Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

Вменяешь в грех ты мне мой темный стих,
Прозрачных мне не надобно твоих:
Ты нищего ручья видал ли жижу?
Видал насквозь, как я весь стих твой вижу?
Бывал ли ты хоть на реке Десне?
Открой же мне: что у нее на дне?
Вменяешь в грех ты мне нечистый стих,
Пречистых мне не надобно твоих:
Вот чистая водица ключевая,
Вот Алеатико бурда густая!
Что ж? выбирай, возьми любой стакан:
Ты за воду… Зато не будешь пьян.

Он все концы земли изведал,
Она изъезжена им вся,
Он всей Европою обедал,
Ее наелся, напился.
Неповоротливый рассудок
Пока на месте просидел,
В нем путешествовал желудок
И всюду пил и всюду ел.

Певец любви, уныния и неги
Пришлет тебе лежалый пук элегий, —
И ты его скорей в журнал пихать
Торопишься, чтоб от потомства спрятать.
Да как ему не скучно их писать,
И как тебе не скучно их печатать?

Рифмач, стихом российским недовольный,
Затеял в нем лихой переворот:
Стал стих ломать он в дерзости крамольной,
Всем рифмам дал бесчиннейший развод,
Ямб и хорей пустил бродить по вольной,
И всех грехов какой же вышел плод?
«Дождь с воплем, ветром, громом согласился
И страшный мир гармонией оглушился!»

Наследник Лессингов по важности предмета,
          Сей новый толкователь муз,
          Откуда выведет он вкус?
Он выведет его из университета.

Ага! узнал и тотчас ты заметил
Мои стихи — признайся — почему?
Не правда ли, ты с жадностью их встретил,
Как пес лозу, знакомую ему?
Кусай — прошу: что, горьки или сладки?
Но чтоб вперед тебе не дать повадки,
Тупым зубам напомню я стихом,
Что он живет, что много силы в нем
Добить твои последние остатки.

Вот Новый наш поэт; он нов, но не велик,
Оригинален он, поэтов нет с ним схожих.
              Он ходит, высуня язык,
                        И дразнит им прохожих.

Видали ль вы, как уличный мальчишка
Прохожих дразнит языком?
Вот Новый наш поэт; весь тут его умишка;
Но вместо языка он дразнится стихом.

               Глаголет смело «Телеграф»:
«Что захочу — могу!» Судить не будем строго
                Его ни целей мы, ни прав:
Что хочет он — невесть, а может он — немного.

Хоть бьют людей за то, что дерзко врут,
Но дуракам и пьяницам спускают!
Вот мой ответ: «Лежачего не бьют,
А битому подавно уж прощают».

             Прохожий, стой! Здесь Ботлер почиет;
                    Зри: надпись вылита из злата.
                    При жизни не обрел поэт
                    Своим талантом мецената.
                    По смерти в память скорбных дней
                    Ему воздвигли мавзолей.
Бедняк певец, тая в груди пермесский пламень,
О хлебе умолял — ему же дали камень!

Не создавало естество
Рож неопрятнее и хуже:
В ней отразилось божество —
Как солнца луч в болотной луже.

Недаром запрещен журнал:
Ты много высказал в двух то́мах
И, промахнувшись, доказал,
Что малый ты не промах.

«Кутейкин всех обрек с Парнаса на изгнанье;
Один лишь он иметь там хочет пребыванье».
— «Ты шутишь? Можно ли мне согласиться в том?»
— «Клянуся, истина: он даже Муз поносит».
— «Да как священный Феб всё это переносит?»
— «Где смех, там гнева нет: он у него — шутом».

                                     «Я знаю свет, —
Так говорил Тарас, любезный мой сосед. —
            А в свете жить — великое уменье!
Я людям, нужным мне, поклоны отдавал,
Дам модных красоту я громко выхвалял,
                    Всегда мне нравилось их мненье;
Что им не нравилось, я то всегда бранил,
В глаза был другом всех, и всяк меня любил.
Мне подражай, когда счастливым быть
                                                              желаешь…»
— «А правда? Долг?..» — «Ты света, брат,
                                                                     не знаешь».

                  Есть русская пословица одна:
Что всякий и в грязи на золото укажет;
Но, видя Кличкина, невольно всякий скажет:
                 Что грязь и в золоте видна.

Подлец по сердцу и из видов,
Душеприказчик старых баб,
Иван Иванович Давыдов,
Ивана Лазарева раб.
В нем грудь полна стяжанья мукой,
Полна расчетов голова,
И тащится он за наукой,
Как за Минервою сова.
Сквернит своим прикосновеньем
Науку божию педант,
Так школьник тешится обедней,
Так негодяй официант
Ломает барина в передней.

Ты нам твердишь: «Я ваш оракул!»
Твое с ним сходство видим мы:
Так, наши слабые умы
Твоих оракульских каракуль
Не проницают смрадной тьмы.
К тому ж вдобавок: глас твой дивный
Ломается, как пред толпой
Ломалась Пифия порой,
Послышав бога глас призывный,
Звучащий из норы пустой!

Как не к толстой-то …
Подбираются клопики —
Придираются к нам
Черногузые попики.
И у них есть фискал
        Негодующий,
И к тому ж грамотей,
На российских певцов
Им перстом указующий:
Муравьев — фарисей
        Монахующий.

Бахтурин, переплыв чрез Ахерон
              И выпрыгнув из лодки,
         Тотчас же спросит: «Эй, Харон!
         Где здесь трактир, чтоб выпить водки?»