
- Скажу, но только тебе... Твоим это знать рано.
- Слово даю.
И Сергей рассказывает...
Везде бьется по самому больному. В России для этого захватывается театр и школа с детьми, в США взрывают универмаг и торговый центр - в стране оставившей себе только одного бога - бога торговли, иного быть не может, здесь собственные болевые точки...
С началом третьего тысячелетия "акты" террора по отношению к отдельным личностям уже не имели того значения, что в прежние времена, когда убийство одного способно было полностью сбить остальных с взятого направления. Личности ли стали не те? "Личностей" современности делало телевидение, оно же их и уничтожало. Оно одно было способно раздуть значение мелочи до катастрофы и "не заметить" катастрофы реальной, не придать ей значения. Однако, планируемое уничтожение города, как личности, лица государства, его центра, гордиева узла управленцев, уничтожение не в какой-то там Африке, где государства появляются и лопаются как пузыри на воде, а находящегося в центре Европы, члена НАТО, всецело принадлежащего своим тельцем и невызревшей душонкой США, уничтожение наглядное, показательное, усилием семи-восьми человек, не только как пример того, насколько беззащитна система от внешнего удара, вне зависимости сколько полицейских или армейских сил имеет в наличии, а выявить именно несоразмерность, когда "крышевание" самого могущественного государства мира не способно дать никаких гарантий защиты от группы разгневанных чем-то специалистов войны...
Денгиз не раз вскакивает, хлопает себя ладонями по коленкам, подходит к двери, возвращается обратно, заглядывает в глаза. Восторгается от широты, от размаха, от необыкновенной дерзости.
- Крови не боитесь! Это хорошо!
Одновременно думая - не чрезмерная ли цена? И отвечая себе - чрезмерной ценой можно считать только честь, а собственную жизнь уже гораздо в меньшей степени. Личная честь от чести клана неотделима. Уронил свою - уронил общую. Поднять же ее надо много больше усилий и всех сообща...
- Я всем своим тейпом поручусь - их жизнью и благополучием - понимаешь, о чем я говорю? - говорит Денгиз. - Но ты не отступай, нельзя от такого отступать - такое даже не раз в жизни... Иди до конца живым, чтобы ответ держать! Если не получится, если убьют тебя раньше, я сильно сердитый буду, на том свете приду за тобой и спрошу - пойму неправду, еще раз убью!
- Половина от всего - ваша! - говорит Извилина, подразумевая, что и кровь тоже.
- Щедро! - оценивает Денгиз. - Но еще более щедро, что разрешаешь в таком деле участвовать - у нас песни будут складывать, в горах петь. Потому сам приду - два сына и одного из внуков возьму - этого, чтобы смотрел и все дома рассказал...
Ислам еще способен на здоровые реакции, меж тем, христианство терзают болезни. Когда-то прогрессивное, воспитывающее учение, снимающее излишнюю агрессию молодого человечества, втолковывая о прощении врагов и несопротивлению злу, пытаясь следовать этим установкам, ставшими канонам, все это сыграло ему дурную шутку - приблизило старость и немощь.
Вразумить веру невозможно. Она высшая из форм разума и равна безумию. Вера продолжает с того отсчета, на котором мышление отказывает - в этом ее исключительная сила. Дальше веры уйти невозможно, за ней черная дыра абсурда. Вере предназначено держать последний бастион меж формами усредненного разума и абсурдом высшей силы.
Лжи столь много, что Правда больше не имеет никакого значения. Оболгут все! Вашу ли правду, чужую, но какой бы она не была чистой и цельной, порежут на куски и затолкают в грязь каждый.
Можно только творить легенды и в них верить. С легендами это проделать сложнее - легенды неуловимы. Легенду не ухватить, она - Вера. Ей не нужно ложе фактов, на котором будут насиловать всякую правду. Легенда крепче веры, в ней нет канонов, которые подвергнутся осмеянию - основа ее собственная логика каждого человека, способного верить, что "так оно и было на самом деле".
