Евгений Лукин - Стишки и песенки

Не от творца, не от скупщика душ стыдно сказать, от плотины зависим. Вот и стоит рукотворная сушь над белизною песчаных залысин.
Волга слепит беспощадней слюды. Ни рыболова на отмелях этих только цепочкою птичьи следы, словно гулял одинокий скелетик.

Грозит окруженье стальным замком. Кому-то идти в заслон. Это войны жестокий закон, старый, как мир, закон. Кто отменит его? Когда? Какой небывалый бой? Скорее стеклом застынет вода и песню прервет прибой. Взрывая мосты, заступая пути, простой солдат умирал, чтоб основные силы спасти, чтобы ушел генерал.
…Вел мавританский шальной отряд менее тысячи душ Арудж Барбаросса, рыжий пират, рыжебородый Арудж.
Не ради веры, но ради вин, золота, каторжан он шел, не щадя ни храмов, ни вилл, ни грандов, ни горожан.
Испанские части наперехват двинулись с трех сторон, но рыжий дьявол, рыжий пират в жертву принес заслон.
…Сзади — река. Впереди за леском блики испанских лат. Ну что же, велит умереть закон. Иди и умри, солдат.
Последний удар вслепую обрушь, проклятья хрипя врагу! Не правда ли, счастлив ты, что Арудж уже на том берегу?
А он оглянулся в бегущей толпе, от остальных отстал и вдруг запрокинул в злобной тоске бешеный свой оскал…
…Иди, не оглядываясь, вперед, мой гений, мой господин, там ждет тебя твой галерный флот и младший брат Хайраддин.
Урок переправы ты дал врагу, ни слитка не потерял. А это издержки на том берегу, твой боевой матерьял…
Но ты оглянулся, рыжий пират, решил свою участь сам. И испанский наместник, блестящий гранд, не поверил своим глазам:
словно забыв, что живем лишь раз, что мертвецам не встать, Арудж Барбаросса отдал приказ форсировать реку вспять.
Нет, не застыла стеклом вода, не смолк прибоя раскат, но шел генерал умирать туда, где умирал солдат.
Неравный бой, беспощадный бой, безнадежный короткий бой! Исход подтвержден испанской трубой и день померк голубой.
…Погиб. Да главное — не один. И более — ничего. А младший брат его Хайраддин был много умней его.
Он нажил то, что растратил брат, а главное — твердо знал, что должен погибнуть в заслоне солдат, чтобы ушел генерал.
…Когда Христа придет торжество, то, оттеснив Петра, сядет по правую руку Его рыжебородый пират
за то, что не знал на издержки цен, наивен, неповторим! А мы говорим: компромиссы, цель, жертвы, — мы говорим.
А мы говорим, говорим, говорим, черт бы нас всех побрал! Пойдем в огонь и в огне сгорим уйдет один генерал.
Приводим примеры из мудрых книг, из третьих, из сотых рук!.. Небо, навеки запомни миг, когда оглянулся Арудж.

Бьет меня жизнь, что оглобля, или пластает, что сабля, — ежели мне тяжело, бля, я убегаю в леса, бля. Не для киношного дубля с поезда слез — и бреду, бля. И вместо плача да вопля тихо шепчу: "Ничего, бля…"
Взмоет из зарослей цапля — хоть на полотна Констебля. Я побледнею с лица, бля, и поражусь красоте, бля. Не для киношного дубля мимо болотца бреду, бля. И вместо плача да вопля попросту думаю: "Во, бля…"
Нежные кроны колебля, мелкие лужицы зыбля, ветер плеснет по земле, бля, свежестью первой грозы, бля. Не для киношного дубля через опушку бреду, бля. Но прогремлю до Гренобля, ежели снять для кино, бля.

И оплеуха, и затрещина даны тебе для блага вящего. Нам эта истина завещана от дедов, пращуров и ящеров.

Спалили мы Отечество, приятель, уж больно дым его был сладок и приятен…

Я согласился на раздел страны, продался я за ваучер бумажный и вот латаю старые штаны, а кто-то строит дом пятиэтажный.
Зачем на танки с камушком в руках поперся я, поверя в жизнь иную! Был в дураках — остался в дураках. Не привыкать. Стерплю. Перезимую.
Но что мне делать в случае таком, когда в окрестной рощице зеленой березка-полоняночка тайком кивнет приватизированной кроной?
Я перед ней, дыханье затая, стою, как пень, и м-медленно въезжаю: была ничья и, стало быть, моя; теперь — его и, стало быть, чужая.
А он возводит львиное крыльцо, он голубые зафугачил ели. И уж не бросишь ваучер в лицо грешно сказать, не пропили — проели.
Продам пальто (еще не холода). В конце концов не все ему смеяться! Ох, посмотрю я на него, когда наступит год 2017!

Я-то думал, что честно поделим Россию на части: хочешь — сам пропивай, хочешь — внукам оставь на пропой. Накололи, заразы! Опять я поверил начальству. И опять пролетел, как шрапнель над абхазской тропой.
В сберегательном банке, куда собрались бедолаги за своим за родимым Расеюшки кровным куском, мне в стеклянном окошке вручили кусочек бумаги и сказали, что эта бумага моя целиком.
Я хожу до сих пор со сведенными тупо бровями. Пропивал и считал: как припомню — стыдом опалит! Всю страну отхватили с морями ее и краями и за все уплатили неполных двенадцать поллитр!
Отдаю обстановку за так спекулянтам-уродам, и останутся скоро в дому простыня да кровать. Ты прости мне, Россия, что я тебя дешево продал! Мог продать подороже. А мог бы и не продавать.

Пузырьки, легки, как пробки, скачут по реке, словно ожили заклепки на броневике.
И в промоинах миражных зришь среди дождя броневик в стальных мурашках, а на нем — вождя.

Черт становится богом, а чет превращается в нечет. Говорили: "оазиc", теперь говорят: "солончак". Или вот саранча… Ну всю жизнь полагал, что кузнечик! А при виде кузнечика злобно цедил: "Саранча…"
Тут и раньше непросто жилось, а сейчас-то, сейчас-то!.. Ты к нему с кочергой, а тебе говорят: "Со свечой!.." Бизнесмены! Родные! Кузнечики нашего счастья! Это ж я по незнанию вас называл саранчой…

Ах какая неудача я не знаю отчего, но жилось совсем иначе до рожденья моего.
Ледники вовсю катали голубые валуны, а по тундре топотали волосатые слоны.
Пробирались тростниками под покровом темноты с неприятными клыками здоровенные коты.
А какие были крылья у летающих мышей! Только морда крокодилья и ни шерсти, ни ушей.
И наверное к ненастью громко щелкал поутру экскаваторною пастью трехэтажный кенгуру.
Был один у всех обычай от громад до мелюзги: если хрумкаешь добычей так не пудри ей мозги!
Даже самый головастый и хитрющий гавиал не цитировал Блаватской и на Бога не кивал.
Врубишь ящик — там горилла про духовность говорит… Уберите это рыло! Я хочу в палеолит!

Год за годом в тихом озерце, обрамлен пейзажиком исконным, отражался маленький райцентр с красным флагом над райисполкомом. Но однажды вздрогнула вода, потемнело озеро к ненастью передали новость провода, что пошла борьба с Советской властью!
Изменились жители в лице. Был намек неверно истолкован. Взбунтовался маленький райцентр с красным флагом над райисполкомом. Демократов вышвырнули прочь, возвели в проулках баррикады, жгли костры и факелы всю ночь, не боясь ни Бога, ни блокады.
Отдалось в чувствительном крестце понял мэр, что быть ему секомым за мятежный маленький райцентр с красным флагом над райисполкомом. А броня-то все еще тверда и в степных дымящихся просторах потекла десантная орда на пятнистых бронетранспортерах.
Озабочен старший офицер уж не заблудился ли с полком он? — Господа! Да где же здесь райцентр с красным флагом над райисполкомом? Озерцо да роща, благодать, но нигде ни домика, хоть плюньте! И пришлось в итоге докладать о пропавшем населенном пункте.
…Иногда лишь в тихом озерце вопреки оптическим законам возникает сгинувший райцентр с красным флагом над райисполкомом. (Эту быль под тихий звон монист в кабаке с названием "Цыганка" рассказал мне бывший коммунист, президент коммерческого банка.)

Не постигну, черт возьми, я, глядя на иных: у меня шизофрения или же у них?
Вот во храме, будто равный, свечку запалил самый главный православный в прошлом замполит.
Залупился и сияет светочем идей самый главный россиянин в прошлом иудей.
И мирского ради блага продает шинель самый главный бедолага в прошлом инженер.
Но, глядишь, спокойны лица, в норме бытие. Чье ж сознание двоится? Стало быть, мое.
Господа, не надо денег, вам за так поет самый главный шизофреник в прошлом идиот.