Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

«Разводит и у нас рассадник свой британец.
Что скажешь ты: каков наш „Дмитрий
                                                    Самозванец“?»
— «Худое слово мне сказать о нем грешно.
А ты что думаешь?» — «О, вовсе не одно!»
— «Да ты читал его?» — «К несчастью!» —
                                                   «То другое:
Я нет, я в спор нейду: ты прав; но прав я
                                                          вдвое».

Ты целый свет уверить хочешь,
Что был ты с Чацким всех дружней.
Ах ты бесстыдник, ах злодей!
Ты и живых бранишь людей,
Да и покойников морочишь.

Где Ниневия? Где роскошный Вавилон?
Где цезарей, владык вселенной, трон?
Не знаем мы, где прах покоится Помпея;
Блуждает Брута тень, лишенна мавзолея;
И к монументам их зарос крапивой путь,
А Раич наш быть мыслит чем-нибудь!!!

Романтик, балагур, шотландец
Ввел подражанье за собой:
Вдруг Вы́жигин и Самозванец
Явились на Руси святой.
Писатель гордый, издавая,
Мнил быть наш новый Вальтер Скотт.
К чему фамилия двойная?
Ему довольно, повторяя,
Одной последней без хлопот.

            Кого господь поищет, — вознесет!
А в Вы́жигиных нет в России перевода.
            Спасибо им! Роятся год от года!

Сказав «прости» крючкам, обманам,
Попал в писатели Пахом
И, долго жив чужим карманом,
Задумал жить чужим умом.
Но в этот раз Пахом в утрате
И послужной замаран лист:
Он был советником в Палате,
Теперь на Пинде копиист.

Отставлен наш судья! Как горестно смотреть
На преданных ему! Тяжка им эта рана!
И точно, как о нем ворам не пожалеть:
Они любимого лишились атамана.

С какою наглостью буянской
Гордится Скотофеев там[76]
Своею грамотой дворянской,
А грамоты не смыслит сам.

Наш Змейкин часто беспощадно
В своем журнале всех бранит;
Торгует критикой площадной,
Людей умней себя журит.
Хотя никто его не просит,
Но он советы всем дает,
Себя хвалою превозносит,
Хотя бессмыслицу плетет.
О всем он судит, всё он знает;
И Змейкину ль чего не знать?
Он по-санскритски понимает,
Ну, как по-русски не понять?
Начав от шпильки и косынки
До бесконечных величин,
В его журнале, как на рынке,
Давно потерян толк и чин.
Смешенье лжей с тенями света,
Смешенье злости с клеветой,
Его журнал, как пустоцвета
Цветок негодный, луговой.

Не странно ль? Русские в созданиях своих
                     На русских вовсе не походят;
Так чужды красоты и силы слов родных,
Что, сочиняя, всё как будто переводят!

Смотря, как всё превратно зренью
Твой представляет телескоп,
По-моему́ и многих мненью,
Он шутовской калейдоскоп[77].

Программа мчится удалая
Вдоль по дороге боевой,
И «Колокольчик» — дар Валдая —
Звенит уныло над дугой!

Фаддей роди «Ивана»,
«Иван» роди «Петра»:
От дедушки-болвана
Какого ждать добра?

Все говорят: он Вальтер Скотт,
Но я, поэт, не лицемерю.
Согласен я: он просто скот,
Но, что он Вальтер Скотт, — не верю.

Не всех беснующих людей
Бог истребил в Тивериаде —
И из утопленных свиней
Одна осталась в Петрограде.

Что женщины хитры, готов я подтвердить:
«Да» скажут под венцом, чтоб «нет» всю жизнь твердить.

                 Как вы забавны, либералы!
Вы все с гигантами хотите быть равны;
А с вами равные для вас уже так малы,
Что вы и замечать их будто не должны.

Оригинал похож на бюст:
Он так же холоден и пуст.

Люблю я резкость эпиграммы,
Люблю ее короткий суд.
Ее решенья чисты, прямы,
На апелляцию нейдут!
Дрожи же, взяточник присяжный!
И ты, с кем в дружбе целый свет,
Дрожи ты, журналист продажный,
И ты, двуличневый поэт!
Ты, верноподданный желудка,
Всех добрых малых образец,
Крикун по слабости рассудка,
По убеждению подлец!
Я не хлестну по вас в сатире;
А завострю в недобрый час
Когда-нибудь стишка четыре
Таких, что выучат как раз!

            Как ни острися, наш Корсар,
            Но всё не будешь ты острее!
            Твой сумасшедший дом уж стар:
Займи же сам его, хозяин! поскорее.

Всё служит для тебя добычей —
Таланты, ум и честь других!
И столь похвальнейший обычай
Ты принял с юных лет своих!

Рука всевышнего три чуда совершила:
                    Отечество спасла,
                     Поэту ход дала
            И Полевого удушила.

В России дышит всё военным ремеслом,
И ангел делает на караул крестом.

Лиза в городе жила
        С дочкой Долинькой.
Лиза в городе слыла
        Лизой голенькой.
Нынче Лиза en gala[78]
У австрийского посла,
Не по-прежнему мила,
Но по-прежнему гола.

Хвала тебе, творец!
Клейнмихеля не стало!
Пришел ворам конец,
Дорогам же начало.

Четырнадцать лет путями правил,
А сам жил без пути и правил.