Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

Нет! это не журнал, а бух,[73]
Как говорит поэт любезный;
Тяжелый труд, но бесполезный:
Он мучит наш и ум, и слух.

Мишурский, видимо, сошел с ума на том,
Чтоб нагрузить свои рапсодии умом:
И потому они, отвергнутые Фебом
И чуждые всегда златых его лучей,
Как будто бы струги с озимым, влажным хлебом
На Лете движутся, пока не канут в ней.

                  «Светильник наших дней!
Мой золотой журнал под властию твоей!
Как прежде, продолжай с блистательною славой
Заведовать его недремлющей управой,
Несчастной совестью, как прежде, торговать
И обоюдный суд писателям давать.
Бестрепетной рукой вноси в него страницы,
Где многим кажутся пустые небылицы,
Высокомерный бред и площадная брань,
Которой принесен рассудок бедный в дань,
             В которой истины правдивой
             Не слышен глас красноречивый;
Вноси их кучами и прозы и стихов».
— «О! в этом, милый друг (я говорю без лести),
                               К твоей высокой чести,
Ты можешь обойтись и без моих трудов».

И ты мечтал влить жизнь в другую Галатею?
Что может Пигмальйон, того нельзя Пигмею!

          Пигмей недавно в брак вступил,
          И публика о том смекает:
В статьях своих овечкой прежде был —
                        Теперь бодает.

Встарь Голицын мудрость весил,
Гурьев грабил весь народ,
Аракчеев куролесил,
А царь ездил на развод.
Ныне Ливен мудрость весит,
Царь же вешает народ,
Рыжий Мишка куролесит,
И по-прежнему — развод.

Вот здесь в одном лице лгун, клеветник, игрок,
И чести пасынок, и глупости сынок.

О, добродетельный порыв!
Обиды кровные забыв
И сердцу кроткому послушный,
К ногам Б<улгарина> упал
И нежно их облобызал…
Кто? Грипусье великодушный!

Не избран в члены Фирс почтенного собранья.
Кричит с досады он, что члены в день избранья
              В похмелье были, в полусне;
Что будто бы его вино забраковало.
            Хотя б и так — утехи мало:
            Ведь правда, говорят, в вине.

Небесным даром мы поэзию считали;
               Теперь она — питейный сбор.
Вдруг два откупщика ее на откуп взяли:
Залогов нет у них — и будет недобор…

        Сбылось предсказанное мною.
        Наш откупной журнал — упал.
    Откупщики, рассорясь меж собою,
               Расстались без обид:
Один — пошел в Архив, другой — стал Инвалид.

Писатель дивный сей достоин дивной чести:
Сисмонди, Генгене он славу помрачил…
И он историю словесности слепил
Из списков послужных, пристрастия и лести.

           Зоил! Не тронь моих стихов;
           В них видны гения порывы!
В них есть огонь: как на Урале нивы,
           Спалит он критику врагов!
           Так сосен юные вершины,
           Чуть отделившись от снегов,
           Пророчат тяжкие дубины
           И на собак и на воров!..

Ты жалок, бедный Ахинеин.
И дельно, критик, ты взбешен:
Романтиками ты осмеян,
Да ты ж и в классиках смешон.

Прочь с презренною толпою,
Цыц, схоластики, молчать!
Вам ли черствою душою
Жар поэзии понять?
Дико, бешено стремленье,
Чем поэт одушевлен:
Там в безумном упоенье
Бог поэтов, Аполлон,
С Марсиаса содрал кожу!
Берегись его детей:
Эпиграммой хлопнут в рожу
Рифмой бешеной своей;
В поэтические плети
Приударят дураков
И позор ваш, мрака дети,
Отдадут на свист веков.

Марака ль я — о том еще мы будем в споре.
              Кто ж ты? Вот мой тебе ответ:
              Как просто человек — ты горе;
              А у пигмея ты поэт.

          «За что нам Сомов суд, —
          Сказала рыбам щука,—
          В ученый ставить труд?
          Ему чужда наука:
И видно с рыла и хвоста,
Что голова его пуста».

Два друга, сообщась, две повести издали;
Точили балы в них и всё нули писали;
Но слава добрая об авторах прошла,
           И книжка вдруг раскуплена была.
Ах! часто вздор плетут известные нам лицы!
И часто к их нулям мы ставим единицы…

Друзья, не лучше ли наместо фонаря,
Который темен, тускл, чуть светит в непогоды.
                    Повесить нам царя?
Тогда бы стал светить луч пламенной свободы.

Наш Лев Сергеич очень рад,
Что своему он брату брат.

           Как брань твоя на критику смешна!
Как гений свой хвалить в тебе достало духу!
Поверь, дружок, слона не обратишь ты в муху,
           Из мухи же не сделаешь слона.

Во всякой критике, почти во всех стихах;
         Всё жизнь да жизнь — читаем ныне;
А жизнь мерцает нам, как будто при гробах
                      В безжизненной пустыне.

Ошибкой дворянин, а чванится собой!
             Герой в деяньях многомерзких:
      Где честный ум, туда он ни ногой,
      А к подлостям примчится на курьерских.

«Разводит и у нас рассадник свой британец.
Что скажешь ты: каков наш „Дмитрий
                                                    Самозванец“?»
— «Худое слово мне сказать о нем грешно.
А ты что думаешь?» — «О, вовсе не одно!»
— «Да ты читал его?» — «К несчастью!» —
                                                   «То другое:
Я нет, я в спор нейду: ты прав; но прав я
                                                          вдвое».