Игорь Тарабукин - То втык, то ВТЭК…

Кругом — дома… дома… дома…
Необжитого места нету.
Устало кружится в дымах
Малометражная планета!

В консервной банке с надписью «Закуска»
Пришло письмо в далёкий, дымный век:
«Привет тебе, жующий человек,
От самого последнего моллюска».

«Трибуна всё стерпит» — порой говорят,
Трибуна терпела три года подряд.
Терпела, когда, не сумняся ни в чём,
Сулили с неё производства подъём.
Скрипела, когда, об авралах трубя,
С неё обвиняли всех, кроме себя.
Терпела и в тот неприятный момент,
Когда прозвучал с неё дутый процент.
Но тут вдруг оратор, доволен и горд,
Сказал, что продукция вся — высший сорт!
Вот тут уж трибуна стерпеть не сумела
И, треснув, под бравым оратором села,
Поскольку о качестве это враньё
Теперь уже кровно касалось её!

За сахар, косточку с мясцом
Готов юлить, вилять хвостом.
У многих эта есть черта,
Нет, к сожалению, хвоста!

Границ тщеславие не знает.
Всё важно: прикус, профиль, фас.
Мы демонстрируем хозяев,
Они показывают нас.

Привык ходить на поводке.
Но, если лаять откровенно,
Вся наша жизнь несовершенна…
И поводок не в той руке!

Сел человек за стол с вином.
Собаке место — под столом.
Но вот потерян рюмкам счёт…
И всё теперь наоборот!

— Я в этом деле съел собаку! —
Твердил один хвастун со смаком.
Но если глянуть на дела,
Собака ма–ахонькой была!

Сижу. Смотрю. С азартом лаю…
А мне дают за лай под зад.
И я на время замираю…
Собачья жизнь, как говорят!

Здесь похоронена душа
Не боле медного гроша…
Душе пристало возноситься,
Но Бог решил не мелочиться!

Мечтал о бронзе все свои лета...
Покойный до последнего момента
И мнит себя сейчас под монументом,
Хотя над ним — обычная плита.

Покойный весь свой век служил.
Служил кому придётся…
Теперь и Богу будет мил,
И с чёртом уживётся!

Под этим камнем графоман!
Не потревожь его, прохожий.
Не то он вдруг проснуться может
И настрочит ещё роман!

Он оптимистом был во всём
И даже верил в показуху…
При благодушии таком
Ему и камень будет пухом!

Здесь и тиха, и безучастна
Лежит сварливая жена.
О ней супругу ежечасно
Напоминает тишина.

Ходить в строю покойный не любил,
Душа уединения искала…
И не нашла. И здесь — ряды могил,
И тот же строй, и те же интервалы!

И в это папа веровал, и в то,
Меняя убеждения и взгляды,
И так был щедр на звонкие тирады,
Что сын теперь не верит ни во что!

Мы в детстве — нигилисты! И с пелёнок
Подчас шумим, что жизнь совсем не та.
Но срок пришёл, и бывший жеребёнок
Осмысливает мудрость хомута.

Кататься просто! Мчишь, не беспокоясь,
Туда–сюда… Купил ещё билет.
А жизнь одна!
Она, как дальний поезд,
Которому возврата нет.
Не окажись, дружок, на перегоне
Не в том составе и не в том вагоне!

Зря все доводы истратив,
Отыскал отец штаны:
— Глянь! Заплата на заплате.
Сохранил ещё с войны.
Так и жил в твои–то годы…
Сын воскликнул: — Ну, дела!
Неужели эта мода
И тогда уже была?!

Сын судит резко: да и нет!
А я: как знать?… Быть может…
Век сына — начатый сюжет,
А мой — во многом прожит.
И всё ж завидую ему,
Его незрелому уму!

Всему свой срок: в младенчестве — забавы,
Дерзанья — в юности, а в старости — покой
И жалок тот, кто в юности кудрявой
Бредёт с благоразумною клюкой!

Он всё вам отдаст! Не за деньги, а даром!
Прекрасной и щедрой души человек!
Такой потому, что есть триста Захаров.
Захары — леса и обилие рек,
Равнины бескрайние, рудные горы…
К чему мелочиться, копейки считать,
Когда так обильны родные просторы,
Такая извечная благодать!
Они не однажды его выручали,
Все эти богатства родимой земли,
Когда между пальцев рубли уплывали…
Да что там рубли, миллионы текли!

Но эти Захары, они разве вечны?!
Не зря деловитости учит наш век.
Ах, если бы понял всё это беспечный
Товарищ Обломов, душа–человек!

И я вдруг представил такую картину:
Попал он на остров, где лишнего нет.
Где зря растранжирить нельзя и полтину,
Иначе не выкроишь на обед.
Где всё не в избытке, а точно по норме…
И вот не могу я представить пока,
Что будет,
И как этот остров прокормит
Такого
Красивого
Байбака?!

Пословица эта отвагу воспела.
А в жизни такое встречается мне:
Врывается в город избитая смелость,
А трусость въезжает на белом коне!

Не счесть курьёзов в королевстве датском,
И Гамлетов судьба так нелегка:
Повсюду славят разум, но по–братски
Дурак оберегает дурака!

Промывать мозги полезно —
Будут совершеннее.
Но не надо промывать
До опустошения!

Срубили липу вековую
В канун каких–то важных дат.
И обрекли её, живую,
На лист фанеры, на плакат!
Но чужд природе слов избыток,
И не на том стоит наш свет,
Давным–давно всё позабыто,
Забыт плакат…
А липы нет.

Слепой Гомер возвёл Арея в боги,
Хоть был тот и драчлив, и бестолков…
Прошли века, но так же очень многих
Мы сослепу возводим в ранг богов!

В пучину погружалась Атлантида…
Кудрявый жрец витийствовал о том,
Что ждёт их всех прекрасная планида,
Что посетят хариты каждый дом.
Уже волна лизала край хламиды,
Уж океан деревни затопил…
Блаженный жрец блаженной Атлантиды,
Закрыв глаза, о благах говорил:
Как расцветёт душа в лучах восхода,
Как будет жизнь отменно хороша…
Хоть в этот час уже глотала воду
 И шла ко дну та самая душа!
Но жизнь текла. Звучали песнопенья.
Поэты не жалели звонких слов…
На берегу белели без движенья
Скелеты недостроенных судов.
И люди погибали без обиды,
Блаженный город праздновал и пил…
В пучину погружалась Атлантида,
Кудрявый жрец о благах говорил.