Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 1

Направо в обрыве чернели стволы
Гигантских развесистых сосен,
И был одуряющий запах смолы,
Как зной неподвижный, несносен.

Зеленые искры светящих жуков
Носились мистическим роем,
И в городе дальнем ряды огоньков
Горели вечерним покоем.

Под соснами было зловеще темно,
И выпи аукали дружно.
Не здесь ли в лесу бесконечно давно
Был Ивик убит безоружный?..

Шли люди — их лица закутала тьма,
Но речи отчетливы были:
«Вы знали ли Шляпкиных»? — «Как же, весьма —
Они у нас летом гостили».

«Как ваша работа»? — «Идет, — ничего,
Читаю Роберта Овена».
«Во вторник пойдем в семинар?» — «Для чего?»
«Орлов — референт». — «Непременно».

«Что пишет Кадушкин?» — «Женился, здоров,
И предан партийной работе».
Молчанье. Затихла мелодия слов,
И выпь рассмеялась в болоте.

Танец диких у костров.
Пламя цепенеет,
Вяло лижет вязки дров
И в тумане рдеет.

Стынут белые ряды
Телеграфных нитей.
Все следочки, да следы
У казенных питей.

Горе! Малый весь дрожит,
Бьет рукой о донце…
В пелене, как сыр, сквозит
Розовое солнце…

Пар от окон, стен и крыш,
Мерзлые решетки.
Воздух — сталь, Нева — Иртыш.
Комнату и водки!

Лопнет в градуснике ртуть,
Или лопнут скулы,
Тяжелей и гуще муть,
Холод злей акулы.

Замерзаю, как осел.
Эй, извозчик! Живо,
В Ботанический пошел!
Понеслись на диво…

Еду пальмы посмотреть
И обнять бананы.
Еду душу отогреть
В солнечные страны.

Эскимосы и костры!
Стужа сердце гложет —
Час тропической жары
Только и поможет.

           Город спятил. Людям надоели
           Платья серых будней — пиджаки.
           Люди тряпки пестрые надели,
           Люди все сегодня — дураки.

Умничать никто не хочет больше,
Так приятно быть самим собой…
Вот костюм кичливой старой Польши,
Вот бродяги шествуют гурьбой.

           Глупый Михель с пышною супругой
           Семенит и машет колпаком,
           Белый клоун надрывается белугой
           И грозит кому-то кулаком.

Ни проехать, ни пройти,
Засыпают конфетти.
           Щиплют пухленьких жеманниц.

Нет манер, хоть прочь рубаху!
Дамы бьют мужчин с размаху,
           День во власти шумных пьяниц.

Над толпою — серпантин,
Сетью пестрых паутин,
           Перевился и трепещет.

Треск хлопушек, свист и вой,
Словно бешеный прибой,
           Рвется в воздухе и плещет.

Идут, обнявшись, смеясь и толкаясь,
В открытые настежь пивные.
Идут, как братья, шутя и ругаясь,
И все такие смешные…

           Смех людей соединил,
           Каждый пел и каждый пил,
           Каждый делался ребенком.

           Вон судья навеселе
           Пляшет джигу на столе,
           Вон купец пищит котенком.

Хор студентов свеж и волен —
Слава сильным голосам!
Город счастлив и доволен,
Льется пиво по столам…

Ходят кельнерши в нарядах —
Та матросом, та пажом,
Страсть и дерзость в томных взглядах.
«Помани и… обожжем!»

           Пусть завтра опять наступают будни,
           Пусть люди наденут опять пиджаки,
           И будут спать еще непробудней —
                          Сегодня мы все — дураки…

Братья! Женщины не щепки —
Губы жарки, ласки крепки,
           Как венгерское вино.

Пейте, лейте, прочь жеманство!
Завтра трезвость, нынче пьянство…
           Руки вместе — и на дно!

У берега моря кофейня. Как вкусен густой шоколад!
Лиловая жирная дама глядит у воды на закат.

— Мадам, отодвиньтесь немножко! Подвиньте ваш грузный баркас.
Вы задом заставили солнце, — а солнце прекраснее вас…

Сосед мой краснеет, как клюква, и смотрит сконфуженно вбок.
— Не бойся! Она не услышит: в ушах ее ватный клочок.

По тихой веранде гуляет лишь ветер да пара щенят,
Закатные волны вскипают, шипят и любовно звенят.

Весь запад в пунцовых пионах, и тени играют с песком,
А воздух вливается в ноздри тягучим парным молоком.

— Михайлович, дай папироску! — Прекрасно сидеть в темноте,
Не думать и чувствовать тихо, как краски растут в высоте.

О, море верней валерьяна врачует от скорби и зла…
Фонарщик зажег уже звезды, и грузная дама ушла.

Над самой водою далеко, как сонный усталый глазок,
Садится в шипящее море цветной, огневой ободок.

До трех просчитать не успели, он вздрогнул и тихо нырнул,
А с моря уже доносился ночной нарастающий гул…

Звонки бирюзовых веселых трамваев.
Фланеры-туристы, поток горожан…
Как яркие перья цветных попугаев,
Уборы студентов. А воздух так пьян!

Прекрасные люди! Ни брани, ни давки.
Узнайте: кто герцог и кто маникюр?
А как восхитительны книжные лавки,
Какие гирлянды из книг и гравюр!

В обложках малиновых, желтых, лиловых
Цветут, как на грядках, в зеркальном окне…
Сильнее колбасных, сильнее фруктовых
Культурное сердце пленяют оне.

Прилично и сдержанно умные таксы
Флиртуют носами у низких витрин,
А Фриды и Францы, и Минны, и Максы
Пленяют друг друга жантильностью мин.

Жара. У «Perkeo» открылись окошки.
Отрадно сидеть в холодке и смотреть:
Вон цуг корпорантов. За дрожками дрожки…
Поют и хохочут. Как пьяным не петь!

Свежи и дородны, глупы, как кентавры.
Проехали. Солнце горит на домах.
Зеленые кадки и пыльные лавры
Слились и кружатся в ленивых глазах.

Свист школьников, хохот и пьяные хоры,
Звонки, восклицания, топот подков.
Довольно! В трамвай — и к подъему на горы.
………………………………………………………..
О, сила пространства! О, сны облаков!

В жизни так мало красивых минут,
В жизни так много безверья и черной работы.
Мысли о прошлом морщины на бледные лица кладут,
Мысли о будущем полны свинцовой заботы,
А настоящего — нет… Так между двух берегов
Бьемся без смеха, без счастья, надежд и богов…

           И вот, порою,
           Чтоб вспомнить, что мы еще живы,
           Чужою игрою
           Спешим угрюмое сердце отвлечь…
           Пусть снова встанут
           Миражи счастья с красивой тоскою,
           Пусть нас обманут,
           Что в замке смерти живет красота.
           Нам «Синие птицы»
           И «Вечные сказки» — желанные гостьи,
           Пускай — небылицы,
           В них наши забытые слезы дрожат.

У барьера много серых, некрасивых, бледных лиц,
Но в глазах у них, как искры, бьются крылья синих птиц.
Вот опять открылось небо — голубое полотно…
О, по цвету голубому стосковались мы давно,
И не меньше стосковались по ликующим словам,
По свободным, смелым жестам, по несбыточным мечтам!

           Дома стены, только стены,
           Дома жутко и темно,
           Там, не зная перемены,
           Повторяешь: «все равно…»

Все равно? О, так ли? Трудно искры в сердце затоптать,
Трудно жить и знать, и видеть, но не верить, но не ждать,
И играть тупую драму, покорившись, как овца,
Без огня и вдохновенья, без начала и конца…

           И вот, порою,
           Чтоб вспомнить, что мы еще живы,
           Чужою игрою
           Спешим угрюмое сердце отвлечь.