Александр Грог - Время своих войн-1
- Ерунда - подвернул маленько. А ты, вижу, с сыном? Хорошая опора для ног к старости растет! Батыр! Как зовут?
- Руслан. Это младший - еще не батыр, но будет.
- Удачно приехали - шашлык будем кушать.
- Голову оставили? - смеется Денгиз. - Помню как один раз...
- И не говори, - улыбается Извилина. - Две будем кушать! Что нам с одного барана.
- Все здесь?
- Все, - отвечает Извилина, тут же, понимая сомнения, предлагает: - Позвони своим - пусть подъезжают - стол большой.
Знает, что Денгиз обязательно оставил кого-то "прикрывать", а теперь, рассчитывая на обещанный разговор с "глазу на глаз", изумляется многолюдству, а еще тому, что его так принимают - не прячась ни от кого.
- Разговоры будут.
- Разговорам самое время!
Подходит раздетый по пояс Миша-Беспредел - мокрый, так и не вытерся, здоровается, улыбаясь своей широкой улыбкой.
Руслан что-то говорит, глядя на него с изумлением.
- Следующий раз говори по-русски, - делает замечание Денгиз и объясняет Извилине: - Извини, плохо по-русски говорит, никак не выучится. Сейчас сказал, что хорошо бы ему с дядей Али на кушаках побороться. Дядя Али давно себе достойных соперников найти не может.
- Дядю взяли?
- Дядю не взяли.
- Значит, в следующий раз.
- Я, думаю, хорошо, что не взяли, - говорит Денгиз, глядя, как Миша берет луковицы и разминает их в мелкое крошево над ведром.
Лешка-Замполит подбегает, на ходу торопливо здоровается, встает рядом и принимается присаливать, чтобы потом все это перемешать с нарезанным мясом - из расчета ведро лука на ведро мяса...
- Время есть. Хотите отдохнуть с дороги?
- Сын видел умелых людей, но недостаточно. Я обещал показать. Дашь урок?
- Что умеешь делать? - спрашивает Извилина Руслана.
- Я нож хорошо бросаю. В персик попаду!
- Хорошо. Брось в него - посмотрим.
Показывает на Молчуна.
- Стань так, чтобы ему было удобно.
Молчун отходит к хлеву, проходя у стола, подхватывает две ложки, прячет в ладонях.
- Только одно, если ты мужчина, бросай так, будто хочешь убить! - жестко говорит Извилина.
Руслан растерянно смотрит на отца. Тот кивает.
Извилина оценивает, что Руслан хоть и бросает нож сильно и резко, но не так, чтобы действительно убить - метит в плечо.
Молчун подставляет ладони, словно делает хлопок перед собой. Слышно, как лязгнуло - это доскользнуло лезвие в щель между ложек и стукнула рукоять.
Извилина этот фокус уже видел - раньше тоже проделывалось такое. Показуха! Не для дела, а для гостей и начальства - чтобы прониклись. Молчун мог и голыми руками, но тогда случалось резать ладони. А к чему это при гостях?
Тут же, не разжимая рук, Федя-Молчун отбрасывает нож в Руслана, но видно, что не попадет, и нож летит вяло. Руслан решает остаться на месте, "держать лицо", не шелохнуться и глазом не моргнуть. Только как оказывается, что нож теперь давит рукоятью в бок? Почему он в руках того чернявого, мало похожего на русского?
- Хороший нож! - хвалит Казак. - Теперь - мой и в тебе. Почему?
- Вот он, - Извилина показывает на Молчуна, - нож бросать не умеет, он их ловит. И каждая его рука - сама по себе нож. Персики любишь? - интересуется серьезно и, не дожидаясь ответа, указывает на Казака. - Он ножом больше убил, чем ты персиков съел и тоже никогда не бросал. Почему? - спрашивает у Казака.
- Боюсь! - честно отвечает Казак. - Боюсь без ножа остаться. Как он сейчас.
- Оставь нож себе! - говорит Руслан - Он стоит урока.
- Спасибо! - искренне благодарит Казак. - Очень хороший нож.
- Все играетесь?
Денгиз изумленно замирает, потом поворачивается на голос.
- Говорили, ты умер... Давно говорили. Здравствуй, Учитель!
- Выучил вас на свою голову, - ворчит Седой, - Георгий где? Денгиз, у тебя? В залоге?
Вгоняет в смущение.
- Верни! Я слово даю - худого здесь для вас не произойдет. Пусть стол полный будет!.. Михаил, брось лук жевать - иди, смени Сашку... Казак! Опять нож выпросил? Не стыдно?
- Подарили! - смущенно бормочет Казак.
- Как же!
- Руслан, подожди! - зовет Казак. - Дам-ка я тебе нож с репутацией... Отдарок.
Словно фокусник вытягивает откуда-то из-за спины, крутанув в руках, протягивает рукоятью.
- Этим ваш мусульманин - да примет его Аллах в свои кущи - убил своего американского инструктора...
История давняя и не совсем такая, как рассказывает ее Казак, можно иначе и даже кое-что добавить, но не поправляют. Рассказ на пользу. Нож хороший - дорогой нож - его подкрепляет, чего еще желать?.. Американец на тот момент окончательно потерял голову, упал на колени, вымаливая жизнь, которую никто не собирался у него отнимать (слишком ценное приобретение - взятый с бою американский инструктор), обещал какие-то баснословные деньги... От всего этого, но больше того, как низко может пасть человек, чуточку подрастерялись. И тот мусульманин, что был при нем переводчиком, сидел мышкой, вогнал в него нож - действительно ли, искренне возмущенный, повинуясь какому-то импульсу, или имел такой приказ - не отдавать американца живым? Ответить на этот вопрос не смог, поскольку сам пережил его не больше чем на мгновение. У всех нервы... Миша, мысленно провинтивший себе дыру под орденок, жахнул его кулаком, да так неудачно, что...
- Я нечаянно! - сказал Миша смущенно.
Ну, полный беспредел!..
Уважая чужую веру, спиртное не выставляется, да и из съестного ничего такого, что бы могло оскорбить гостей - убрано, спрятано подальше... и позже дает повод кому-то удивиться:
- Смотри-ка, и без водки с салом можно душевно посидеть...
Заметить:
- Восток - дело тонкое...
В ответ пробурчать:
- Где тонко - там и рвется!
Сострить:
- Что душе ближе? Саке, гейши, харакири? Или - водка, бляди, поножовщина?
Согласиться:
- А что? Давайте как-нибудь устроим себе японский день. Слышь, Замполит? Командир - японский городовой, а... Седой - ты будешь наша япона мать! И, кстати, из чего там саке гонится?
- Четыре пьяных са-а-амур-рая! - тянет Петька-Казак, и как не уговаривают, допевает-таки со словами от собственного сочинения на мотив - "зачем ты в наш колхоз приехал" - про то, как один самурай от расстройства чувств решил сделать себе харакири, трое взялись ему помогать, а утром он проснулся и удивлялся почему они зарезанные...
- Промашка вышла! - поясняет Казак.
Петьке заказали пиццу, но утру из всего он сварганил окрошку на родниковой воде, которую охарактеризовал, словно бывалый итальянец: - "охриненно охренисимо!"
- Ну-ка, дыхни! - велит Седой.
- Что ты, Седой, - обижаешь! - говорит Казак и послушно выдыхает на всю комнату.
Криминала не вынюхивают, но Миша спрашивает:
- Когда обедать будем?
- Это после двух баранов? - удивляется Сашка.
- Я не один ел! - напоминает Михаил.
- И что с ним делать?! - восклицает Сашка.
- Что? - спрашивает Миша. - Интересно...
- Сказать? - взвивается Сашка.
- Риторический вопрос-восклицание в ответе не нуждается, - остуживает Сергей-Извилина. - Тем более на эмоциональном уровне.
- Для Миши переведи!
- С ним все ясно, - отмахивается Седой, - а вот ты, Казак, с чего хмельной?
- С мыслей! - честно говорит Петька-Казак.. - Жизнь налаживается - тряхнем Европу, вставим ей по самые помидоры!
--------
ВВОДНЫЕ:
"Отшельник" - "Альме"
Донесение:
"...одновременно осуществлена встреча с бывшим полевым командиром Денгизского района, который, предположительно в конце 90-х, пошел на сотрудничество с властью. В чем суть предложений, принял ли он их, выяснить не удалось. Исхожу из предположения, что в предстоящих "играх" он и его люди каким-либо образом будут задействованы. В дополнение к отправленному ранее, могу сообщить, что на территории Прибалтики в ближайшее время будет осуществлена операция прикрытия..."
(конец вводных)
--------
Общий стол у иных народов - это полное доверие.
- Кто учил тебя готовить харчо, Денгиз?
- Мама.
- Если я когда-нибудь продам Родину за тарелку супа, это будет харчо! - разглагольствует Петька-Казак. - Но это будет не какое-то дешевое харчо дорогого ресторана! Чтобы купить душу моего желудка, врагу придется украсть твою маму и заставить трудиться на себя.
- Маму не трогай! - предупреждает Денгиз...
Хазария преданность покупала, Россия ею одаривала. Это было большим чем религия.
Ницше как-то назвал религию - гигиеной души. Правда, это касалось буддизма или синтоисткой веры, которым сложно называться Великими Религиями (по крайней мере, с точки зрения европейцев), поскольку они так и не покинули мест своего зарождения, не бросились завоевывать новые плацдармы, а тихо, вроде приливов и отливов, разливались и втягивались обратно, оставляя небольшие лужицы. Христианство и Мусульманство распространялись же вроде пожара, пожирая, как топливо, достаточно терпимые языческие, двигались все дальше и дальше, пока не схлестнулись. Причем, мусульманский пожар, зародившийся позже и в местах, которые до времени не вызывали пристального внимания христиан, занятых поисками собственных "врагов веры", больше соответствовал духу и стремлениям людей, которые позже стали его основой.
