Евгений Лукин - Стишки и песенки

На земле сырой, да, сидели три сфероида, ой да, ехал конный строй… Ехал конный строй, да, видять: три сфероида, ой да, на земле сырой.
Есаул лихой, да, с мордой Мейерхольда, ой да, говорить: "Постой…" Говорить: "Постой, да, окружай сфероида", — ой да, есаул лихой…
Сняли первый слой, да, с первого сфероида, ой да, а за ним второй… А за ним второй, да, видять гуманоида, ой да, с крупной головой.
Смотрить конный строй, да, а у гуманоида, ой да, хоть лягай, хоть стой… Хоть лягай, хоть стой, да, морда Мейерхольда, ой да, прям хоть в конный строй.
Сняли первый слой, да, с другого сфероида… (И так далее, пока степь не кончится.)

Бьет меня жизнь, что оглобля, или пластает, что сабля, — ежели мне тяжело, бля, я убегаю в леса, бля. Не для киношного дубля с поезда слез — и бреду, бля. И вместо плача да вопля тихо шепчу: "Ничего, бля…"
Взмоет из зарослей цапля — хоть на полотна Констебля. Я побледнею с лица, бля, и поражусь красоте, бля. Не для киношного дубля мимо болотца бреду, бля. И вместо плача да вопля попросту думаю: "Во, бля…"
Нежные кроны колебля, мелкие лужицы зыбля, ветер плеснет по земле, бля, свежестью первой грозы, бля. Не для киношного дубля через опушку бреду, бля. Но прогремлю до Гренобля, ежели снять для кино, бля.

Тротуары выщербились с краю, на асфальте — выбоины в ряд. В эту ночь решили самураи посетить родимый Волгоград.
Но разведка чертом из шкатулки подняла уснувший городок — и пошел утюжить переулки броневой асфальтовый каток.
В темноте чернее каракурта проложили пару автострад — и себя, родимого, наутро не узнал родимый Волгоград.
Плыл асфальт, на озеро похожий. Иногда лишь попадался в ем ненароком вдавленный прохожий, потерявший всяческий объем.
Самураи едут на "тойотах" и, сверкая стеклами очков, все глядят на нас на идиотов, ну а мы — на них на дурачков.
Простывает след от самурая. В Волгограде стих переполох. Никакая нынче вражья стая не застанет Родину врасплох!

Говорят, что варяги тоже были славяне: уходили в запои, залезали в долги; выражались коряво, да такими словами, что тряслись-прогибались в теремах потолки.
Ну а мы-то не знали, кто такие варяги. Мы-то думали: немцы, приличный народ. Вмиг отучат от браги, уничтожат коряги и засыплют овраги у широких ворот.
От корявых посадов — неприятный осадок. Вместо храма — с десяток суковатых полен. Проживи без варягов, если поле в корягах и под каждой корягой — нетрезвый словен!
И явились варяги. Там такие ребята… За версту перегаром и мат-перемат! И от ихнего мата стало поле горбато и опасно прогнулись потолки в теремах…
Говорят, что варяги тоже были славяне. И тогда говорили, и теперь говорят. И какой тут порядок, если поле — в корягах и под каждой корягой — нетрезвый варяг!

На углу открыл
маленький ларек
умный человек. Я хотел зайти,
вынуть кошелек,
скушать чебурек. Но, гляжу, цена —
чистый детектив,
плутовской роман… Кооператыв!
Кооператыв!
Бэрегись армян!

Я хотел сказать:
"А иди ты на,
умный человек!" Так и не сказал —
рядом старшина
кушал чебурек. Лучше я пойду
прямо в ресторан,
дверь позолотив… Бэрегись армян!
Бэрегись армян!
Кооператыв!

Впереди армян.
Я пошел назад.
Но и там армян. Что-то не пойму:
то ли Волгоград,
то ли Ереван. Для чего ему
удирать в Ливан,
сейф разворотив?.. Бэрегись армян!
Бэрегись армян!
Кооператыв!

Я с такой ценой
даже не хочу
строить коммунизм. Я над тем ларьком
знак приколочу,
раз демократизм. Пусть сияет сквозь
вьюгу и туман,
всех предупредив: "Бэрегись армян!
Бэрегись армян!
Кооператыв!"

Я бы тоже мог
запросто открыть
все чего ни дашь. Я бы тоже мог
цены заломить —
дайте только фарш! Но аккредитив
(выверни карман!),
где аккредитив?.. То ли Волгоград…
То ли Ереван…
То ли Тель-Авив…

От лиловых вершин Копетдага до жемчужных зубцов Эвереста раскатилось известие это
над песками шестого помола: будто члена ЦК комсомола, делегата двадцатого съезда и редактора крупной газеты
укусила большая собака.
Было так: возвращались с аванса вместе с замом дорогой известной, а зубастая бестия эта
налетела на них косомордо: "Где тут члены ЦК комсомола, делегаты двадцатого съезда и редакторы крупной газеты?"
(А на прочих она не согласна)
Я прошу вас, товарищи судьи, точно вычислить время и место, чтоб она не ушла от ответа,
потому что прямая крамола — тяпнуть члена ЦК комсомола, делегата двадцатого съезда и редактора крупной газеты…
Терроризм неприкрытый, по сути!
Вы заставьте собаку признаться, с кем в сношеньях была до ареста, и отправьте на краешек света,
где торосы мерцают у мола, где ни членов ЦК комсомола, ни редакторов крупной газеты, где во сне никому не приснятся
делегаты двадцатого съезда!

Две границы пройдено. Клочьями рубаха. Здравствуй, тетя Родина, я — из Карабаха!
Три границы пройдено. Складками надбровья. Здравствуй, тетя Родина, я — из Приднестровья!
Все четыре пройдено. Упаду — не встану. Здравствуй, тетя Родина, я — с Таджикистану!
За подкладкой — сотенка. Движемся — хромая. Что ж ты, падла тетенька? Али не родная?

Что ты, княже, говорил, когда солнце меркло? Ты сказал, что лучше смерть, нежели полон. И стоим, окружены, у речушки мелкой, и поганые идут с четырех сторон.
Веют стрелами ветра, жаждой рты спаяло, тесно сдвинуты щиты, отворен колчан. Нам отсюда ней уйти, с берега Каялы, — перерезал все пути половец Кончак.
Что ты, княже, говорил в час, когда затменье пало на твои полки вороным крылом? Ты сказал, что только смерд верует в знаменья, и еще сказал, что смерть — лучше, чем полон.
Так гори, сгорай, трава, под последней битвой! Бей, пока в руке клинок и в очах светло!.. Вся дружина полегла возле речки быстрой, ну а князь пошел в полон — из седла в седло.
Что ты, княже, говорил яростно и гордо? Дескать, Дону зачерпнуть в золотой шелом… И лежу на берегу со стрелою в горле, потому что лучше смерть, нежели полон.
Как забыли мы одно, самое простое: что доводишься ты, князь, сватом Кончаку!.. Не обидит свата сват и побег подстроит, и напишет кто-нибудь "Слово о полку".

Были гулкие куранты и граненые стаканы, ссоры в транспорте до визгу
и купюры цвета беж. Эмигранты, эмигранты собирали чемоданы, выправляли где-то визу
и мотали за рубеж.
Ну а мы шагали в ногу, не шурша, не возникая, что кругом дороговизна
и оклад — 150… Удивительно, ей-Богу, но какая-никакая у меня была Отчизна
года три тому назад.
КГБ да Первомаи, Конституция — что дышло, убежавшим — укоризна
и водяра из горла… До сих пор не понимаю, как же этакое вышло: я остался, а Отчизна
чемоданы собрала.
Уложила и смоталась в подмосковные затоны, в среднерусский конопляник,
где щекочет соловей… Мне на Родину осталось посмотреть через кордоны — я теперь ее племянник,
выбыл я из сыновей.
Отреклась, как эмигрантка, и раскаянье не гложет: мол, ребята, не взыщите,
а не будет хода вспять… Но потом, когда, поганка, продадут тебя за грошик, ты же скажешь: "Защитите!.." —
и придется защищать.

Иные — те свалили в иную благодать. А мы-то что? Свои мы. Куда нам убегать?
Остались, невзирая что страшен отчий дом. А Родина взяла и свалила за кордон.
Россия! Эмигрантка! Взгляни из-за бугра, как разворотом танка ровняют хутора.
И это не твои ли простерты на песке, за то что говорили на русском языке?
Так будь, своих рассеяв, чужими предана! Изменница. Расея. Пропащая страна.