Льюис Кэрролл - Ранние стихи

Он вечером допил фиал
И на холме, как царь, стоял
И совершил свой путь к Морскому
Параду с грустью и тоскою.
(То есть к отважным Морякам,
Что «маршируют по волнам»,
Точнее — здесь виднелась гавань
Для тех, кто не умеет плавать.)
Итак, он в город шел блуждая,
Аллеи шагом измеряя,
А путь домами так стеснен,
Что кажется, они поклон
Друзьям через дорогу шлют:
«В бой, друг! Увидимся мы тут».
Прошаркал лестницей крутой,
Парящей в небе над землей,
Сюда взойдут бедняк, богач
И время — медленно, не вскачь.
Он был внимателен к наряду,
На волосах его — помада,
И был — лентяи подтвердят —
Наиредчайший в мире франт.
Все, видя, как идет он томно,
Родов стариннейших потомком
Его сочли, не зная — он
В кухарку — да, в нее влюблен!
Он на брегах стоял, вдыхая
Беспечность зыбких волн без края,
Внимая, как напевен шквал,
Печаль здесь преодолевал.

«Доверившись „Хильде“
Пропала под Уитби,
А звали Матильдой,
У меня ж с горя рак и тик.
„Голиаф“, захвати!
Мое горе азартно,
И не, — сказал плакальщик, —
Пройдет и до завтра.

Называла „мой Ослик“,
(Вам меня не понять),
И подумал я после,
Что должна ж подождать.
Шел я следом везде,
Когда — помните ль — я
Вдруг подумал: а где
Булавка моя?

Костюмер же неряха —
рукою в паштет.
Я тебя потерял
И обратный билет».
Она думает: «Сэр,
Вы смешны». — «Там, на „Хильде“,
Потерял несессер
И тебя, о Матильда!»

Булавку взял, что в галстук вдета,
И положил в карман жилета.
И, голову прижав к руке,
Уснул, устав, прям на песке.

Она — воспетый ему бред
    (Я не хвалюсь напрасно);
А если у него рук нет,
    Что может быть ужасней?

Вы посетили ее дом,
    Ко мне зашли непрошено.
Она, хоть в облике ином,
    Все та же, что и в прошлом.
Никто не скажет нам о всех,
    Кто толпами ходил,
И потому, в автобус сев,
    Ногами семенил.

За правдой — ей и слово вторит —
    Он не ходил доселе,
Когда ж она ход дел ускорит,
    Что будет с вами всеми!

Ей дали — раз, мне дали — два,
    Три дали нам двоим.
Все от него вернулось к вам,
    Хоть было все моим.

Когда бы мы имели шанс
    Участвовать в истории,
Сказал бы — на свободу вас,
    Как мы — вы на просторе.

Не должен знать, короче,
    Что ею он любим.
Секрет такой от прочих
    Мы верно сохраним.

Школа молока с водой Она, не вняв моим мольбам,
Неравнодушна к волосам
И рвет их мне. Ах, где краса!

Она слепа и не мудра,
Но как-то раз была добра,
Жизнь изменяет ум и нрав.

Школа ума и факта Я сватался — отказ в ответ
Лишь получил. «Но это ж бред!» —
Ей говорю. Она мне: «Нет».

Но мир стоит, как был устроен,
И если б мог — уж не настроен
Вновь свататься — так лучше втрое!

Немецкая школа, или школа конвульсий От факелов спасаюсь бегством,
И атом мечется средь бедствий,
А мозг мой жжет огонь небесный.

Ее душа кремень, гранит,
Меня ее взгляд опалит,
Мой рок со смертью насмерть слит.

№ 1. Дворец лжецов Я грезил в мраморных палатах,
Мокрицы ползали на лапах,
Качаясь, а вокруг был запах

Почившего недавно сыра,
Озябший ветер дунул сыро,
И чхал я долго и настырно.

Здесь были странные шпалеры,
На них лишь ужасов примеры
Да лжи из социальной сферы.

Один предстал здесь знатоком,
Кричит хвастливо о пустом,
Ему ж кивают париком.

А вот еще мрачней одни:
Не знали игр в былые дни,
В трудах не видя западни.

Ведь в их груди лишь глыбы льда
А жертвы их сидят всегда
Все, сбившись в стайку и рыдая.

Другой цветет, как брег реки,
А травы буйны, высоки,
Но зелень эта — сорняки.

О зле вещает птичий свист,
Он в кислом воздухе повис,
И в западню всех манит бриз.

Не слышат звери трели эти,
И вы их дивной лжи не верьте:
Здесь красота — приманка смерти.

Дух на глазах распался, в то же
Мгновенье уловил я все же
Виденье призрачного ложа.

На нем калеки спят вдвоем,
Что рождены твоим пером,
Юрист, но спят уж вечным сном.

Слугу раз принял Ричард Ро,
А тот бессвязно плачет: «О!
Как ей служить при Джоне До!»

«Я возбуждал угасший разум,
Запутавшийся в длинных фразах
Об иске и защите разом».

Она в слезах — со смехом, без:
«Суд безрассуден, а процесс
Пошел душе наперерез».

За чучело встав как-то днем,
Кричала скорбно — в горле ж ком, —
Что беззаконен наш закон!

Мир погрузился в темноту,
Знакомый голос в пустоту
Кричал: «Преследуйте! Ату!»

Ночь отцвела, и цвет рассвета
Вдруг пробудил порывы ветра,
Прогнавшие виденье это.

Ушла кровать из сна на ножках
И виселица с петлей — тоже,
А Ро и До на смертном ложе.

И нервы иногда дрожат:
Ведь в недрах сердца где-то спят
Виденья мраморных палат.

На пустоши, где вереск сам
    Заполонил дольмен,
Я старца встретил — он был хам,
    А я был джентльмен.
Его остановил вопросом:
    «Где ты живешь и кто?»
Ответа ж не упомню просто,
    Мой ум, как решето.

Старик: «Ищу я пузырьки,
    Они на мыло дуются,
Пеку из них я пирожки
    И продаю на улице.
Их покупают моряки,
    Что в буре среди вод, —
Так мне на хлеб добыть с руки,
    Что ж, угощайтесь — вот!»

А я усердно размышлял:
    На десять — как умножить?
Но на вопрос мой отвечал
    И он вопросом тоже.
А я не слышал его слов,
    Но лишь слегка лягнул.
Скажи мне: «Кто ты и каков?» —
    И тут же ущипнул.
И он поведал мне с акцентом:
    «В горах ищу ручей,
Чтоб вставить дивным самоцветом
    Его в огонь скорей.
И если я тружусь без лени,
    То маслице Роланда
Получится, — дают полпенни.
    Но разве столько надо?»

Но план не шел из головы
    Окрасить в зелень гетры,
Так много краски у травы,
    Что станут незаметны.
А я пощечину влепил,
    Вопрос задав по ходу,
И седину растеребил
    На старце благородном.

В ответ мне: «За глазами пикши
    Средь вереска, но летом,
Охочусь — сделать в ночь потише
    Мне б запонки к жилету.
Но разве золото получишь?
    Хоть серебра б отмерить!
Заплатят медную полушку —
    Они же стоят девять.

На крабов выставлю силки,
    Отрою масло с хлебом,
Найду с цветами бугорки
    На колесо для кеба.
Что ж трудно жить неприхотливей,
    Он подмигнул без лести, —
Ну а не выпить ли нам в пиве
    Здоровье вашей части?»

Но вдруг я понял, как все просто:
    И стало ясно мне,
Как уберечь Минайский мост,
    Сварив его в вине.
Я принялся благодарить
    Его за слог игривый,
За то, что он хотел испить
    Мое здоровье в пиве.
Когда засуну от тоски
    В клей пальцы вместо кисти,
Носок, что с правой был руки,
    На туфлю с левой кисти,
Когда очнусь: как это странно
    Что я сказал — не верится.
Мне вспоминается мой странник
    На пустоши из вереска.